Другая итальянская группа — Litfiba — очень популярный андеграунд. Солист не расставался с бутылкой «Jack Daniels». Зрители были в полном восторге.
Мы поняли, какие мы разные.
Наши выступления особого энтузиазма среди собравшихся не вызвали. Но мы и не за этим приехали.
После концерта на общей со зрителями пьянке, тут же, за деревянными столами, где только чипсы и дешевое вино, мы общались с Диким Западом. Больше всего нас поразило, что Litfiba ездит на гастроли по всей Италии на своем автобусе. А у нас, бывало, и по девять часов летишь, чтобы выступить.
В Италии нас восхищало все. В Мельпиньяно мы приехали поздним вечером. Портье показал номера. После долгого путешествия нам хотелось выпить-закусить, и мы поинтересовались, где в отеле кафе.
Портье отреагировал поразительно:
— Наш бар уже закрыт, я сейчас схожу в другой бар.
Ушел в ночь и принес целый поднос с бутербродами и выпивкой.
По доброй воле!
У нас был шок.
Мы ходили по Италии, кругом был загнивающий капитализм, и нам было хорошо. Мы гуляли по Мельпиньяно, глазели на витрины магазинов, сидели в кафе. И чувствовали себя людьми.
— Хочешь, подойдем к первому полицейскому и останемся здесь, — спросил я Фому.
Мы оба счастливо рассмеялись. Просить политического убежища в наши планы не входило, но сама возможность уже доставляла радость.
Конечно, нам хотелось продлить культурные связи. Земфира нашла в Риме какого-то импресарио и договорилась о встрече.
Мы впятером пришли к нему в офис в центре Рима, рассказали итальянцу о «Секрете» и предложили оказать нам содействие в Европе. К тому времени группа записала материал диска-гиганта «Ленинградское время» в двух версиях — на русском и английском языках.
Из этой затеи ничего не получилось. То ли наши песни оказались не ко двору, то ли мы сами не смогли произвести правильного впечатления.
На деловую встречу наш директор Александров пришел в тапочках и парусиновых штанах, будто профсоюзный деятель, который собрался на пляж санатория ВЦСПС в Крыму. Несколько диссонировала с образом номенклатурного отдыхающего белая бабочка с золотым солнцем на груди, поверх которого красовался призыв «Holiday every day».
Сергей Натанович пришел не с пустыми руками — с полиэтиленовым пакетом. Когда мы стали уже прощаться, Сережа вывалил содержимое пакета перед итальянцем. На столе образовалась куча нашей фирменной продукции — наклеек, вымпелов, значков.
По-хозяйки директор стал выбирать, что оставить на память.
— Так, вот вам значок с Леонидовым, вот — с Мурашовым. Вот — такая наклейка, а вот— другая. — Рылся Сергей Натанович в горе сувениров. — Стоп-стоп, тут две наклейки склеились, отдайте одну. Вымпел не дам, у меня мало осталось…
И дальше в том же духе.
По словам Зифы, импресарио был крайне удивлен, что мы пришли с телохранителем, и недоумевал, почему он не подождал снаружи. Итальянцу и в голову не могло прийти, что это был наш директор.
Самого Александрова, казалось, в Италии ничего не смущало.
Мы пошли в Риме на вещевой рынок. Все разбрелись по интересам, я, помнится, искал дешевые кроссовки. Вдруг слышу до боли родной голос:
— Юб-ка, юб-ка!
На русском языке, громко Сережа втолковывал продавцу-турку, что ему нужно.
— Сколько? — поинтересовался наш директор, когда, наконец, нашел, что искал.
Турок написал на бумажке цену.
— Сколько-сколько? — переспросил Сережа, не веря глазам.
Турок поднес бумажку ближе к его носу.
— Отсосанто! — на чистом итальянском презрительно бросил в лицо турку Александров и гордо удалился.
Самой продолжительной заграничной поездкой был наш вояж в Швейцарию. Две недели мы играли концерты со швейцарской полусамодеятельной группой Stairway.
Швейцарцев нашел Папа. Сначала в Ленинград приехал их директор, которого Сережа кормил-поил и возил по музеям и выставочным залам.
В ответ нам устроили тур по французским и немецким кантонам Швейцарии, а заодно и в Лихтенштейн.
Мы обосновались в небольшом городке Лехе, погрузившись в тихую буржуазную жизнь.
Рядом с гостиницей — несколько кафе, где круглыми сутками сидят ухоженные старики и старушки. Иногда по улицам проходят четыре солдата — это местный военный контингент, абсолютные ботаники, только форма натовская. Все с тобой здороваются. Чуть отошел от гостиницы, и начинается знаменитый швейцарский пейзаж — зеленые холмы и простор.
Принимали нас замечательно. Столовались мы в местной таверне, которую держали две сестры-близняшки — толстые, сисястые брюнетки, кровь с молоком.
Сережа сразу почувствовал в них что-то родственное, каждый раз, когда мы заходили обедать, он сгребал их обеих и тискал. Он хохотал, они хохотали и кормили нас на убой. За полмесяца мы съели такое неимоверное количество сосисок, шницелей, выпили столько пива и шнапса, что и представить себе трудно.
Одним из спонсоров нашего турне был швейцарский шоколадный король — пожилой грузный миллионер. Папа и я нанесли ему визит вежливости. Нас поразил его дом, встроенный в гору. Съезжаешь с шоссе, и оказываешься на уровне верхнего этажа, дальше идут террасы.
Мы пробыли у него недолго. Выпили по коктейлю и удалились.
Спонсор прикрепил к нам своего сына, который отвечал за гастрономическую программу. Из американских фильмов мы знали, что крутые ребята обедают в китайских ресторанах, поэтому попросили нашего гида повести нас именно в китайский ресторан.
Это был очень дорогой ресторан. Мы съели много чего, необычного и вкусного. А потом я схватил маленький зелененький перчик и разжевал. Тут же из меня потекли слюни, слезы и сопли. Я чувствовал, что у меня вот-вот взорвется голова. Весь мокрый, я пил воду, пиво, но ничего не помогало.
На вопли ребят прибежал официант и дал мне какой-то леденец. Мало-помалу я отошел.
После Леха мы поехали с концертами по другим городам. В Базеле, Цюрихе выступали в разных клубах.
В Лихтенштейне произошла неожиданная встреча. Нас пригласил к себе русский барон фон Фальц-Фейн, знаменитый коллекционер. Никто из нас о нем, естественно, не знал, но от приглашения барона мы не рискнули отказаться.
Когда мы подъехали к дому барона, очень пожилой человек аристократической внешности, поджарый, с крашеными волосами, посыпал дорожку песком. Это оказался сам барон. На нем была куртка с заплаткой.
— Посыпаю дорожку, чтобы вы не поскользнулись и не сломали ногу, — прокомментировал барон свою работу и на полном серьезе добавил: — Иначе мне придется оплачивать вам страховку.
Его небольшой двухэтажный домик был забит картинами, гобеленами, различными антикварными вещами. Мне запомнился эскиз Ильи Репина «Бурлаки на Волге» и огромный гобелен, который свисал с потолка и закрывал кровать как полог. На нем был изображен храм Василия Блаженного. Эдуард Александрович похвастался, что купил гобелен на аукционе в Нью-Йорке — его очень хотел заполучить японец, но не удалось.
— Зачем японцу наш Василий Блаженный? — удивлялся барон.
А мы удивлялись тому, что он позвал нас. Видимо, услышав о приезде музыкантов из Ленинграда, решил, что мы что-то вроде заслуженного коллектива Ленинградской филармонии под управлением Евгения Мравинского.
Тогда железный занавес только начинали приоткрывать, и советские были еще в диковинку. Кто же еще в то время мог разъезжать по Европе с концертами? Хотел, наверное, на концерт попасть, но когда услышал слово «рок-н-ролл», тут же и остыл.
Показал нам свои сокровища и отпустил. Мы уехали с легкой душой.
На концертах в Европе мы пели свои песни по-русски, что-то по-английски. Кроме этого, исполняли американскую классику — Элвиса Пресли, Чака Берри. Это были честные концерты. Народ шел полюбопытствовать. Восторгов не было, но принимали радушно, возможный кредит доброжелательности мы получили сполна.
После возвращения из армии наша четверка практически не расставалась. Когда «Секрет» стал популярным в Питере и окрестностях, настало самое замечательное время. Успех окрылял, но еще не возникло усталости. Мы работали вдохновенно. На каждый концерт шли с азартом и выступали с таким драйвом, что не могли не заразить публику.
С каждым днем росла уверенность, что победа уже близка. Мы, не переставая, писали песни, придумывали что-то новое, нам все было интересно. Песни бит-квартета «Секрет» — это в основном Рубин — Леонидов, Фоменко — Леонидов, и по отдельности Леонидов и Фоменко. Только мои из самых популярных: «Ленинградское время», «Домой!», «Вниз по течению», «Твист». Коля написал несколько замечательных песен, ставших настоящими хитами. Например, «Блюз бродячих собак» и «Беспечный ездок». Были удачи и у Андрея. Мурашова самостоятельное сочинительство не увлекало.
Мы вместе творили и вместе переносили тяготы гастрольной жизни, что нас очень сблизило. Мы были как братья.
В то же время каждый оберегал собственную независимость, и это часто приводило к конфликтам. Мы сами не сразу поняли, что «Секрет» был настоящей панк-группой, со всеми издержками безудержной молодости.
То и дело обстановка накалялась до критической температуры. Приходилось выяснять отношения с помощью кулаков.
После потасовки мы опять любили друг друга беззаветно.
Чтобы не провоцировать конфликтов, мы селились по парам в двухкомнатном люксе, каждый раз меняя комбинации: в одном городе я жил с Андреем, в другом — уже с Лешей или Колей.
Самым уравновешенным из нас был Заблудовский. Он мог долго не обращать внимания на подтрунивания, не всегда безобидные, но если его выводили из себя, был страшен во гневе.
Во Владивостоке мы как-то гуляли по городу. Андрей с Фомой шли впереди и о чем-то мирно беседовали. Вдруг Андрей схватил Колю за грудки, Коля пытался вцепиться ему в шевелюру. Мы не успели отреагировать, в доли секунды Фома оказался лежащим посреди улицы со сломанной рукой.
После Владивостока «Секрет» должен был выступать в Москве. На этих концертах Фома лишь пел с загипсованной рукой, на бас-гитаре мы пригласили поиграть Женю Маргулиса.