— Верно. Я жил в Австралии, но теперь вернулся, чтобы тебе помочь. — Тут его голос срывается. — Ты такая худая и хрупкая…
Он пытается взять меня за руки, но офицер пресекает это.
— Эми до сих пор расстроена, — говорит этот… Люк? — Но рано или поздно она придет в себя.
Эми… Эми… Это имя тоже звучит знакомо.
Его голос становится тише:
— Ты… помнишь Джоша?
Я напрягаю память, но сомневаюсь.
— Он обычно называл тебя «буля»
Внезапно я отчетливо вспоминаю, как другой светловолосый ребенок влетает в парадную дверь и бежит ко мне, раскинув руки. Я плачу, но не знаю почему.
Высокий блондин — Люк — что-то вкладывает мне в руки. Я удивленно смотрю вниз. Это резная деревянная шкатулка. На крышке вырезан эдельвейс. Почему-то я понимаю, что внизу есть ключ. Я поворачиваю его и открываю. Музыка наполняет воздух. Это песня о маме, танцующей со мной по комнате, когда я была маленькой. О белокуром мальчике по имени Майкл, одно только имя которого ножом режет мое сердце. И о другом светловолосом ребенке. О том, который погиб из-за меня.
— Все в порядке, мам. Не расстраивайся. Ты не виновата.
— Но как же так, — рыдаю я. Прошлое возвращается ко мне, как случайные кусочки головоломки. Некоторые из них подходят друг к другу, но остальные — не совпадают. — Джоша больше нет!
— Есть, — говорит человек, который назвался моим сыном. Он обнимает меня и раскачивает из стороны в сторону, как дитя. — Он есть!
Я впиваюсь в него взглядом:
— Что ты имеешь в виду?
Он говорит мягким голосом:
— Что именно ты помнишь?
— Красную футболку… — всхлипываю я. — Плавающую в воде.
Теперь он гладит мои руки. Офицер не смотрит. Гладит и гладит, стремясь успокоить меня.
— Да, но Джоша в ней не было. Он был в безопасности в стороне от пруда.
Слезы текут ручьем по моему лицу. Как? Почему? У меня столько вопросов, что они мешают друг другу слететь с моего языка.
— Слава богу! — выдыхаю я. — Мой мальчик! Мой драгоценный малыш!
И тут поглаживание прекращается. Люк отпускает мои руки и смотрит на меня со страхом в глазах.
— Но… ты помнишь, что случилось с папой?
Офицер объявляет, что у меня очередной посетитель. Видимо, я подписывала бумагу, что не против этого. Но я не помню. Сейчас все кажется нереальным, у меня кружится голова. Я до сих пор пытаюсь принять то, что сказал мне Люк. Часть меня испытывает такое облегчение, что я почти «плыву». Но остальная я потрясена до глубины души. В это невозможно поверить. Меня ведут в помещение для свиданий, которое напоминает школьный спортзал с решетками на окнах во всю стену. Офицеры зорко следят за происходящим, прохаживаясь между столов и стульев. Одна сторона — для нас. Другая — для посетителей. Там сидит и ждет меня женщина, которая была на слушании об освобождении под залог. Неужели это действительно дочь, о которой мне рассказывали?
Прекрасные темные кудри Эми мягко вьются по плечам. На ней кремовый жакет. Его вид пробуждает воспоминания о походе по магазинам. Кажется, мы покупали его вместе? До того, как Кэрол ворвалась в нашу жизнь и все разрушила?
— Как ты могла, мама? — начинает она.
— Прости, — выдавливаю я. — Прости меня.
Дочь заливается слезами. Ее горе разрывает мне сердце. Я подаюсь вперед, чтобы обнять ее, но она отталкивает меня. Каждая мать хочет утешить своего ребенка, независимо от того, сколько ему лет. Но я потеряла на это право.
Я оглядываюсь по сторонам. Это не личное свидание. Мы не единственные в зале, у кого столь же эмоциональная встреча.
— Я так скучаю по папе, — рыдает дочь.
— Я тоже…
— Не смей так говорить! — Эми бьет кулаком по столу между нами. — Ты убила его! И Джош тоже мог погибнуть по твоей небрежности! И это ты во всем виновата!
Разве я и так этого не знаю? Разве не говорю себе то же самое каждую секунду каждой минуты каждого часа с тех пор, как Люк сказал мне правду? С тех пор, как моя старая музыкальная шкатулка стала спусковым крючком для воспоминаний, зарытых в глубине сознания.
— Ты понятия не имеешь, каково нам было! — кричит Эми. — Как ты могла просто взять и бросить нас на четыре с половиной месяца?
Слез уже не видать, вместо них на лице дочери неприкрытый гнев.
— Мы даже не знали, жива ты или нет! И честно говоря, иногда мне хотелось, чтобы ты исчезла навсегда! Неужели ты совсем не чувствуешь себя виноватой?
— Конечно, чувствую… — Я поникаю головой, уперев лоб в сложенные ладони.
— Нам пришлось сказать Джошу, что его дедушка умер.
Страх пронзает меня, как стрела.
— А вы сказали, что…
Я не могу заставить себя закончить фразу, но она понимает, о чем я.
— Нет! — Эми смотрит на меня с отвращением во взгляде. — Я не говорила, что убийца — его бабушка.
— Спасибо… — всхлипываю я.
— Не надо. Я сделала это ради него. Не для тебя.
Она поднимается.
— Я совершила ошибку, приехав сюда. Меня тошнит от одного вида твоего лица. Ты не заслуживаешь быть матерью! Я ухожу.
Откровенно говоря, я ее не виню. Я бы тоже хотела сбежать от самой себя.
Так же, как, по их словам, поступила раньше.
14.15. 17 августа 1984 года
Голос Майкла звучит неподалеку от нас.
— Элли? Где вы? Я сдаюсь!
Питер отстраняется от меня:
— Наверно, тебе лучше выйти к нему.
— Нет! — говорю я в возбуждении, притягивая его к себе. — С ним все будет в порядке.
— Элли! — снова смутно слышу я голос брата. — Мне страшно!
Но я не могу прерваться.
Я не знаю, как долго это длится. Когда мы наконец расцепляемся, мои губы опухли и ноют от восхитительной боли. Голова идет кругом от счастья.
— Я люблю тебя, Элли, — говорит Питер.
У меня ёкает сердце. Такого я не ожидала! Но кажется, в ответ полагается сказать то же самое.
— Я тоже тебя люблю, — выдыхаю я.
Он наклоняется и срывает незабудку, растущую в роще. Вручает мне. Я прижимаю ее к груди, вспоминая, что это любимый полевой цветок мамы.
— Я буду хранить ее вечно, — шепчу я. — Спасибо!
И тут я вспоминаю. Майкл.
— Я иду тебя искать! — кричу я.
Тишина.
— Он уже сам искал нас раньше, — говорю я, начиная паниковать. — Ему надоело прятаться, потому что мы долго не показывались.
— Может, он снова решил спрятаться, — говорит Питер. — Как насчет дровяного сарая? Я ему сразу сказал, что это подходящее место.
Но его там нет.
И в огороде тоже нет. И в розарии. И за каждым из деревьев.
У меня холодеет в груди.
— Майкл! — кричу я. — Это не смешно! Где ты?
Глава 58
Удивительно, на что способен наш мозг, когда доведен до крайности. По мнению дамы-психолога, которая мной занимается, у меня «комплексное посттравматическое стрессовое расстройство вкупе с диссоциативной реакцией бегства и тревожностью». Вызванное, как она считает, видом красной футболки моего внука в пруду. Но я смотрю на это так — мой мозг был настолько напуган, что ему пришлось прятаться от самого себя.
Все, что я могу сказать, — я не знаю точно, когда перестала быть Элли и стала Джо. Сейчас я даже не помню жизни под личиной Джо. Но по камерам видеонаблюдения ясно видно, как я сажусь на автобус в Оксфорде и выхожу в Бристоле. Другие с разных точек показывают, как я иду по городскому району, известному под названием Стоукс-Крофт. У меня бритая голова и грязная одежда. Я вполне успешно и убедительно вписалась в шкуру другой женщины.
Мне говорят, что после ареста я не узнавала собственных детей. Насколько это ужасно?
Именно мой сын Люк помог мне прийти в себя. Он и его сильное сходство с Майклом. Сын вернул мне музыкальную шкатулку со всеми ее смыслами за все годы. Музыка, объяснили мне, это сильнейший спусковой крючок для воспоминаний. Полагаю, мой мозг наконец готов осознать, что я натворила.
— А ты что, одна из таких шизиков, да? — спрашивает соседка по камере.
Я пытаюсь объяснить, что не все так просто, но она не понимает. Как только женщины в тюрьме узнали, кто я такая, они стали называть меня «леди убийца» [16]. Я не хочу думать о втором слове — «убийца». Но ДНК-доказательства не оставляют места сомнениям, по словам Барбары — адвоката, которую Люк нанял вести мое дело.
Столь же неоспоримыми являются доказательства из камер наблюдения, которые Роджер установил в доме после серии краж со взломом в нашем районе. По моему настоянию, кстати. Какая насмешка судьбы! На записи отчетливо видно, как я душу мужа телефонным кабелем. Я отказывалась поверить, пока мне не разрешили посмотреть. Я сидела, зажав рот руками, шокированная так, что не передать словами. Неужели это действительно я? Как я могла сделать что-то настолько ужасное?
Но камеры не лгут. Дата слушания постоянно переносится. Похоже, суд завален делами. Мне сказали готовиться к «долгому ожиданию».
— Самое важное, Элли, — учит меня Барбара, — это говорить правду. Присяжные обычно видят, когда кто-то ведет себя искренне.
Но что такое правда, если я не могу ее вспомнить?
Распорядок дня в тюрьме помогает от всего отвлечься. Кстати, это чем-то похоже на Хайбридж. У нас есть «уроки» по утрам, но они в большей степени рассчитаны на тех «обитателей» (как нас здесь называют), которые по той или иной причине не получили особого образования. Я неожиданно становлюсь популярной, когда одна из женщин в моем крыле узнает, что у меня есть диплом.
— Поможешь мне с заданием по английскому? — спрашивает она в свободное время после чая.
Другая просит совета по поводу сочинения для заочного университета. Я помогаю с удовольствием. От этого я чувствую себя полезной, а некоторые женщины становятся со мной приветливей. Другие же так и обходят меня стороной, шмыгая мимо, как будто я вот-вот наброшусь на них. Но некоторые откровенно агрессивны.