но, существовали особые условия, на которых университеты принимали «таких, как я». Мне просто надо было очень, очень усердно трудиться.
Корнелиус сказал, что нужно «подождать и посмотреть», как я справляюсь. Но Джулия проявляла больший оптимизм.
— Ты способна этого добиться, — сказала она. — Это твоя возможность начать все сначала.
Ее уверенность вызвала у меня возбужденный азарт. Пока все остальные смотрели телевизор в общей гостиной, я оставалась в своей комнате и занималась. Иногда во время занятий я чувствовала, что в голове всплывает небольшой фрагмент дня происшествия. Но я просто давала ему снова уплыть, как мне и советовали.
Я так хорошо справлялась, что меня перевели в другую часть здания. Здесь уже не было решеток на окнах. Я могла бы просто открыть их и убежать. Но не хотела. У нас также были так называемые «групповые сеансы», на которых мы рассказывали о своих чувствах.
— Я счастлива, — всегда говорила я, когда подходила моя очередь.
— Ты больше не хочешь делать себе больно?
Я хмурилась:
— Зачем?
На восемнадцатый день рождения мне разрешили повесить в комнате зеркало. Стекло больше не считалось для меня «опасным предметом». Теперь я выглядела похожей на себя прежнюю. Хорошо это или плохо? Я не знала.
Я стала ходить на занятия хоровым пением, хотя иногда мне приходилось только разевать рот, притворяясь, что пою, — любая строчка, содержащая слова «мать», «отец» или «брат», била как ножом по сердцу. Однако я не подавала виду, чтобы меня не заставили снова пройти курс лечения ЭКТ. Когда меня выпускали в город, я старалась скрыть от сопровождающего, что избегаю трещин на асфальте. Я погрузилась в учебу с головой и прошла три «уровня А» [11]. Я была первой в Хайбридже, кто так сделал.
Вскоре я паковала вещи. Собиралась поступить в университет, чтобы получить степень по английской литературе.
И встретить человека, который изменит мою жизнь.
Глава 34Джо
На улице еще темень. Вчера вечером в пабе я слышала, как кто-то сказал, что скоро переводить часы.
Над головой кричит чайка. Я вздрагиваю от этого вопля. Другая сражается на тротуаре с коробкой из-под пиццы. Из клюва у нее торчит корочка, и птица торжествующе смотрит на меня. «Это мое!» — словно говорит она.
Хорошо, что я не голодная. После вчерашнего ужина желудок все еще спокоен. В моих пластиковых пакетах — по одному в каждой руке — тоже ощущается приятная тяжесть благодаря двум упаковкам шикарной туалетной бумаги, которые я прихватила с собой из гостиничного номера.
Я иду вдоль бухты, наблюдая, как рыбак готовит лодку. Он кивает мне, а затем возвращается к своему занятию. Я вспоминаю, как мы с Тимом весело плескались в море, и чувствую укол вины.
— Не раскисай, — говорю я себе. — Пошевеливайся.
Я оглядываюсь назад. Никого. Я осознаю, что, пока Тим находился со мной, — я не была так напугана, постоянно высматривая опасность. Но теперь прежние страхи возвращаются.
Теперь я иду по узенькой мощеной улочке. Высокие узкие дома выкрашены в голубой и в розовый. Что бы я только не отдала, чтобы жить в одном из них. Шторы задернуты. На некоторых окнах ставни, надежно запертые от таких, как я.
Я прохожу мимо лавки, торгующей картинами. Одна выставлена в витрине — на ней изображены дети, бегущие по пляжу и смеющиеся так, словно в мире нет никаких забот.
Я смотрю на цену. Две тысячи фунтов. Однако! Этот мир сошел с ума.
Я уже за околицей деревни, а дальше идет большая дорога с изъезженным асфальтом. Мимо с пугающей скоростью проносится машина. Этот ублюдок едва не задел меня! А я ведь могла сейчас по-прежнему сидеть в теплом и безопасном гостиничном номере, если бы решила остаться. Когда мне в последний раз так везло? Какой нужно быть идиоткой, чтобы от этого уйти?
Я вспоминаю о конверте. Вынимаю его и снова пересчитываю деньги.
Десять, двадцать, тридцать, сорок… пятьдесят фунтов. Там есть и приписка, которую я раньше не заметила, красивым почерком. «Надеюсь, это немного поможет».
У меня на глазах выступают слезы. «Какого черта ты плачешь, — думаю я про себя. — Это твой счастливый день». Я стараюсь подавить чувство вины.
Позади меня слышится шум мотора. На этот раз не машина. Это автобус. Я поднимаю руку, ожидая, что он проедет мимо, потому что я не на остановке. Но он тормозит.
— Садитесь, дорогая, — говорит водитель. В его голосе радушные нотки. — Докуда едете?
— В Тинтагель.
Почему-то именно это название слетает с моего языка. Я видела его на рекламной листовке в пабе вчера вечером, когда американская пара обсуждала места, которые они хотели бы посетить. Там была фотография крутой тропы, ведущей к старым развалинам, и еще одна — с пещерами.
— Далековато собрались, — говорит водитель. — Вам пришлось бы несколько раз пересаживаться, чтобы туда добраться. Но я могу доставить вас прямо туда после того, как мы заедем в депо. Обратный билет нужен?
В такой жизни, как у меня, — все билеты в один конец.
— Только туда. — Я протягиваю ему десятку.
— А у вас помельче не будет?
Если бы я по-прежнему была в своей старой одежде и с грязным лицом, держу пари, он не проявлял бы такого дружелюбия. Но удивительно, какие чудеса творят новый наряд и чистое тело. Я стараюсь, чтобы и голос мой звучал немного вальяжней.
— К сожалению, — пожимаю я плечами. — Так уж выдал банкомат. Других нет.
Он делает гримасу: «Понимаю, о чем вы», а затем отсчитывает сдачу. Я прохожу в хвост автобуса и тщательно ее пересчитываю. Я не должна никому доверять.
Особенно самой себе.
13.30. 17 августа 1984 года
Дом Дэниелсов огромен. По фасаду вьется глициния, а рядом тянется широкая гравийная дорожка, на которой стоят другие автомобили. Похоже, мы не единственные, кто задержался из-за пробок, потому что остальные гости еще продолжают подъезжать.
— Вы идите, а я припаркуюсь, — говорит нам отец.
Я сразу же замечаю Питера, когда мы заходим внутрь. Он вырос еще больше с тех пор, как я в последний раз его видела, и одет в модные узкие джинсы. Я ужасно стесняюсь своего слишком тесного платья. Я также вижу, что Питер отрастил настоящие усы. Они слегка жидковаты, но теперь он выглядит совсем взрослым мужчиной. Я нервничаю еще больше.
Его мать тепло обнимает меня. Я вспоминаю дни, когда они с моей мамой водили нас с Питером на летние пикники, еще до маминой болезни.
— Рада тебя видеть снова, дорогая. Как дела в интернате? Я знаю, Питер по тебе скучал. Он сегодня пришел только потому, что ты собиралась здесь появиться.
Питер густо краснеет и переминается с ноги на ногу, кидая на меня выразительные взгляды типа: «Прости, что моя мама что-то ляпнула». И я сразу же чувствую себя намного лучше. Не я одна нервничаю.
Тем временем Шейла замечает мать Питера и, узнав в ней одну из прежних маминых подруг, проходит мимо, высоко задрав голову. Как невежливо. От этого я ненавижу ее еще больше.
— Я не мог дождаться, когда с тобой встречусь, — шепчет Питер.
Я не верю своим ушам. Кажется, я ему по-настоящему нравлюсь!
Но Шейла уже все испортила.
— Мне нужно присматривать за братом, — говорю я, кивая на Майкла, который цепляется за мое платье.
Питер разочарованно вздыхает:
— Ну что же, ладно. Пускай он будет с нами.
Глава 35Элли
Его звали Роджер. Ему было тридцать четыре года. Достаточно молодой, чтобы иногда сходить за студента, и достаточно взрослый, чтобы являться моим наставником.
Я выбрала для поступления Редингский университет. Он был также известен как «Университет из красного кирпича». Не такой древний, как Даремский, но в нем не было суровых современных архитектурных особенностей, как, скажем, в Йоркском. Я посетила их все, но выбрала Рединг, потому что почувствовала себя в безопасности в его красивом зеленом кампусе. Я любила гулять. У Хайбриджа прекрасные земли. В последние два года мне разрешалось бродить по ним одной. Это давало мне чувство свободы.
Я буквально влюбилась в одно особенное здание на территории Рединга, которое отметила еще в брошюре для поступающих. Оно походило на корпус Оксфорда — красивыми окнами в свинцовых рамах и входной аркой — и, как я впоследствии узнала, действительно когда-то принадлежало этому престижному университету. Единственным минусом было то, что мне приходилось делить большую викторианскую спальню с еще одной девушкой. Я надеялась, что у меня будет отдельная комната для уединения. Соседка была родом из Ньюкасла, и я с трудом понимала ее акцент. Когда она говорила «ванна», то произносила «а» как «э». Однако у нас было тепло и уютно. Соседка постоянно крутила песни какой-то группы под названием «Pet Shop Boys» — она была поражена, что я не слышала о ней раньше, но мне вряд ли стоило рассказывать ей о Хайбридже, где знакомство с популярной музыкой не особо вписывалось в повестку дня.
Соседка оказалась очень дружелюбной. Даже слишком. Мне часто приходилось уклоняться от ее вопросов о семье или лгать, а затем надеяться, что я не забуду, что наговорила. Вместо того чтобы веселиться в компаниях, я снова погрузилась в учебу. Викторианская литература была моим любимым предметом. Лектора звали Роджер. Он ничего не знал о моем прошлом.
Корнелиус и Джулия, помогавшие мне заполнить анкету абитуриента, объяснили, что некоторые сотрудники университета обязаны знать о моей «предыстории». Но они также пообещали, что информация конфиденциальна. Моя жизнь начнется с чистого листа.
— Простите, — сказал Роджер во время одного из наших персональных занятий посреди первого семестра, — но вы, случайно, не четвертая сестра Бронте? [12]
Я не знала, как отнестись к его словам. Он что, так комментировал мою манеру писать?