Сегодня картина «Как стать звездой» безнадежно устарела. Три часа — столько длится фильм — смотреть его невозможно. Но осталась одна песня, которую и теперь я смотрю с удовольствием — «Человек надел трусы». Песня на стихи Андрея Вознесенского, я пел ее в сопровождении «Лицедеев». Аксенов снял
суперклип для того времени. Хорошая пленка, хороший звук, прекрасная операторская работа, точные декорации и костюмы, замечательные музыка и стихи. Эту песню потом долго показывали в самых разных телевизионных передачах.
Во время съемок фильма разразился скандал. Клара Михайловна Фатова была оскорблена, что мы не поставили ее в известность об этой работе. При первой встрече с Виталием Евгеньевичем был разговор, что мы с Вакой — персонажи «Кружатся диски»; Аксенов пообещал обо всем договориться. Вероятно, не договорился.
Обиделись не на режиссера, а на меня, ведь Аксенов был им чужой, а я — близкий человек. У нас не было никакого контракта с телевидением, где прописано, что можно — что нельзя. Нам было по двадцать лет, и мы мало представляли, как следует себя вести в таких ситуациях. Наверное, нам следовало прийти и все объяснить. Мы смалодушничали и никуда не пошли.
Передача «Кружатся диски» исчезла с экрана. Появилась другая — «Тот самый с попугаем», где мое место занял Евгений Александров. Я ни разу ее не видел.
«Кружатся диски» я всегда вспоминаю со светлым чувством. Конечно, мы валяли дурака, но это было не пустое озорство. Мы много работали и многому научились. Передача сделала нас очень популярными среди тех, кто смотрел Ленинградское телевидение.
Мое возвращение со срочной службы было отмечено новой постановкой Георгия Товстоногова по пьесе Алексея Дударева об Отечественной войне — «Рядовые». Мне доверили начинать спектакль.
После третьего звонка я проходил с гитарой через зал на сцену и пел. Песня, на мой взгляд, была плохая, явное подражание военной лирике Владимира Высоцкого, к тому же бездарное. Но такова профессия артиста в отличие от битла — пой, что доверили. И я пел.
На сцене уже стояли Кирилл Лавров и Миша Морозов — исполнители главных ролей. Они начинали свой диалог, а я уходил со сцены до следующего спектакля.
Теперь я значился в трех постановках Мастера, но зал аплодировал не мне.
На «Энергичных людей» зрители раскупали билеты, чтобы увидеть Валентину Ковель и Евгения Лебедева. И там было на что посмотреть.
Валентина Ковель вообще непревзойденная трагикомическая актриса.
У Лебедева в спектакле была настоящая бенефисная сцена, где Аристарх Петрович опохмеляется. Сначала трясущимися руками он пытался налить водку в стакан, когда это, наконец, удавалось, оказывалось, что вылить содержимое стакана себе в рот еще сложнее. Несколько попыток ни к чему не приводили, водка лилась мимо рта.
Но Аристарх все же находил выход. Он брал полотенце, вешал его на шею, один конец полотенца брал в правую руку, левой обматывал второй конец вокруг стакана, хватал крепко и начинал подтягивать правый конец, как лебедку, сокращая расстояние от стакана до рта. Получалось, но не с первого раза. Зал смеялся до слез.
Евгений Алексеевич Лебедев — прекрасный комедийный актер, даже трагическая роль Холстомера из легендарной «Истории лошади» у Евгения Алексеевича была полна трюкачества. И как зритель я каждый раз наслаждался его мастерством.
В «Ревизоре» можно было увидеть всех звезд Большого драматического.
На спектакль «Рядовые» ходили поклонники таланта Кирилла Лаврова.
Больше других в БДТ я любил Стржельчика. Владислав Игнатьевич — великий артист. Грегори Соломон в «Цене», Сэм Уэллер в «Пиквикском клубе», Сальери в «Амадеусе». Он выходил на сцену, и было сразу видно — личность.
Знаменитый прононс Стржельчика очень смешно пародировал Стоянов, игравший в «Амадеусе» Моцарта (кстати, очень хорошо), показывая, как говорит Сальери.
Когда Иру ввели в «Амадеус» на роль Констанции, Владислав Игнатьевич в сценах интимного свойства время от времени щипал ее за попу. Он всех барышень щипал за попу. У каждого великого артиста есть свои маленькие слабости.
Меня никто за попу не щипал. Я вообще бывал в театре редко, с коллегами встречался в основном на общих собраниях и сборах труппы.
В театре все были милы, вежливы, обращались друг к другу только на «вы». Над нами, молодыми, подшучивали, хлопали по плечу. Многие видели наши выпускные спектакли, понимали, что не фунтики пришли. Ну и что из того?!
Я постоянно чувствовал неловкость, будто пришел в гости в незнакомый дом. В глазах заведующей труппой Ольги Марлатовой я читал недоумение: мальчик не осознает, какое счастье на него свалилось! Перешагнуть порог святая святых — уже великая радость!
Может быть, со временем я бы привык к их правилам, они узнали бы меня получше, и что-то случилось бы, как случилось с Мишей Морозовым, который и сегодня играет в БДТ, много и интересно. Может быть…
Я принял участие в двух-трех праздниках театра. На День Победы молодежь поздравляла ветеранов.
К нам присоединился третий состав труппы, свободный от высокого искусства. Всем выдали пилотки, мы разучили патриотическую композицию, вышли перед старшим поколением, спели под баян несколько военных песен.
Вот уж чего мне не хватало после АПиПа!
Невольно я сравнивал БДТ с Театром комедии. И это сравнение было не в пользу Большого драматического.
Конечно, Комедия была моим домом, там все было родное. Но и стороннему человеку было видно, что в здании на Невском жили радостно, везде кипела жизнь, в холлах, коридорах, люди общались, шутили.
Большой драматический театр был храмом искусства, даже его стены дышали величием, а в коридорах стояло благоговейное безмолвие.
Только, как шмель, неспешно прогудит народный артист Советского Союза Владислав Стржельчик, оставляя после себя волну хорошего парфюма, и — тишина.
Простых, а тем более приятельских отношений у меня ни с кем не сложилось, за исключением Дины Морисовны Шварц, легендарной женщины, бывшей правой рукой Товстоногова. Дина Морисовна была уникальной личностью, жила исключительно интересами БДТ, но была очень демократична.
Настоящая театральная бабка с хриплым голосом и вечной беломориной в зубах. Мы часто встречались в курилке и замечательно трепались.
У Иры в Большом драматическом все складывалось как нельзя лучше. К профессии и к театру она всегда относилась с пиететом и ответственностью. В отличие от меня, в ней сразу рассмотрели молодую серьезную актрису и стали относиться с уважением.
У нее появились роли, не главные, но роли, а не выходы.
В «Киноповести с одним антрактом» по пьесе Александра Володина Ира была партнершей Алисы Фрейндлих.
Лариса Малеванная пригласила Иру в свой спектакль, который поставила как режиссер. Работа с Ларисой Ивановной, замечательной актрисой и славным человеком, много дала моей жене. Ира вошла в репертуар, и три года в стенах Большого драматического не прошли для нее даром.
Я же маялся своей невостребованностью.
Георгий Александрович, кажется, обо мне забыл. Иногда я был этому даже рад. Встреча с главным режиссером была не для слабонервных.
В театре ходила байка, как во Франции Товстоногов приехал на какой-то официальный прием. Когда Гога вышел из машины, его встретил мажордом.
Мажордом спросил что-то по-французски, Гога не понял, он не владел языками, но догадался.
— Георгий Товстоногов, — сказал он своим знаменитым басом с особым, товстоноговским акцентом.
На этот раз ничего не понял мажордом и переспросил.
— Георгий Товстоногов, — повторил мэтр.
Мажордом опять ничего не понял, но уже не стал переспрашивать, а ударил жезлом об пол и торжественно произнес:
— Абдурахман!
Действительно Товстоногов был похож на шейха или султана.
В нем чувствовались порода, аристократическое грузинское воспитание. Он был красив своим величием. Невысокого роста, тщедушная фигура с узень
кими плечиками, но при этом — настоящий колосс. Он умел себя носить. Вокруг него было заряженное талантом поле.
Гога всегда ходил в прекрасных пиджаках, очень неброских, но было видно, что пиджак не из Гостиного Двора, даже не из «Березки».
Товстоногов курил только сигареты «Мальборо», запах которых сразу отправлял тебя в манящее зарубежье. Ездил Георгий Александрович на «Мерседесе» салатового цвета и всегда сам был за рулем. Это был тройной вызов режиму. Люди его ранга ездили на «Волгах», черных, и с личным шофером.
Вызов в кабинет главного прозвучал для меня как гром среди ясного неба. Я потерял покой и сон. За мной не было никаких грехов. На работу я приходил регулярно, в общественных мероприятиях участвовал, не напивался. Я наивно решил, что встреча будет приятной.
Может быть, мне дадут сыграть Моцарта, Стоянова снимут и поставят меня?
Эта мысль наполняла меня радостным трепетом и ужасом.
В назначенное время я был в приемной главного режиссера.
Меня тут же пригласили войти. Гога всегда был пунктуален и приветлив, но это не прибавило мне смелости.
Ходили слухи, что Гога не здоров, и врачи запретили ему курить. При мне Георгий Александрович спокойно курил, явно, не первую.
Пригласив меня сесть, Товстоногов, прикуривая от позолоченной зажигалки, полюбопытствовал:
— Вы ведете передачу на телевидении?
Я молча кивнул.
— Телевидение — это хорошо. Я слышал положительные отзывы. Продолжайте. Мы постараемся, чтобы у вас и в театре была работа, но запаситесь терпением, на ближайшее время такой работы не предвидится.
Я опять молча кивнул.
Георгий Александрович встал, давая понять, что аудиенция закончилась.
Я простился и вышел.
Вышел окрыленный, будто получил карт-бланш. Вот она — великая сила таланта!
Прошел месяц, и меня снова пригласили в кабинет Товстоногова.
Я опять не спал в надежде. Мизансцена была абсолютно такая же, как в первый раз, но текст полярный: