Когда кончилась пленка, и я, перезарядив кассету, стал вытирать градом катившийся по лицу пот, я увидел нашего знакомого: он стоял рядом с Лю Шаоцы и взглянув на меня, подмигнул мне улыбаясь. Может, все это мне показалось? Но я больше, чем уверен, что он подмигнул. И только позже, когда я спросил, переводчика, кто это стоял рядом с Лю Шаоцы, он сказал, что это Чжоу Эньлай.
После парада я послал снятую «Лейкой» непроявленную цветную пленку в Москву в редакцию журнала «Огонек», корреспондентом которого был.
Прошло много времени. Я объездил пол-Китая, а когда вернулся в Пекин, меня вдруг пригласили в высокое учреждение и попросили в большом холле подождать. Для какой цели я был вызван, я, конечно, не знал. Походив по зеркальному паркету и посидев на огромном шелковом диване около двух часов, я перестал гадать, для чего меня вызвали. Наконец, одна из огромных дубовых дверей открылась, и из нее стали выходить люди в синих робах. Тут же появился человек, который меня привез сюда. Он был, как и все, предельно вежлив, улыбка не сходила с его симпатичного лица.
— Я должен перед вами извиниться! Много было всяких вопросов, но все кончилось очень хорошо! Мао Цзэдун просил передать вам благодарность, только у него есть к вам один вопрос, почему на его лице нет родинки?
Я стоял перед моим провожатым, с лица которого не сходила широкая улыбка, и ничего не понимал. Какая родинка? При чем здесь Мао Цзэдун? Мой вид, наверное, смутил моего провожатого. Я никак не прореагировал на величайшее событие — благодарность «великого кормчего».
— Одну минуточку! Я очень скоро! — И он скрылся за небольшой дверью.
Я опять приземлился на красный диван, не понимая, в чем дело. За что такая великая благодарность? И куда опять скрылся этот малый со своей широкой улыбкой? Наконец он появился, неся в руках — я не поверил — журнал «Огонек».
— Разве вы не получили последний номер? Сейчас рассматривался вопрос: правильно ли отразил ваш журнал образ нашего великого вождя Мао Цзэдуна?
Я взглянул на портрет. Мао улыбался мне, но родинки на его лице не было. Внизу под портретом стояла моя фамилия.
— Наверное, когда в Москве проявляли негатив, решили, что это темное пятнышко на пленке — дефект, и его заретушировали.
Только так я мог объяснить отсутствие родинки у «великого кормчего». Так оно в действительности и было.
Когда я объяснил своим друзьям, для чего меня вызывали к высокому начальству, никто не рассмеялся.
— Тебе дико повезло! — сказал Леонид Варламов. — Представь себе на минутку, что образ великого вождя отражен неправильно. Нет родинки! Как так? Почему нет? И ты мог бы считать, что тебя нет. Посол доложил бы «Папе», и ты в лучшем случае оказался бы на Колыме.
Да, мне действительно в тот раз повезло…
ПОХИЩЕНИЕ
Озеро Рица, лето 1952 года
Минуй нас пуще всех печалей
И барский гнев, и барская любовь.
…В ассистенты меня не перевели, но довольно долго не давали работать. Наконец, предложили ехать на Магнитку снимать фильм о рабочем классе. Я приготовил аппаратуру, получил восемьсот метров цветной пленки и отправился домой. Была суббота, а в понедельник предстояла поездка на Урал.
Вечером, как всегда перед дальней дорогой, наполнил всем необходимым дорожную сумку и попытался уснуть. Радио тяжелыми ударами Спасской башни завершило день. Было душно. Не спалось. Вышел на балкон. К подъезду нашего большого дома подкатила черная «Победа». Снова, пытаясь уснуть, услышал на лестнице тяжелые шаги. Неужели опять? Меня охватила гнетущая тревога. Во рту пересохло. Да, сомнений больше не было. Шаги остановились у нашей двери. После небольшой паузы — у меня еще теплилась надежда, что пронесет, не к нам… Но раздался пронзительный, не как всегда, будто по сердцу звонок. Я, как был в трусах, подошел к двери и, наверное, не своим голосом, почему-то охрипшим, спросил:
— Кто там?
— Микоша Владислав Владиславович здесь проживает?
— Да! — ответил я, и меня пробрала дрожь.
Подошли мама и Зоя. На них было страшно смотреть. Наверное, я выглядел не лучше. Вошли двое военных в форме НКВД.
— Будьте добры, оденьтесь и соберите необходимые вещи в дорогу. По возможности быстрее.
Хорошо, маму поддержала вовремя жена. Они молча стояли, прижавшись друг к другу. В их широко открытых глазах замер ужас.
— Чего вы испугались? Все будет хорошо, не бойтесь! — спокойно сказал военный.
— Что же нам теперь делать? — чуть не плача, спросила мама.
— Я вам повторяю, мамаша: не надо беспокоиться, все будет хорошо, как надо!
Вещи в дорогу готовить было не надо — будто я заранее все предвидел. Мы обнялись. Мама перекрестила меня, и не помню, как я очутился в машине. Мы мчались по опустевшему Ленинградскому проспекту с недозволенной скоростью. Еще с большей скоростью мчались в моем сознании мысли. Конечно, не выходил из головы и обыск. У Маяковского машина свернула на Садовую в сторону Самотеки. «Ну, ясно, на Лубянку», — подумал я. Меня пробрала дрожь. Все вопросы — за что? почему? — которые я себе задавал, не находили ответа…
Машина с Садово-Каретной вдруг завернула к нам в Лихов переулок и круто, с визгом, затормозила у подъезда студии. Я не успел опомниться, как сидящий впереди коротко и властно скомандовал:
— Берите кинокамеру, цветную кинопленку — всю, какая есть, и все принадлежности для съемки, и быстро в машину! Мы вас ждем! Только в темпе!
Все мои страхи — за что, и почему? — как рукой сняло. Значит, меня не арестовали. Предстоит таинственная съемка. Даже интересно… Да, но как там мама с Зоей? Как их успокоить? И как же выезд на Магнитку?..
Заспанный вахтер старик Колпин задал вполне нормальный вопрос:
— Что? Кто-то прилетел? Да?
— Да, да! Срочная съемка! Скорее открывай!
Не прошло и пяти минут, как я со всей аппаратурой и пленкой очутился в машине, и она на предельной скорости помчалась по улицам уснувшей Москвы. Когда мы вырвались на Большую Калужскую, я понял, что мы спешим на Внуковский аэродром. Спутники мои сидели молча, ни слова не говоря, и с вопросами к ним обратиться мне не приходило в голову. Глухие ворота Внуковского аэропорта широко распахнулись после резкой сирены нашей «Победы». Мы выехали на летное поле. На старте бетонной дорожки стоял «Дуглас» — Си-47, и два его пропеллера вращались. «Победа» круто затормозила у самой железной лесенки открытого люка.
— Быстро в самолет!
Мне помогли закинуть аппаратуру в темный люк, и дверка за мной громко захлопнулась. Было темно. Самолет дернулся и я не сел, а упал на жесткое сиденье. Самолет набирал скорость. Зажегся тусклый свет.
— Владик! Как ты сюда попал? — на противоположном сиденье, у иллюминатора сидел мой студийный приятель кинооператор Борис Макасеев. У его ног лежала кинокамера и штатив.
— А как ты очутился здесь?
Мы оба страшно обрадовались, увидев друг друга. Самолет набирал высоту. Кроме нас в кабине никого не было. Борис рассказывал, как его ночью забрали из дома. Все произошло точно так же, как и со мной. Мы оба ничего не знали, что предстоит впереди. Стало светать. Мы прилипли к иллюминаторам, пытаясь определить, в каком направлении летим.
— Я многое видел и испытал — войну в Испании, войну Отечественную, но никогда ночью меня с постели не воровали!
Борис тихо говорил и все время оглядывался, будто нас могли подслушать. Моторы гудели, и я еле-еле слышал моего друга. Я, конечно, не сказал ему, что ко мне ночью уже приходили с Лубянки. И, слава богу, никуда не увели.
— Да, интересно, куда же мы летим? — вырвалось у меня.
— А, может быть, спросим у летчиков? — Борис явно волновался.
— Если хочешь — спрашивай, а я не буду. Нас же никто не спрашивал ни о чем… Скоро сами все узнаем. Потерпи!
Стало совсем светло. Впереди показалось море. Справа по борту проплыл Новороссийск, и вдруг самолет заложил крутой вираж влево от Новороссийска. Мы летим вдоль побережья в сторону Сочи.
— Ну, слава богу, не на Колыму! — Борис так махнул рукой, словно перекрестился.
Самолет, заложив над морем еще один вираж, пошел на посадку на Сочинский аэродром. Он очень маленький — в самом центре города, и я помню, во время войны на него могли приземлиться только пилоты высшего класса. Наш самолет, я думал, заденет колесами мост через Сочинку, но он мастерски — на три точки — приземлился. Не успел он остановиться, как к нему подкатил открытый «паккард». Мы с Борисом сразу узнали его: Его, «Папина» машина.
Летчики помогли нам выгрузиться, к нам подошел высокий майор:
— Майор Семин! В вашем распоряжении! — отрекомендовавшись, он помог нам разместить аппаратуру в своем «паккарде». Сел за руль, и мы не поехали, а полетели вдоль берега моря в сторону Гагр. Встречные и попутные машины, грузовики и легковые, стояли по обочине, а некоторые просто в кюветах. Многочисленная милиция по пути нашего следования стояла навытяжку — по стойке «смирно», и отдавала честь.
Ветер трепал волосы — скорость была за сто. Чуть сбавив ее, мы пронеслись через Гагры и, переехав несколько кур и гуся, помчались дальше. Вскоре за крутым поворотом блеснула бурная горная Бзыбь. Прошумел деревянный мост, нас обдало прохладой реки, и когда на развилке за мостом майор круто свернул с Сухумского шоссе налево в горы, и по левому берегу реки стал взбираться вверх, сомнений уже не было, куда мы мчимся.
— На озеро Рица?
— Да, на озеро Рица! — ответил майор, не оборачиваясь.
Крутые повороты следовали один за другим, визжали покрышки и время от времени скрипели тормоза, но скорость наш возница не снижал. Мы сидели, вцепившись обеими руками в поручни, чтобы не оказаться за бортом.
Озеро Рица — этот необыкновенной красоты уголок Кавказа очень любил Сталин. Поэтому район озера был закрытым для всех.