— Качели! — радостно воскликнул Майкл, вырвавшись из наших рук и устремляясь к ним.
Я догнала его. Осторожно помогла залезть на специальное сиденье для малышей с перекладиной спереди. Затем толкнула качели.
— Не так сильно, — велел отец.
Я и сама не думала, что так получится. Качели взлетели гораздо выше, чем обычно. Майкл взвизгнул от восторга. «Еще! Еще!»
Я поймала качели в нижней точке и мягко толкнула их снова.
— Вот так-то лучше, — сказал отец. Он обнял меня рукой за плечи. — Я понимаю, что для тебя сейчас непростое время. Ты, наверно, нервничаешь оттого, что в следующем месяце пойдешь в новую школу.
— Да не особо, — сказала я, отходя в сторону и оставляя отца толкать Майкла. На самом деле я не могла дождаться, когда же перейду в школу второй ступени. Уроки там были длиннее, и я собиралась записаться во все послешкольные кружки, в какие смогу. Куда угодно, лишь бы получить больше свободы подальше от Шейлы.
Когда на следующее утро я спустилась к завтраку, то увидела на кухонном столе мамину особенную чашку с блюдцем из китайского сервиза. С красивым узором из желто-голубых цветов. Никто не пользовался ими с тех пор, как мама умерла, но теперь в чашке был чай. Я взяла ее в руки.
— Что ты делаешь? — недовольно спросила Шейла.
— Они принадлежали моей маме, — холодно ответила я.
— Ну, теперь здесь все мое, — фыркнула она. — И давай откровенно — после всего, что ты натворила, у тебя вряд ли есть право на что-то жаловаться. И не вздумай бежать к отцу докладывать об этом. — Она поднесла чашку к губам. — Иначе пожалеешь.
Я побежала в свою спальню, сгорая от ненависти. Однажды я отомщу этой женщине, поклялась я себе. Затем вспомнила один сериал, который смотрела с бабушкой Гринуэй до того, как ее отправили в дом престарелых. Это была действительно передача для взрослых, но, как мы обе согласились, я была уже почти взрослой. Там рассказывалось о падчерице, которая так ненавидела свою мачеху, что зарезала ее в ванной. Ее поймали, но — как мы решили, сидя рядышком на диване, — лишь оттого, что она сделала все слишком очевидно.
Если я собираюсь мстить, сказала я себе теперь, то должна быть гораздо умнее.
Вскоре меня начинает тошнить по утрам. Сперва я думаю, что это какая-то желудочная инфекция, но затем у меня начинает болеть грудь.
— Ты залетела, — говорит Барри.
Я знаю, что это значит. Одна девочка в моем последнем детдоме залетела, потому что у нее случился роман с одним мальчиком. Из-за этого у нее были настоящие неприятности.
— Ты уверен? — спрашиваю я его.
— Уж я разбираюсь в таких вещах.
Я боюсь, что он разозлится на меня. Но он, наоборот, доволен.
— Ловкая девочка, — обнимает он меня. — Может, нам удастся получить муниципальную квартиру, чтобы сэкономить на арендной плате.
— Но мне казалось, ты говорил, что у нас много денег.
Он прячет от меня взгляд.
— Им пришлось отправить меня на вольные хлеба из-за сокращения штатов. Ничего. Я найду другую работу. А пока нам, возможно, придется продать твое кольцо, но ты не волнуйся. Скоро я куплю тебе еще лучше.
Я не против. У меня будет ребенок! Теперь наконец у меня настоящая семья.
Глава 18Джо
У юнца, возвышающегося надо мной, — глаза как два черных пистолетных ствола. Короткая стрижка придает ему зловещий вид. На шее татуировка — красно-синий череп, под ним надпись: «Страха нет». Он взвинчен, переминается с ноги на ногу. Такое впечатление, что под веществами. Затем я замечаю красный складной нож, болтающийся на ремне его низко посаженных джинсов.
— Ты ведь видишь нас впервые в жизни, да? — рычит он. Его крючковатый нос так близко к моему лицу, что я замечаю волоски в ноздрях.
Кто-то однажды говорил мне, что если тебе угрожают — вот как сейчас, — нужно определить, кто главарь, и разобраться с ним. Тогда остальные испугаются и убегут. Но он намного крупней меня. У меня нет ни единого шанса.
Его холодные глаза сужаются.
— Значит, ты все-таки видела нас там?
Слишком поздно я понимаю — надо было притвориться, что не видела.
Я дрожу так, что даже зубы стучат.
— Хотите, я скажу викарию, что это я взломала ящик?
— Какому еще викарию? — хмурится парень.
— Тому, к-который был здесь н-несколько минут назад. — От страха я заикаюсь. — Он сейчас вернется и принесет мне что-нибудь поесть.
— Тогда нам лучше убираться отсюда, — говорит другой.
Он поменьше ростом, с длинным рваным белым шрамом на щеке. У него узкое лицо с острыми чертами, как у мышки. Он выглядит слишком молодо, чтобы заниматься подобными делами. Кого-то он мне напоминает. Но не могу вспомнить, кого именно.
— А с ней что делать? — спрашивает другой, указывая на меня. — Я не верю, что она будет держать язык за зубами.
Я готова сейчас сказать что угодно — и сделать что угодно, лишь бы выбраться из ситуации целой и невредимой.
— Буду, буду! — говорю я. — Обещаю!
Парень с татуировкой тянется к поясу:
— Может, стоит показать ей, что случится, если она проболтается?
Я не могу двигаться. Я чертовски напугана.
— Оставь ее в покое!
Это человек-мышь.
— С чего это вдруг? — Старший парень недобро прищуривается. — На, распиши ее сам, хочешь? — Он протягивает ему нож. Уже открытый, острое лезвие сверкает. — Я говорил, что ты должен проявить себя, если хочешь с нами тусоваться. Давай!
— Прошу, не надо! — вою я. Ноги подкашиваются, и я оседаю на землю.
А затем слышу крик:
— Мое колено! Ах ты, гребаный маленький ублюдок! Хватайте его, пацаны!
Я поднимаю взгляд. Парнишка, похожий на мышь, ударил вожака ножом. Тот валяется на земле, истекая кровью.
— Бежим! — кричит мой защитник. — Сматываемся отсюда! Быстро!
Я несусь за ним, стараясь не отставать, пока в груди не начинает жечь так сильно, что мне срочно требуется передохнуть. По переулкам, через поля, мимо стада коров.
— Давай-давай! — время от времени подгоняет Мышонок.
Наконец я добираюсь до деревянной калитки. Я прислоняюсь к ней, переводя дыхание. Прямо передо мной — море. Волны разбиваются о скалы. Меня тошнит от страха.
— Почему ты мне помог? — выдыхаю я, когда ко мне возвращается способность говорить.
— Потому что не люблю, когда обижают женщин. — Он на мгновение опускает взгляд в землю. — Ты напомнила мою маму. У нее был хахаль, который иногда ее бил. Меня он тоже терпеть не мог. Видишь это? — Он показывает шрам на своей смуглой щеке. — Он затушил о меня сигарету, когда был пьяный, и сказал, что я «сраный пакисташка».
Я удивлена, что он так быстро вываливает мне все о себе. Но может, это из-за шока. Его ведь тоже могли порезать там, когда он напал на главаря. Большая удача, что мы оба в порядке.
— А твоя мама не заступилась за тебя?
— Она сказала, что он нам нужен, чтобы платить за квартиру. У нас вышел большой скандал. Я сказал, что иду повидаться с друзьями, и не стал возвращаться.
— Твоя мама, наверно, с ума сошла от беспокойства.
Он пожимает плечами так, словно это не имеет никакого значения, хотя я вижу, что он просто бодрится.
— Тогда ей не следовало ставить его на первое место, верно? — Его голос тверд, но боль все равно прорывается. — Вот так я и убежал из дома. И с тех пор живу на улице.
Если бы мне платили по фунту всякий раз, когда я слышу подобную историю, — я бы уже купалась в деньгах.
— Я тоже бездомная, — признаюсь я неожиданно для себя. Никогда не стоит чересчур раскрываться перед людьми, но что-то велит мне показать этому парнишке, что он не одинок.
— Это не так уж и плохо, правда? — говорит он. — До тех пор, пока ты здоров и можешь постоять за себя.
Я вздрагиваю, как будто мне наступили на больную мозоль.
— А сколько тебе лет? — интересуюсь я, когда мы перелезаем через калитку. Теперь мы идем рядом, и забор больше не отделяет нас от края обрыва. Море далеко внизу. Очень легко кому-то из нас сорваться вниз. Или столкнуть другого…
— Не твое дело.
Однако — и не спрашивайте меня почему — мне захотелось побольше узнать об этом парне.
— Может, тогда хотя бы скажешь, как тебя зовут? — спрашиваю я.
— Тим. А тебя?
Я могла бы что-нибудь придумать, но за каким чертом это надо?
— Джо.
— Мою сестру зовут так же.
— А где она сейчас?
— Неважно.
Он замолкает.
Тропинка становится еще уже. Я не отваживаюсь взглянуть вниз.
— А где ты ночуешь? — интересуюсь я, когда мы выходим на место поровнее.
— Ты задаешь слишком много вопросов, понимаешь? Везде. Если повезет, то под крышей. Даррен хорошо умел находить места.
— Тот парень, который велел тебе меня порезать?
Он кивает:
— Я познакомился с ним несколько месяцев назад в Фалмуте, когда искал место для ночлега. Он сказал, что я могу остаться с ним и его друзьями. Они хотели, чтобы я выполнял всю рискованную работу. Однажды они заставили меня вскрыть газетный киоск и украсть выручку. Приехала полиция, я еле ноги унес. Почти попался. А потом мы подались дальше на юг, начали ходить по деревням и взламывать церковные ящики для пожертвований. Я все равно собирался уйти от них, даже до твоего появления. Но я не мог позволить причинить тебе боль, как они сделали с другой женщиной.
— С какой женщиной?
По его лицу пробегает тень.
— Забудь, что я сказал.
— Ну что же, я теперь перед тобой в долгу.
Он кивает:
— Это точно.
Тропинка теперь ведет под уклон к морю. Тим переходит на бег, спотыкаясь о ветки, которые положены поперек нее вместо ступеней.
— Осторожней! — кричу я.
— А ты чего ждешь? — кричит он в ответ.
— Я не люблю море.
— Что, как кошка, воды боишься?
Я на цыпочках захожу в воду. Здесь неглубоко, и я ощущаю песок пальцами ног.
Тим плещется, молотя руками и ногами.