На гастролях в Москве мы как-то обедали в ресторане гостиницы «Спутник». Ресторан был полон. За соседним столиком — компания здоровущего вида коротко стриженных мужчин, явно спортсменов, с девушками.
В тот момент нас уже накрывала всенародная любовь, которая приносила не только радость, но и массу неудобств. Добраться куда-то, что-то купить, просто поесть — стало проблемой.
Мы высказали Сереже пожелание оградиться от случайных встреч, то есть нанять охрану. Института секьюрити еще не существовало, и где искать охранников, было непонятно.
И вот, увидев спортивного типа парней, кто-то из нас посоветовал:
— Смотри, Натаныч, вот ребята, может быть, проконсультируешься?
Сережа пошел. Он выбрал самого крепкого и пригласил его выйти, поговорить. Сереже отказали.
Натаныч вернулся, выпил еще пару рюмок и пошел снова. И опять получил отказ.
Мы не знали, что в те годы ресторан гостиницы «Спутник» был известным бандитским местом. Поговорить здесь можно было только, подойдя с бутылкой, а не приглашать правильного пацана выйти.
Тут бы Натановичу и успокоиться, но директор бит-квартета «Секрет» не привык, чтобы ему отказывали. Остановить Александрова не мог никто, даже мы. Сергей пошел в третий раз.
Тот, к кому Александров подошел, встал, не говоря ни слова, и профессионально закатал Сереже прямо в лоб. Удар был очень сильный. Сергей Натанович, не маленький человек и весом под центнер, рухнул на спину. Мы кинулись к поверженному директору, лезть в драку нам было не с руки и глупо.
Но удар послужил сигналом открытия вечера. Кто-то подбежал к обидчику и двинул ему не менее профессионально, тут же повскакивали другие. Пока мы тащили Сережу до лифта, драка стала всеобщей. В разные стороны летели люди, перевернутые столы, звенели тарелки, визжали девицы.
Портье обыденным голосом вызывал милицию.
Такое я видел только в ковбойских фильмах.
После этого мордобоя идея нанять профессиональную охрану умерла сама собой.
Нас смущала не только манера общения Александрова, но и его внешний вид. Мы просили его не носить костюмы «с претензией», сшить себе что-нибудь нормальное, снять цыганские перстни или хотя бы уменьшить их количество. Сережу раздражала наша настойчивость, и однажды он сжалился над нами и пообещал:
— Ладно, сошью костюм.
Но лучше бы он этого не делал.
Когда Сережа пришел в новом бордовом костюме из толстого букле с искрой, к тому же с закругленным воротником, мы поняли, что он неисправим.
Одежда директора так и осталась предметом наших постоянных шуток. Бессильные что-либо изменить, мы выпускали пар. Иногда Сережа обижался, иногда злился, в гневе был страшен и особо с нами не церемонился. У него в ходу было несколько аргументов, которые он нам внушал при каждом удобном случае:
— Тебе еще до артиста — срать, пердеть и колесо вертеть.
— Там, где вы учились, мы — преподавали.
— Ну, кто, как всегда, оказался прав?!
Прав в конечном счете всегда оказывался Александров. Многие Сережины коллеги были импозантнее его, но не профессиональнее. В нашей стране Сережа делал свое дело лучше всех.
И мы искренне его любили, несмотря на его безудержную самобытность. Он был не из тех директоров, кто сидит в кабинете и руководит процессом по телефону. Сергей Натанович — настоящая рабочая лошадь. Он с нами пропахал всю страну вдоль и поперек.
Мы никогда не видели Сережу, напевающим наши песни, но твердо знали, что они ему нравятся. Он взял нас под крыло и отвечал за все аспекты жизни. Для Сережи существовал только один порядок вещей — тот, что удобен бит-квартету «Секрет». Мы жили за Александровым как за каменной стеной и очень скоро стали звать его Папой.
— «Папа, дай, папа, дай!» Когда уже будет: «Папа — на»?! — часто ворчал Александров, но выполнял любые наши прихоти.
Мы приезжали в очередной город, а он уже встречал нас. Если светило солнце, он обязательно говорил:
— Ну что, какую погоду я вам сделал!
После мюзик-холла Александров устроил нас в Театр у Никитских ворот к Марку Розовскому, потом мы вновь вернулись в Ленконцерт. К какому департаменту приписан «Секрет», нас вскоре перестало волновать. Мы постоянно были в разъездах. В 1988 году каждый в нашей четверке получал по десять тысяч рублей в месяц.
К концу 1986 года в утвержденной программе бит-квартета «Секрет» было тридцать песен. Нам очень хотелось выпустить свою пластинку, но предложений не поступало.
Мы решили действовать сами. Таллинская студии звукозаписи в те годы была лучшей в стране. С помощью Саши Кутикова, который стал нашим саунд-продюсером, мы за свои деньги записали в Таллине десять песен и предложили фирме «Мелодия» — монополисту по производству пластинок в Советском Союзе.
Собрали худсовет. Поставили наши записи. Песни кончились, и повисла тишина. Никто не хотел брать на себя ответственность.
Перестройка только началась. Официальная советская музыка продолжала декларировать замораживающий пафос и полный скорбец. Нормальные человеческие эмоции были ниже ее достоинства.
Нас спас Давид Тухманов. Он первым встал и сказал, что не возражает против выпуска. После выступления мэтра «Секрет» поддержали и другие.
Но это был еще не конец. Все песни надо было еще залиговать.
Цензуру мы уже проходили, иначе петь с эстрады ничего не дозволялось. Криминала и антисоветчины нам не вешали, но некоторое непонимание все же имело место.
Претензии цензора трудно было предугадать. Почему в песне «Вниз по течению» из фразы «И вечером в ней купают коней, / И рыба на зорьке клюет…» приказали рыбу убрать? Объяснить невозможно. Но их вполне устроил откровенный бред, заменивший рыбалку на заре:
И вечером в ней купают коней,
Найдя предварительно брод.
В «Алисе» привязались к словам «Алиса совсем как дитя».
Им хотелось, чтобы мы пели про ребенка, что выглядело гораздо чудовищнее. Написали: «Алиса, она же дитя».
Еще смешнее получилось с «Кристиной». Услышав строчку «Эй, Кристина, я нынче желаю тебе жить без бед», проверяющий заявил, что «без бед» похоже на «пиздец».
Еле отмазались.
На бумаге мы правили все, как нам указывали, но это было только на бумаге. На концертах за нами никто не следил, и мы пели, как хотели.
Пластинки цензурировали особенно тщательно.
Цензор «Мелодии» придрался к песне «Сара-ба-ра-бу».
— Вы рассказываете историю про Сару-бара-бу. А что в припеве? — с подозрением осведомился он. — Получается: там лучше, чем у нас? Это надо переписать.
С цензурой не поспоришь, вместо картинки земного рая мы придумали продолжение истории:
Корова Му так весело мычала,
Что марабу внезапно грустно стало,
Что у него такого нет вокала
И он не может так же громко, весело мычать.
Мы благополучно сдали новый текст и записали для худсовета «Мелодии» новую фонограмму. Сигнальный, небольшой тираж пластинки вышел с утвержденным текстом. Но в остальном тираже, гораздо больше первого, по чьей-то оплошности звучал наш родной текст с полной правдой о Тимбукту:
А в Тимбукту везде растут кокосы,
Орехи, ананасы, абрикосы. Над ними вьются бабочки и осы. Жуют бананы обезьяны в бухте Тимбукту.
В итоге пластинка «Бит-квартет «Секрет» вышла тиражом около миллиона экземпляров. В другой стране после такого успеха мы могли бы побросать гитары и уехать в тот же Тимбукту прожигать остаток жизни, но нам не дали сойти с праведного пути, заплатив всем вместе семьдесят рублей.
В те годы, как и теперь, чтобы стать популярными в стране, мало выпустить свою пластинку — надо было появиться на телевидении.
В середине 1980-х были две главные телепередачи, которые смотрел весь Советский Союз и страны социалистического лагеря: «Голубой огонек» и «Утренняя почта».
С «Утренней почты» мы и начали.
Как-то «Секрет» вместе с «Диапазоном» выступал в Ленинграде. Концерт вел Юрий Николаев, ведущий «Почты». После концерта на банкете Володя Контров представил нас знаменитости. Николаев обещал поддержать, но предупредил, что решение принимает режиссер, и дал нам его телефон.
Мы с Фомой написали сценарий передачи, благо, опыт у нас уже был. Вспомнили фильм «Великолепная семерка», где главный герой собирает своих старых друзей, которых не видел много лет, чтобы всем вместе защитить мексиканскую деревушку. В нашем сценарии Юрия Николаева вызывали на худсовет (переодетые мы) и отчитывали за то, что в его передаче одни и те же лица. В отчаянии Николаев бросался на поиски новых лиц и собирал группу из случайных людей — ветеринара, кровельщика, водителя катка, парикмахера (опять же — переодетые мы). В конце мы, уже без грима, веселые и счастливые исполняли кусочек майковских «Буги-вуги».
Договорившись с режиссером по телефону, мы с Фоменко тут же сели на поезд и утром приехали в Москву. За ночь он благополучно про нас забыл и вообще находился в состоянии серьезного похмелья.
Но не для того мы приехали, чтобы уехать ни с чем! Мы дубасили в его дверь до тех пор, пока она не открылась. Оценив обстановку, сбегали в магазин, напоили его кофе и заставили выслушать сценарий. Режиссер был профессионалом, сценарий понравился. Так мы появились на Центральном телевидении.
Выступить в «Утренней почте» второй раз было проще, мы уже были хорошо знакомы с девушками-редакторами.
А вот в третий раз не удалось.
Мы придумали историю, которая происходит на острове, где нельзя лазать по деревьям, нельзя купаться и загорать, всё — нельзя. Сценарий зарубили.
Но мы не отчаивались. Нас уже приглашали в другие передачи, например, на «Голубой огонек», где мы тоже хулиганили, как хотели.
Однажды на «Огоньке», посвященном Восьмому марта мы, никого не предупредив, отошли, так сказать, от сценария. На съемочной площадке красовался декоративный бассейн, мелкий, с подсиненной водой. В этот бассейн во время исполнения «Сары-бара-бу» мы сиганули и стали в нем резвиться. За эту непосредственность нас и любили.