Аудиенция кончалась, я подал государю «Записку о Музее изящных искусств имени императора Александра III при Императорском Московском Университете (Москва 1898)», только что пред тем напечатанную по распоряжению Историко-филологического факультета. В заключение государь подал нам обоим руку, мне пожелал счастливого продолжения дела, а архитектора Клейна поздравил с художественным успехом его проекта и пожелал ему исполнения его в постройке. После этого он возвратился во внутренние покои, а великий князь остался с нами, поздравил нас с успехом и царскою милостию.
27 марта
Факультетское заседание. Сделал краткий доклад о внимании государя к проекту Музея и его милостивом соизволении на отпуск 200000 р. из казны на здание. Декан Троицкий с самого начала успехов недовольный, как это делается дело Музея без его руководства, с обычным недоброжелательством отнесся и здесь. Люди, всегда доброжелательные и к Музею и ко мне, как Вс. Ф. Миллер, Р. Ф. Брандт и др., с улыбкою недоверия следили за этой неумной речью завистливого старика; Герье, все еще продолжающий враждебное отношение к вопросу об отдаче земли под Музей на Колымажном дворе написал в ноябре минувшего года письмо Ю. С. Нечаеву-Мальцову что он не сочувствует «идее Музея». А какая идея у Музея изящных искусств может быть иная, кроме служения развитию в русском народе чувства и понимания изящного, прекрасного в природе и искусстве? Другой идеи, иной цели у нас нет во всех наших, ни одним медным грошем, никакими чиновничьими «наградами» не оплачиваемых, стараниях и хлопотах по этому, дороже всего на свете нам сделавшемуся, предприятию.
28 марта, суббота
Ныне мы ждали возвращения Ю. С. Нечаева-Мальцова из-за границы. Узнавши час его приезда, Клейн, Трескин и я отправились на Брестский вокзал его встретить. Приехал он прямо из Неаполя, живой, добрый и оправившийся здоровьем в Египте. Встречи себе он не ожидал и потому был очень тронут, равно как и две его старушки сестры. Они отправились в свой Славянский Базар, а мы с Клейном поехали к Истомину просить его об особом приеме Юрию Степановичу завтра же у великого князя, несмотря на праздник. Просьба была исполнена, Истомин известил меня потом письмом, что великий князь будет ждать Нечаева-Мальцова завтра, в два часа. В 9 часов вечера, после всенощной, я был в Славянском Базаре и слушал рассказ Нечаевых-Мальцовых об Египте, о жизни в Каире, их путешествии по Нилу, об Египетском Музее Gizeh, об увлечениях Юр[ия] Ст[епанови]ча подбором коллекций памятников египетского искусства и древнеегипетской жизни для нашего Музея, о дружбе его с Брукш-Беем, помощником директора Музея Гизы, сделавшимся его главным руководителем в египтологии. Нечаев-Мальцов накупил и заказал для Музея целый ряд статуй, бюстов, рельефов в нарочно сделанных для него копиях, приобрел также несколько подлинников. В его коллекции есть папирусы, предметы общественного быта, нарочно сделанные для него акварельные рисунки тех памятников ваяния, делать слепки с которых, по свойствам материала, делать было нельзя. А собрание фотографий по древнеегипетской жизни, приобретенное им для нас, является самым полным в мире до сих пор. Один такой покровитель Музея стоит мне целого десятка московских купцов и бар, сношения с которыми подчас так тяжелы, утомительны и бесплодны. В ответ на эти рассказы о Египте я должен был передать подробно и шаг за шагом обстоятельства приема меня и Клейна государем [12.III. 1898 г.]. Когда я привел слова государя о Нечаеве-Мальцове как человеке богатом и потому имеющем возможность подарить нам каменные фасады Музея, вся семья Нечаевых-Мальцовых покатилась со смеху. Видно, что эта колоссальная жертва Юр[ием] Ст[епановиче]м была предрешена. Назначено свидание на завтра, к обеду, т. е. попросту он пригласил меня к себе завтра обедать. Обед будет, наверно, изысканный и дорогой, судя по тому, который он задал в том же Славянском Базаре членам Комитета 23-го ноября минувшего года. Юр[ий] Ст[епанови]ч и любит поесть, и умеет накормить других.
Илл.17. Музей семьи Цветаевых в г. Иваново
30 марта, понедельник
Приехавши к Клейну, телефоном я дал знать Юрию Ст[епанови]чу, что мы его ждем. Через полчаса он приехал и сейчас же приступил к обзору чертежей и рисунков. Быстро освоившись с планом, он сосредоточил все внимание на фасадах. И как только произнес свое слово «о камушках», Клейн вскочил со своего места и вышел из своей студии; минут через пять он явился с подносом в руках, на котором в трех бокалах искрилось шампанское. Сказавши, что для него великий день, он попросил вспрыснуть каменные фасады. Распили мы бутылочку в весьма приятной беседе и в разговорах о том, откуда получать разные породы камня для цоколя, стен и колоннады. Гранит Юрий Ст[епанови]ч хочет брать из Финляндии, спустить его по воде на Волгу и потом через Оку и Москву-реку доставить на барках в Москву.
8 апреля, среда
После приятно проведенного дня в разговорах о вчерашнем успехе со знакомыми, которые приходили, мы с женою поехали к нашим в Неопалимовский переулок поделиться нашею радостью. А. Д. Мейн, по обычаю, принял близко к сердцу наш успех, и мы по этому случаю (как и вообще в подобных случаях) распили всею семьею бутылочку шампанского Составляли планы дальнейшей стратегии в этом направлении, перебирали имена тех, кто даст нам что-нибудь, и тех, кто заведомо ничего не даст. Вернувшись домой в двенадцатом часу, мы нашли на столе письмо из Петербурга от М. С. Скребицкой с извещением о том, что она готова внести в Государственный Банк 20000 руб. на устройство в Музее зала Праксителя в память своего отца, воспитателя императора Александра II, генерал-адъютанта Юрьевича. Нашей радости, что она так скоро отозвалась на письмо мое к ней от 31-го марта, не было конца.
13 июня, суббота
Много было хлопот перед открытием Комитета, которое назначено было на 27 апреля. Звонки в нашей квартире раздавались так часто, появлялись чужие люди и в особенности репортеры и «интервьюеры» московских газет, учуявшие носом, что новое событие в общественной жизни доставит им, этим пролетариям прессы, живущим исключительно подножным кормом, лишний десяток рублей в ближайшие дни, так что детвора, заслышав звонок, кричала на весь дом: «Папа, мама, няня – еще Музей идет». А взрослые члены семьи сетовали, постоянно стесняемые этими прохожими через залу в своих делах. Отдаленность и разбросанность мест жительства всех нужных лиц, при отсутствии телефона, крайне стесняла и затрудняла ход дела. К тому же наступал сезон дачных хлопот и переездов, которые увлекали будущих деятелей по Комитету за город и потому попечитель учеб[ного] округа Некрасов порешил поставить в моей квартире телефон от Комитета. При всем этом жена постоянно следила, чтобы лечение мое продолжалось правильно: чтобы я своевременно принимал мышьяк и бром, в свое время завтракал и обедал. А как тут было быть пунктуальным при визитах, переписке, звонках, толчее в доме, где сидели и товарищи мои Трескин и Романов, и Иезбер, и сторонние посетители. Чтобы выпроваживать гостей, жена придумала средство присылать обед мне в кабинет; но это ничему не помогало. Гости, соболезнуя, сидели и вели свои речи, к бессильному огорчению жены.
Особое затруднение представлял вопрос о мере участия Историко-филологического факультета в деятельности созидаемого Комитета. Как учреждение, служащее пользе Университета, Комитет должен был бы иметь своими членами и всех профессоров нашего факультета. Это было бы корректнее с точки зрения Университета и факультета как единой коллегии. Не видеть этого не мог только слепой. Но практической пользы для дела возникновения Музея это вступление 17–20 человек только в силу их служебного, официального положения принести нисколько не могло.
В этом убеждало меня прежде всего соображение, что чем больше числом коллегия, тем она инертнее, ленивее, бездеятельнее. Является при этом больше слов, разглагольствий, положим, очень хороших, искренних, часто красноречивых, но и очень часто совершенно бесполезных. Большая численность препятствует сплоченности отдельных членов во имя поставленной идеи.
14 июня, воскресенье
Это введение всего факультета к тому же нисколько не подвинуло бы материальной стороны Комитета, которая, пока не появится здание Музея, составляет главную цель наших стремлений. Оттого, что в коллегию войдет большое количество профессоров, ради одного этого обстоятельства никто не пожертвует и одного липшего рубля. Приносят деньги Московскому университету, понимая под сим высшего представителя науки и образования в Москве, но не такому-то профессору, не такой-то профессорской компании. Придется по сердцу обществу или более богатым его представителям идея, провозглашенная именем Московского университета, средства потекут с разных сторон. А не будет этого, коллегия профессоров как таковая тут ничему не поможет. Доказательство Московский университет видел воочию не далее ½ года назад, когда Некрасов, Зверев и Боголепов, увлеченные успехом возникновения нескольких клиник на Девичьем поле исключительно на средства дарителей, как Морозовы, Шелапутин, Базанова, Пасхалова, Солодовников (этот дал 200 т. руб. за чин дейст[вительного] ст[атского] советника, торговавшись из-за этого до неприличия, до цинизма; теперь он ищет звезды, но с этого нахала и циника не хотят в министерстве финансов взять менее ½ миллиона на какое-нибудь благотворительное учреждение), решили устроить целую сеть студенческих общежитий на благотворительные средства…
С московской точки зрения это «сидение» Университета в роли просителя перед богатой Москвою считается провалившимся. И на этот раз не помогли делу ни роль Московского университета в общественном сознании, ни наш торжественный выход. Не нашла себе сочувствия, очевидно, идея студенческих интернатов, хотя, безусловно, прекрасная сама по себе…
Это событие убедило меня, что ф[акульте]т как коллегия делу Музея в материальном отношении ничем не поможет, а потому и решил ограничиться введением в него только лишь безусловно полезных, каковы проф. Вс. Ф. Миллер, знаток Востока, и проф. П. Г. Виноградов, доказывающий симпатии Музею своими хлопотами в Думе о земле для здания. Конечно, если бы ф[акульте]т весь или большее число членов его приняли близко к сердцу интересы созидаемого научно-художественного учреждения и каждый по мере сил принялся бы за искание средств для Музея в среде своих знакомых, тогда дело сделалось бы очень скоро и несравненно успешнее. Но у каждого члена факультета есть своя кафедра, свои интересы, свои нужды, свои излюбленные дела. Для большинства этот Музей – дело безразличное, для которого они не ударят и пальцем и не щелкнут языком. Сделайте их членами Комитета – они и в заседания его ходить не станут, как нельзя было заполучить на первые заседания декана ф[акульте]та Троицкого. А иным, как проф. Герье, Шварцу, Шефферу, Ключевскому, самый успех этого дела противен. Ученые мужи ехидствуют, иронизируют, возводя на меня обвинения в каком-то чиновном честолюбии, в искании себе каких-то выгод, какого-то материального прибытка. Корыстолюбивые люди, они не могут представить себе никакой службы без корысти, без алтына, не зная, что идея этого Музея и движется, и растет, и получает успех выполнения только благод