Мы уходим из зала, унося с собой много хорошей музыки и лица молодых актеров — поющих, всё (или почти всё) умеющих, отменно обученных, артистичных, азартно входящих в театральную жизнь.
Аркадий Иосифович был горд и счастлив. Уже после «Братьев Карамазовых» стало ясно, что курс состоялся, а тут еще вдогонку — суперхит.
Прошло несколько спектаклей «Ах, эти звезды», и появились люди из Ленконцерта. Видимо, запахло деньгами. Нам предложили выступать в БКЗ «Октябрьский», потом в спортивно-концертном комплексе «Юбилейный». Вершиной нашего успеха стали выступления в Спортивно-концертном комплексе имени Ленина (теперь Петербуржский СКК) на 12000 зрителей. Уже первые спектакли показали, что никто не прогадал. Залы были переполнены. Однажды Семака, который пытался растолкать публику, чтобы пробежаться по перилам в образе Челентано, пытались избить.
Билет с рук стоил 50 рублей.
На спектакль валом валили артисты — и питерские, и гастролеры из Москвы. Алиса Фрейндлих, Михаил Боярский, Олег Басилашвили, Юрий Темирканов, Лариса Долина, Андрей Миронов, Александр Ширвиндт, Андрей Макаревич.
Недовольными оказались только фанаты Пугачевой, они почему-то решили, что образ их любимой певицы показан неверно.
Но это не помешало нам купаться в любви и признательности публики.
К тому же нам стали платить за выступления. Я получал 32 рубля за концерт! Ирка — 28! У меня стипендия была такая, а тут — за один вечер!
Мы быстро начали богатеть.
«Ах, эти звезды!» сняли для ленинградского телевидения.
Со «Звездами» нас пригласили на фестиваль юмора «Белая акация» в Одессу. В первый вечер зал Русского драмтеатра был неполный. Мы очень волновались. У Коли тряслись коленки. Пока он рассказывал, как родился джаз, в зале стояла гробовая тишина. Но когда Коля запел, зал взревел. С третьего спектакля был уже не просто аншлаг — лом. Театр брали штурмом. Говорили, что были даже покалеченные.
Поставленные на поток «Ах, эти звезды!» постепенно стали утомлять. Мы не хотели, чтобы нас использовали и, собравшись всем курсом, заявили, что хотим играть не только «Звезды», но и «Братьев». Нам нужны были оба спектакля.
«Братья Карамазовы» отнимали больше душевных сил, требовали сосредоточенности и большой ответственности, но результат того стоил.
После спектакля я испытывал катарсис, очищение, и это невероятный кайф. «Ах, эти звезды» давали удовольствие совсем иного рода. Здесь все было мое, авторское, родное.
До окончания института мы еще несколько раз сыграли Достоевского. «Звезды» в общей сложности мы показали шестьдесят четыре раза. Только через год после окончания ЛГИТМиКа этот марафон прекратился.
Сразу после премьеры спектакля «Ах, эти звезды!» опять пошли разговоры, что Кацману и Додину дадут театр, но это опять оказались только слухи.
За последующие годы не раз возникала идея — возродить «Ах, эти звезды!».
Я всегда отказывался. Не то время. Тогда все совпало. Желание взглянуть, хотя бы через замочную скважину, на западных артистов, дефицит хорошей живой музыки и ироничное отношение к некоторым советским «звездам». Любовь Кацмана к мудрому озорству и удачно подобранный курс. Мое воспитание на капустниках Театра комедии, музыкальное образование и интерес к западной эстраде.
На мой взгляд, весь ажиотаж вокруг «Звезд» несколько раздут, и результат скромный.
Я не нравлюсь сам себе в образе Пресли.
Явная неудача спектакля — «Верасы». Лика — не певица.
Мне не хватило времени и упорства, чтобы должным образом отрепетировать с Таней Эллу. Таня не виновата, просто Фитцжеральд — гениальна. Скромнее нужно быть.
ГЛАВА4
Специально для спектакля «Ах, эти звезды!» институт приобрел музыкальную аппаратуру История эта была долгая и мучительная. Сначала мы убеждали мастеров, что без хорошей техники нельзя сделать хороший музыкальный спектакль.
Потом подмазывали институтского завхоза, чтобы он поставил свою подпись на прошении в управление культуры. После этого вдвоем с Сашей Калининым мы несколько дней высиживали у различных кабинетов в управлении, чтобы получить очередную необходимую подпись.
В обычных магазинах купить более-менее приличную аппаратуру было невозможно, такие вещи попадались в комиссионках, но комиссионные магазины не работали по безналичному расчету, а институт, наоборот, не мог приобретать что-либо за наличные деньги, поэтому и потребовалось столько согласований.
Наконец, обменяв кучу подписанных бумаг на одну, мы отправились с ней в комиссионный магазин и купили барабаны завода имени Фридриха Энгельса, усилитель и микрофоны производства ГДР, лучшее, что можно было приобрести в СССР в то время.
Мы установили оборудование в 51-й аудитории, подключили микрофон, я сказал в него:
— Хей!
Ревербератор тут же откликнулся:
— Хей-ей-ей!
Стало ясно, что в это надо срочно петь.
Впервые сыграв вместе, мы поняли — впереди большая работа. Практически ни у кого из нас не было опыта игры в группе. Реально мое музыкальное образование плюс несколько лет музыкальной школы у Фомы давали некоторый шанс, но мы ни минуты не сомневались, что у нас все получится. Скромностью мы не страдали, и энтузиазма было не занимать.
Мы приходили в институт к семи утра и до начала занятий учились играть. Дима Рубин — бас-гитара, Коля Фоменко — лидер-гитара, я — фортепиано и ритм-гитара, Саша Калинин — барабаны. Мы могли бы играть и дольше, прогуливая занятия по общеобразовательным предметам, но в соседних аудиториях не разделяли наше стремление.
У нас долго не получалось того, чего мы хотели. Свои неудачи мы списывали на счет несовершенства инструментов.
Как-то Коля увидел в комиссионке отличную болгарскую бас-гитару «Орфей» за сто рублей. Отличной она была не из-за своих акустических качеств, а только потому, что гитара «Урал», на которой играл Фома, вообще гордое имя «бас» носила явно по недоразумению. Было ясно, что с «Орфеем» успех нам гарантирован.
Сто рублей взять было абсолютно негде, и мы несколько дней ходили в магазин хотя бы издали полюбоваться на свою мечту.
Вдруг кто-то сказал, что можно заработать сотню одним махом — в яхт-клубе.
Мы с Рубиным, Фоменко и его приятелем, который вызвался бескорыстно нам помочь, поехали в яхт-клуб. Оказалось, надо срочно перекрасить ворованную яхту. Мы цинично согласились. В респираторах, вонючей половой краской, которая вдобавок страшно резала глаза, наша компания всю ночь закрашивала следы преступления. Наутро, еле живые, мы получили заветную сумму и тут же отвезли ее в магазин.
Гитара действительно оказалась замечательная по тогдашним нашим запросам, но звучание не намного улучшила.
Еще вдвоем с Димкой мы пытались записать свои первые опыты в студии звукозаписи института. Студию обслуживал Игорь Гудков, в народе Панкер, из-за отсутствия одного зуба его еще звали Монозуб. Панкер тайком записывал многих рок-музыкантов и был непререкаемым авторитетом в этой области.
Мы познакомились на первом курсе. Наш Пырпавос постоянно у него пропадал. А Регина Лялейките впоследствии вышла за него замуж. В общем, Панкер стал своим человеком и относился к нам с пониманием. Отрепетировав какую-то вещь, мы старались ее записать, не для публики — для дальнейшей работы.
Первым сломался Калинин. После несколько месяцев ежедневных репетиций Саша сказал, что слишком старый (ему было тогда двадцать четыре года) и не может каждый день вставать в пять утра.
Надо было искать нового ударника.
Мы целый день проводили в институте и мало знали, что происходит снаружи. До нас долетали лишь обрывки слухов о существовании ленинградского рока.
Говорили, что на улице Рубинштейна организовали рок-клуб, но по каким дням он работает — никто не знал. Кто-то кого-то обещал провести на рок-концерт, но когда и где он состоится, до последнего оставалось тайной.
Еще носились слухи, что рокеры уже много повидали в своей жизни, все они на учете в милиции, любят носить кожаные штаны и пить портвейн. Эта информация интереса не разжигала.
В общем, мы существовали сами по себе и не стремились менять положение дел. Но Сашин уход заставил действовать. Деваться нам было некуда. Тут мы вспомнили, что рокеры — совсем рядом.
В подвале Учебного театра, том самом, в котором мы с Воропаевым и Борисевичем пытались в свое время навести порядок, репетировала группа «Джунгли». Андрей Отряскин, Игорь Тихомиров и Сережа Назаренко по кличке Назарет работали в театре монтировщиками, и им разрешили использовать помещение для репетиций. Ребята были не совсем рокеры, они не носили кожаных штанов и играли арт-рок с элементами хард-рока, нечто среднее между Led Zepellin и Yes. Это были многочастные композиции, как симфонии, где имелись прелюдия, тема, разработка с пассажами и неожиданными синкопами.
При всей непохожести наших стилей мы понимали, что это замечательная группа, и по возможности заходили на их репетиции.
Сережа Назаренко откликнулся на нашу просьбу и пришел пару раз постучать на барабанах. Но ему было неинтересно играть в наши бирюльки. Назарет предложил пригласить его приятеля Лешу, который тоже с кем-то где-то играл.
— Одна загвоздка, — поделился сомнениями Сергей. — Мурашов живет в Автово, может не согласиться тащиться в центр рано утром.
Но у нас не было вариантов. Мы позвонили Леше.
Почему-то я начал со слов Джона Леннона, обращенных к Ринго Стару, которые вычитал в «Авторизованной биографии Beatles» Хантера Дэвиса:
— Волосы зачеши вперед, а баки можешь оставить.
И добавил от себя:
— Завтра к семи утра в Театральный.
Леша сразу все понял и на следующее утро со своими палочками в назначенное время был на месте. У Мурашова не было баков, но мы сразу поняли, что он нам подходит.
Первым делом Леша начал настраивать барабаны, чем поверг нас в крайнее изумление, мы даже не догадывались, что барабаны можно настраивать.
Все сошлось. Мурашова только что выгнали из Педагогического института имени Александра Герцена, где он пытался учиться на учителя географии. Он уже устроился грузчиком в порту, работа не требовала интеллектуальных усилий, и свободного времени было достаточно.