Шейла была в ярости всю дорогу до дома. Странно, но она казалась более расстроенной словами доктора, чем порезом на большом пальце Майкла.
— Он намекал, что это моя вина! Что я не слежу за своим сыном! Мне надо было позвонить в полицию!
— Что же ты сразу не позвонила? — парировала я.
— Может, и позвоню! Посмотрим, что скажет на это твой отец!
Меня почти тошнило от страха, пока я ждала, когда он вернется домой. Я ведь только хотела помешать Майклу себя поранить. Конечно же, отец поверит мне.
Но когда я рассказала ему, что произошло, — он не выглядел убежденным. Скорее — одновременно строгим и опечаленным.
— Я хотел бы верить тебе, Элли, но это очень серьезное происшествие. Ты что, ревнуешь к своему брату?
— Нет! Конечно нет! Я люблю его.
Отец вздохнул.
— Шейла думает, что ты порезала его нарочно.
Искренние слезы потекли у меня из глаз.
— Неужели я способна на такое? — Я постаралась забыть, как — пусть и на одно мгновение — подумала, что так Майклу и надо. — Если Майкл показал на меня пальцем — это еще не значит, что я виновата. Господи, он же ребенок, мало ли что ему померещилось!
Я увидела, что достучалась до сердца отца.
Шейла пришла в бешенство, когда он объявил произошедшее «небольшим недоразумением».
— Нашему сыну пришлось накладывать швы! А ты даже не собираешься ее наказать?
Отец принялся расхаживать по комнате, заложив руки в карманы. Морщины, напоминающие гофрированный картон, снова появились на его лбу.
— Ну что же, хорошо. Элли, на месяц ты лишена всех карманных денег.
— За что?!
— И ты не поедешь на школьную экскурсию! — вставила моя новая мать.
— Тебе не кажется, Шейла, что это уже немного чересчур? Экскурсия в образовательных целях.
— Ну тогда надо запретить ей пойти на ту вечеринку.
Но я ждала ее целую вечность! Кристина, одна из моих школьных подружек, приглашала всех одноклассников. Ее мать знала мою настоящую маму и всегда была добра ко мне.
— А еще можно отобрать у нее на неделю музыкальную шкатулку, Найджел.
— По-моему, это несправедливо, Шейла.
— А ты вообще на чьей стороне?!
— Вы не получите мою музыкальную шкатулку! И это мое последнее слово! — выкрикнула я.
Затем, заливаясь слезами, я помчалась в свою комнату и тщательно спрятала шкатулку на дне нижнего ящика комода. В комнате бабушки Гринуэй громко работал телевизор. Дверь была приоткрыта. Я вбежала к ней, надеясь на сочувствие.
— Это несправедливо, — всхлипывала я, бросившись к ней на колени. — Я не хотела поранить Майкла!
— Ш-ш-ш-ш. — Она обняла меня рукой за плечи. — Я знаю, что ты ни в чем не виновата. Но штука в том, что доктор напугал мою дочь.
— Как? Чем?
Она вздохнула.
— Это сложная история. По правде говоря, моя Шейла всегда боялась всяких должностных лиц. Видишь ли, чиновники из социальной службы однажды отобрали ее у меня, когда она была совсем маленькой, потому что я не могла обеспечить нам нормальное жилье. Я работала как проклятая, чтобы ее вернуть. А после все время беспокоилась, что кто-то снова попытается нас разлучить. Думаю, что передала ей свои страхи.
Слезы вдруг покатились по ее пухлым напудренным щекам. Я никогда раньше не видела бабушку плачущей.
— Не думай о Шейле слишком уж плохо. Она желает тебе добра.
Нет, не желает, возразила я про себя. Я ее ненавидела. Лучше бы она никогда не выходила замуж за моего отца! Вот бы было хорошо. Что же касается требования называть ее «мама», то я больше никогда не собиралась так делать. Я была ей интересна как дочь только до тех пор, пока у нее не родился собственный ребенок. Майкл не мог сделать ничего плохого. Он всегда прав по умолчанию. Это несправедливо. Гневное возмущение постепенно разгоралось во мне…
Вскоре после этого мой брат свалился со своего высокого стульчика, когда я кормила его и забыла пристегнуть ремень. Я отвернулась всего на секунду, но этого оказалось достаточно. Он ударился головой об угол стола. Я ожидала, что он заплачет, но братишка с чмокающим звуком втянул в себя воздух и задержал дыхание. Затем его глаза закатились, и он обмяк.
Я начала трясти его и кричать: «Майкл, Майкл, очнись!» На его голове появилась здоровенная шишка. Вбежала Шейла и тут же завопила.
Усилием воли сохраняя спокойствие, как и в прошлый раз, я набрала три девятки и вызвала «Скорую помощь», но когда мы добрались до больницы, Майкл сам побежал по коридору, как ни в чем не бывало. Доктор сказал, что у него легкое сотрясение мозга, и пожелал узнать, кто присматривал за ним теперь. Но конечно, Майкл по причине малолетства опять не сумел объяснить, что с ним произошло. И — что бы вы думали? — снова обвинили меня.
На этот раз мачеха все-таки отобрала у меня музыкальную шкатулку. И не на неделю, а на две.
— Я тебя ненавижу! — крикнула я ей.
— Элли, ступай в свою комнату! — Отец еще никогда не был таким сердитым.
— Тебе не кажется, что ты переходишь все границы, Шейла? — услышала я голос бабушки Гринуэй, когда уныло поднималась по лестнице. — Эту шкатулку бедняжке подарила мать. Это слишком жестоко — отнимать ее. Кроме того, мы ведь действительно не знаем, что произошло. Твой Майкл, может, и маленький, но очень своенравный.
— Как ты смеешь так говорить о своем внуке! — прошипела моя мачеха. — Сама-то только советы горазда раздавать! Удивительно, что я до сих пор считаю нормальным детство, которое ты мне обеспечила!
— Но это же очевидно, дорогая. У тебя голова не на месте. Ты не можешь обвинять в своих проблемах исключительно меня. Может, тебе стоит все-таки обратиться к врачу за надлежащей помощью…
— Убирайся с глаз моих!
— Шейла!
Это уже вмешался отец.
Потом кто-то из них закрыл дверь в гостиную. Но я все равно слышала яростные голоса, доносящиеся снизу.
В тот вечер я плакала, пока не заснула. Как мог отец позволить мачехе отнять у меня шкатулку? Он ведь знал, как много она для меня значит. Мне казалось, что нас с ним больше нет. Есть только он и Шейла.
Когда мне наконец позволили ее забрать, на боку обнаружилась царапина, которой раньше не было. Я ничего не сказала об этом. Что толку?
Мы с Барри собираемся в ресторан. Отпраздновать три месяца со дня нашего знакомства.
— Любишь китайскую еду? — спрашивает он.
Мне слишком стыдно сказать ему, что, когда я была в детском доме, мы частенько рылись в мусорных баках в поисках картонок от китайской еды, которую персонал заказывал для себя, а затем вылизывали их дочиста.
— Да, люблю, — отвечаю я.
Жить с Барри — великолепно. Он говорит, что мне больше нет необходимости работать, поскольку он получает достаточно. Я скучаю по девочкам из супермаркета, но мне нравится вести для него хозяйство. Я всегда хотела иметь свое жилье и очень горжусь, что содержу его в чистоте. Иногда, если я упускаю где-то пятнышко грязи, он подшучивает надо мной, но такого не случалось с прошлой среды.
А теперь мы идем на особенный ужин! Я чувствую себя такой взрослой, когда официант сопровождает нас до наших мест и стелет мне на колени салфетку. Разве это не потрясающе?
Затем Барри кладет руку на стол. Я думаю, что он собирается пожать мою, но потом вижу в ней маленькую синюю бархатную коробочку. Он открывает ее. Внутри кольцо.
— Это настоящий бриллиант! — гордо говорит он. — Ты выйдешь за меня замуж?
Я зажимаю рот ладонями и тихонько вскрикиваю.
Люди за соседним столиком смотрят на нас и начинают хлопать, завидев кольцо. Как будто я кинозвезда.
— Да, — говорю я, и мое сердце готово разорваться от счастья. — Да, милый!
Глава 14Джо
Черт побери. Этот Корнуолл — большое графство! Автобус проезжает одну деревню за другой. Некоторые дома огромные, с шикарными машинами на дорожках. Встречаются и муниципальные, но намного ухоженнее, чем все, которые я видела раньше, с аккуратными палисадниками, в которых нет ни старых диванов с торчащим из дыр поролоном, ни холодильников с оторванными дверцами.
Бр-р-р. Я дрожу и плотнее заворачиваюсь в куртку. Здесь не так тепло, как в поезде. У меня урчит в животе. Я собиралась приберечь батончик «Марс» на потом, но проглотила его, почти не жуя. Теперь начинаю беспокоиться. Что я буду есть сегодня вечером? Что мне делать, когда автобус остановится? Где я буду спать?
Я закрываю глаза и представляю, какой могла бы быть моя жизнь, если бы не это все. Затем я вздрагиваю, когда водитель окликает меня.
— Ну вот вы и дома, дорогая. Счастливого пути! И не забудьте заполнить бланк для проездного.
— Не забуду, — говорю я. — Пасиб.
Остальные пассажиры идут передо мной, тащат пакеты с покупками и болтают. Они все знают, куда идти. В отличие от меня.
Впереди деревянный указатель. «Населенный пункт Лизард». Не зная, что еще делать, я иду в проулок, куда показывает стрелка, и дальше по узкой тропинке. Я чувствую вкус соли на губах. Опять море. Оно далеко внизу, и хотя колючая проволочная изгородь отделяет меня от края обрыва — колени начинают дрожать. Волны еще злее, чем когда я видела их в Пензансе, они словно набрасываются на скалы. Ветер такой сильный, что меня едва не сносит в сторону.
«Убирайся отсюда!» — кричит мне внутренний голос. Но в конце дорожки я замечаю кафе, а я умираю с голоду. Та шоколадка, кажется, была очень давно.
Я еле-еле справляюсь с дверью на ветру. С моим-то статусом — скорее всего, они вышвырнут меня прежде, чем я успею войти, говорю я себе. Но смазливая грудастая официантка протягивает мне руку:
— Присаживайтесь вот здесь, дорогая. Мы почти собрались закрываться, но вам повезло. У нас осталось немного супа по специальному предложению.
Мне хочется плакать от такой доброты. У меня нет денег, чтобы заплатить за еду, но я все равно соглашаюсь. Грибной суп-пюре! Я проглатываю его вместе с тремя толстыми ломтями хлеба. Лучше этого и представить ничего нельзя.