«Мы» должны? Я с трудом успевала воспринимать все это. Казалось, старушка никак не может перестать говорить.
— Когда Шейла встретила твоего отца, она решила, что ее молитвы услышаны. Она годами пыталась найти подходящего мужчину. Всегда завидовала твоей маме. Постоянно говорила, что хочет быть такой же, как она — с симпатичным мужем и маленькой дочкой.
Внезапно я вспомнила, как однажды в выходной к нам зашла Шейла и попросила отца помочь ей залатать прохудившуюся водосточную трубу. Мама была не в восторге, потому что это произошло прямо посреди нашего воскресного обеда. А еще я вспомнила, как сразу же после свадьбы Шейла избавилась от старой маминой одежды, которую отец бережно хранил, — его это очень расстроило, — и поменяла всю мебель в спальне.
— Но я знала, что все пойдет наперекосяк. Из-за ее детства. — Голос старушки стал тише. — Есть вещи, которые никогда не забудешь.
Она замолчала. Затем накрыла своей старой высохшей ладонью мою.
— Просто будь осторожна, Элли. Вот и все. — Она опустила голову. — Устала я что-то. Отвезешь меня обратно? Вот, хорошая девочка.
Сразу после рождения Лиама Барри рыдает, как дитя.
— Ты подарила мне сына, — всхлипывает он, прижимая меня к себе.
— Осторожней, — говорю я. — Ты его раздавишь.
Он отодвигается. У него мокрые глаза.
— Я сделаю для вас обоих все, что в моих силах. Обещаю.
И он старается. По крайней мере, так кажется в то время. Находит новую работу на стройке. Мне приходится баюкать малыша всю ночь, чтобы он не плакал, потому что Барри встает рано утром и должен выспаться. Он всегда возвращается вовремя, чтобы помочь мне уложить Лиама. Кроме пятниц. Вот тогда он приходит поздно, и от него пахнет алкоголем. Обычно у него при себе пачка денег, так необходимых нам на квартиру и еду. Но однажды вечером я не нахожу их в кармане его джинсов.
— Где твоя зарплата? — спрашиваю я.
— Не твое дело, черт побери.
Барри ругается, только когда выпьет лишнего.
Затем он хватает меня и лезет руками в трусики.
— Сегодня нельзя, — говорю я ему. — Опасные дни.
Но он пьян и потому не слушает. Ребенок плачет в колыбельке, когда он заваливает меня на кровать.
В следующем месяце я снова беременна.
— Тебе следовало быть осторожней, — замечает он мне.
— Это была твоя идея! — кричу я в ответ. — Куда нам еще один голодный рот?
— Я ведь работаю, чего ты?
— Этого мало! — огрызаюсь я. — Нам едва хватает платить за квартиру. Про еду уж и не говорю.
Он приближает ко мне лицо. Я пытаюсь отодвинуться, но он меня держит.
— Я недостаточно хорош для тебя? Это ты хочешь сказать?
Он замахивается другой рукой. Меня пробирает дрожь. Раньше Барри меня никогда не бил.
— Ладно, наверно, ты прав, — говорю я, осторожно отступая. — Мы как-нибудь справимся.
Но в следующем месяце, в пятницу, он возвращается домой в обед. Пьяный в стельку.
— Что-то ты рановато, — говорю я.
Он смеется. Это горький смех.
— Они распустили нас всех, представляешь? Эти ублюдки свернули очередной строительный проект.
У меня по спине бежит холодок.
— И что же нам теперь делать?
— Сяду на пособие, пока не найду другую работу. — Он делает большой глоток из бутылки водки, которую держит в руках. Затем ставит ее рядом с собой на пол и начинает похрапывать. Я быстро прячу водку подальше от Лиама. Он уже начинает ходить и хватает все подряд.
Но когда я наконец укладываю сына спать, то осознаю, что бутылка снова у меня в руке. В мгновение ока я допиваю ее до дна.
Глава 22Джо
Я вытягиваю руки, пытаясь нащупать стены. Ничего не вижу. Затем спотыкаюсь и вскрикиваю. Эхо возвращает мой крик.
— Тим! — кричу я.
«Тим! Тим!» — откликается эхо.
Я осторожно продвигаюсь вперед, считая шаги. Раз, два, три… Впереди слабый свет. У меня перехватывает дыхание. Я поворачиваю за угол…
— Все-таки отыскала меня.
Я подпрыгиваю от неожиданности.
— Ты меня напугал!
Парнишка сидит на земле, по-турецки скрестив ноги, и ухмыляется. Он разжигает костер.
— Смотри, что я тут нашел! Коробок спичек. Все сухие. А еще вон там куча годных деревяшек.
От гнева мой голос резок:
— Почему ты сам ушел, а меня бросил?
— Решил, что ты пойдешь за мной. И ты пошла, верно? — Он хлопает рядом с собой. — Садись, чувствуй себя как дома!
Я в этом не уверена.
— Здесь безопасно?
— С виду все в порядке. Эти штольни засыпали много лет назад. Авось не провалимся.
Откуда он знает?
Я чувствую что-то твердое на земле под собой.
— Смотри! — возбужденно говорю я, тут же забыв о раздражении. — Монета в два фунта!
Он пожимает плечами:
— На это особо не разбежишься.
— Ты о чем? — Я крепко сжимаю находку в кулаке. — Мы сможем купить буханку хлеба и еще чего-нибудь.
— Еду мы можем стащить и бесплатно.
— Ага, и попасться?
Он пожимает плечами:
— Со мной такого еще не случалось. А с тобой?
Я до сих пор слышу грохот дверей. Вижу сердитые лица надзирателей.
— Не хочу об этом говорить.
— Дело твое. А есть хочешь? — Он лезет в карман и вытаскивает несколько грибов. — Вот, собрал по дороге.
— Поганки, поди?
Он закатывает глаза:
— Сразу видно, что ты городская. Откуда ты?
— Отовсюду сразу.
— Вот как, да?
— А ты как хотел?
— Ну, я-то тебе рассказал о своей маме и о ее старом хрыче. Как долго ты уже бродяжничаешь?
Я пожимаю плечами. Мне трудно точно определить время.
— Несколько лет.
— Я — с тех пор, как мне стукнуло одиннадцать. — Он говорит, словно мы соревнуемся.
— А почему тебя не забрали в приют?
Он выглядит вполне довольным собой.
— Я ведь не высовывался, что я, дурак? Делал все, чтобы меня не поймали. И не смотри так потрясенно. На улицах полно детей вроде меня. Думаешь, мы кому-то нужны?
— А сколько тебе сейчас лет?
Я уже спрашивала его раньше, и он сказал, что это не мое дело. Но теперь он вроде освоился со мной достаточно, чтобы ответить.
— Четырнадцать.
Он должен ходить в школу, жить с матерью. Ей надо было расстаться со своим любовником. Но если я что-то и усвоила в жизни, так это то, что ничего не случается так, как должно происходить по твоему мнению.
— А у тебя нет никаких других родственников, к которым можно пойти?
— Я не знаю, где они сейчас. Мама родила меня, когда сама еще была ребенком, и ее родители выгнали нас.
Дождь теперь капает в шахту через пролом наверху. Моя одежда до сих пор влажная от морской воды, и я дрожу.
— А как ты жил до того, как попал в шайку?
Он вытирает нос рукавом.
— Спал где придется. Иногда в заброшенных зданиях, иногда в кризисных центрах. С ними беда в том, что там нельзя долго оставаться, иначе станут задавать вопросы. Если бы там узнали, сколько мне лет, они бы меня сдали. И я не могу найти работу, потому что слишком молод. Единственное, что остается, — вечное движение.
Он протягивает руки к огню, и я делаю то же самое.
— Что с тобой произошло после выхода из тюрьмы? — внезапно спрашивает он.
— Как ты… — Я отшатываюсь, вспомнив человека из моих снов, и громко выдыхаю, словно так пытаюсь избавиться от кошмара.
— Как я узнал? — заканчивает он за меня. — Когда так долго бродяжничаешь, как я, начинаешь подмечать мелкие признаки. Попал в яблочко, да? — Он лезет в карман. — Хочешь немного курнуть? Может, это тебя успокоит.
Это что, косяк?
— Я боялся, что он отсырел, но все не так уж плохо.
Я мотаю головой.
— Нет, спасибо.
Он вытирает нос тыльной стороной ладони:
— Ну, а я люблю прочистить голову от дерьмовых мыслей. И это помогает.
Он чиркает спичкой, закуривает и глубоко затягивается. Сладкий дым расползается вокруг. Я не могу удержаться, чтобы не вдохнуть немного.
— Ну ладно, давай, — говорю я. Он передает косяк, и мы затягиваемся по очереди.
Какое-то время мы сидим, погруженные в мысли, а затем он снова нарушает молчание.
— Когда я в пути, то свободен как ветер, — говорит он внезапно. — И выбранный путь самый лучший на свете.
— Ты опять говоришь стихами.
Он ухмыляется:
— Я люблю стихи. Мне некуда их записывать, так что все держу в голове. Хочешь знать еще кое-что?
Он начинает рассказывать еще до того, как я говорю «да».
— Когда я жил дома, моим лучшим другом был мышонок. — Он поворачивает лицо ко мне. — Это правда. А потом мама решила купить ловушку. — Его взгляд на секунду смягчается. — Я до сих пор скучаю по Пискуну. Так я его называл.
— Печальная история.
— Нет, все закончилось хорошо! — Глаза парнишки сверкают. — Я поймал Пискуна раньше и отпустил на свободу. Я написал об этом поэму. Но оставил ее дома.
Я снова затягиваюсь.
— А как ты подбираешь рифмы? — спрашиваю я. Мне не хватает духу сказать ему об этом, но на мой взгляд, стихи откровенно детские.
Он пожимает плечами, как бы показывая, что для него это дело пустяковое.
— Я сперва думаю о чем-то, что меня радует или злит. Потом нахожу для этого верное слово. А дальше перебираю по алфавиту сходно звучащие слова. Например, если я думаю «мышь», то подставляю «кыш», «спишь», «тишь» и так далее, пока не найду что-то подходящее.
Я хихикаю. От травы у меня слегка кружится голова.
— Вроде как: «Кыш, мышь, почему не спишь, нарушаешь тишь?»
— Типа того, да, но вот это звучит как полная чушь, если тебе интересно мое мнение.
— Да пошел ты. Поэта всякий может обидеть.
Мы оба хихикаем.
— Хочешь, сыграем в игру? — предлагаю я. — Что рифмуется с «бежать»?
— «Страдать», — отвечает он.
— Отлично. Теперь твоя очередь.