Наконец меня снова сопровождают в зал.
— Всем встать.
Я чувствую сухость во рту. Ноги подкашиваются. В голове вдруг вспыхивает образ маленького светловолосого мальчика с дерзкой улыбкой. Майкл, мой брат, так похожий на моих детей и моего внука. Странным образом мне кажется, что он сейчас стоит прямо передо мной.
Секретарь суда смотрит на меня:
— Пожалуйста, встаньте.
Она поворачивается к присяжным:
— Старшина присяжных, пожалуйста, тоже встаньте. Вы вынесли вердикт, с которым согласны все?
— Да.
Я готовлюсь узнать свою участь.
Глава 62
Один год спустя
— Вот так, правильно, — говорю я Джошу, когда он бережно кладет банку томатного супа в картонную коробку с надписью «Продовольственный фонд». — Молодец. Мы почти закончили.
Он хмурит маленькое личико. Как и у его матери — у него нос Майкла.
— А почему люди не могут просто купить еду в магазине?
— Потому что не у всех есть деньги. — Я приседаю рядом с Джошем, обхватив его руками. Вдыхая его запах. Какое-то время, в своей прошлой жизни, я думала, что у меня никогда не будет этого снова.
— А почему у них нет денег?
— По многим причинам.
Как ему объяснить? Моя уличная жизнь длилась всего четыре месяца, но этого оказалось достаточно. Есть люди, которые бродяжничают много лет и всегда будут.
Некоторые попадают в тюрьму на длительные сроки. Это легко могло случиться и со мной. Барбара предупредила, что надо готовиться к «долгому пребыванию» за решеткой. Поэтому, как и многие в зале суда, я была поражена, когда старшина присяжных зачитал вердикт.
Мои мысли ненадолго возвращаются к тому дню.
— По обвинению в убийстве: вы признаете подсудимую виновной или невиновной?
— Невиновной.
По залу пронесся вздох.
— По альтернативному обвинению в непредумышленном убийстве, выдвинутому по указанию судьи: вы признаете подсудимую виновной или невиновной?
— Виновной.
Лицо Барбары было непроницаемым. Случилось то, на что она надеялась. Но мы пока не знали, какой срок я получу.
— Приговор будет вынесен через двадцать восемь дней. До тех пор обвиняемая остается в тюрьме.
Это было томительное ожидание. Но затем, в порядке, который сам судья признал «исключительным ввиду особых обстоятельств», я получила два года заключения. Суд принял во внимание, что к началу процесса я уже провела в тюрьме девять месяцев, что было эквивалентно восемнадцати, потому что сроки часто сокращают вдвое по условно-досрочному освобождению. Никогда бы не подумала, что такое возможно. Однако Барбара объяснила, что законы изменились. «Эмоциональное насилие теперь воспринимается так же серьезно, как и физическое. И ты явно произвела положительное впечатление на судью».
Помогло и то, что сам судья тоже был дедушкой, по словам моего адвоката. Его замечания при вынесении приговора были, безусловно, сочувственными. «Вы так и не оправились от травмирующего происшествия, в котором винили себя. Затем вышли замуж за мужчину-манипулятора, который играл в игры разума и постоянно вам изменял. Когда в пылу ссоры вы поняли, что ваш внук пропал в годовщину смерти вашего брата, а затем решили, что он погиб почти при тех же самых обстоятельствах, — у вас случился сильнейший срыв. Вам показалось, что история повторилась, — но вы еще и подумали, что потеряли ребенка дочери, и это вызвало совершенно нехарактерную реакцию. Хотя ничто не оправдывает человекоубийство, на мой взгляд, способность отдавать себе отчет в своих действиях у вас была существенно снижена. Справедливость требует дать вам второй шанс».
Если я нарушу условия своего освобождения — меня тут же отправят обратно в тюрьму. Но я не нарушу. Я туда не хочу. В этом нет необходимости.
— А мы не можем просто наколдовать немного денег для бедных?
У меня щемит сердце.
— Иногда, Джош, магия не работает.
Он разочарованно морщит лоб.
— Но почему? Музыкальная шкатулка ведь волшебная, правда?
Моему внуку целых семь лет, но он все еще верит в чудеса. Пускай это продлится подольше.
— Да, — тихо говорю я. — Так и есть.
Первое, что мы с ним сделали после того, как меня выпустили из тюрьмы, — завели музыкальную шкатулку. Я боялась, что внук меня не вспомнит — дети могут забыть, и я выглядела по-другому без волос, хотя они уже и начали отрастать, — но он кинулся прямо в мои объятья. «Буля!» — воскликнул он, зарывшись лицом мне в живот, пока я наклонялась, чтобы его обнять. Я вдохнула его запах, чувствуя, как нежная щека Джоша прижимается к огрубевшей моей; мое сердце таяло, когда он обхватил меня за шею своими маленькими ручками.
Одним из условий, поставленных судом, стало постоянное место проживания, одобренное офицером по надзору. Я должна была регулярно отмечаться. Конечно, мне хотелось бы жить вместе с дочерью и зятем. К тому времени они переехали в приморский городок неподалеку от Эксетера, — чтобы начать новую жизнь, — но, по понятным причинам, их беспокоило мое психическое состояние. Что, если я снова заболею? Вдруг я пораню Джоша? Или их? Такой подход меня уязвил, однако пришлось принять их точку зрения. Я сама на себя не походила. Мне требовалась интенсивная психотерапия. К тому же я ужасно боялась опять превратиться в свое «альтер эго».
Но Люк — благослови его Господь! — объявил, что вернется из Австралии на «сколько необходимо», чтобы заботиться обо мне. Он снял бунгало для нас двоих неподалеку от дома Эми, чтобы я могла видеться со своим драгоценным внуком, пока нахожусь под надзором полиции. Поначалу я не была уверена, что стоит жить так близко к воде. Как я ни стараюсь — я не могу избавиться от воспоминаний о бассейне, где утонул Майкл, и о пруде, который, как мне казалось, отнял жизнь моего дорогого Джоша. Но, по словам психолога, это могло стать идеальной возможностью встретиться лицом к лицу со своими страхами и вновь познакомиться с семьей.
Не буду притворяться, что это оказалось легко. Когда я пришла к ним в первый раз, то замерла, увидев свою старую музыкальную шкатулку в спальне Джоша.
— Мы заводили с ним ее, пока тебя не было, — сказала дочь. — Я пыталась его успокоить, когда он спрашивал о тебе.
— Я знал, что ты вернешься, Буля! — пролепетал Джош. — Я заводил шкатулку, чтобы магия принесла тебя!
Мы все расплакались тогда.
— Надо свозить тебя по магазинам, — добавила Эми таким тоном, словно желала сменить тему. — Одежда болтается на тебе мешком, мама.
Это правда — в тюрьме я похудела еще больше. Но главное, что я наконец воссоединилась со своей семьей и стала свободной.
Что касается Роджера, то единственный способ справиться с этим — выбросить его из головы. Даже дочь редко упоминает о нем. Но я чувствую, что она пока далека от полного прощения.
Мой любимый внук учится в местной школе. Они с классом ходят на прогулки по пляжу. Сперва непредсказуемость моря пугала меня до полусмерти. Спокойное в одну минуту, бурное в следующую. Совсем как наша жизнь. Потом я немного привыкла.
Но самое прекрасное — я вижу Джоша каждый день. Теперь мне разрешили провожать его в школу, чтобы дочь могла выйти на работу (хотя это изменится, когда она снова уйдет в декретный отпуск). Мы с ним вместе читаем. Играем в игры. Собираем ракушки. Ставим рыболовные сети в заливчиках между скал. Даже сняли пляжную хижину на лето. Мы собираем полевые цветы и сушим их между страниц книги, как я делала в детстве. И мы вместе варим ежевичное варенье, процеживая его через марлю, привязанную к ножкам перевернутой табуретки.
— Это рецепт твоей прабабушки, — говорю я ему.
Его лицо озаряется удивлением при виде букв, выписанных ее округлым почерком (таким же, как у меня) выцветшими чернилами.
— А где она сейчас? — спрашивает он.
Я хочу сказать, что она смотрит на нас с облаков, но боюсь его испугать.
— Ее больше нет с нами, — говорю я. — Она была бы уже очень старенькой теперь.
Джош встревоженно смотрит на меня.
— Но мама говорит, что ты стареешь. Ты ведь не умрешь, правда?
— Нет, я буду с тобой еще долго, — быстро отвечаю я, крепко обнимая его. — А теперь давай посмотрим, как там варенье.
Смерть — это тема, которая часто возникает во время моих сеансов с психологом. Доктор примерно моего возраста и тоже бабушка.
— Внуки кажутся почти собственными детьми, однако западают в сердце даже сильнее, — говорит она. — Возникает особая связь, которую трудно описать, пока не ощутишь сама.
Как это верно.
— Бабушки и дедушки часто говорят, что самое прекрасное во внуках — то, что можно наслаждаться общением с ними, а вечером вернуть родителям.
Я обычно говорила себе то же самое.
— Но я его тогда не вернула! — выпалила я, представляя Джоша на берегу пруда. Он мог утонуть, как мой младший брат.
— Вы расплатились за свои ошибки, — мягко говорит она. — И в этом еще одна прелесть внуков — они принимают нас такими, какие мы есть.
Надеюсь, она права. Я не уверена, что дочь когда-нибудь по-настоящему простит меня за то, что я лишила ее отца. Да и с какой стати? Это было ужасное преступление.
А что касается Джоша, с его нежной кожей и постоянным восторгом («Ух ты, буля! Гляди, какая белка!») — то он и не знает, что я натворила. Пока.
Я уже договорилась с детьми, что мы расскажем ему, когда он подрастет. Я не хочу, чтобы Джош узнал правду о случившемся с дедушкой, будучи неподготовленным. Неожиданно раскрытые тайны — хуже всего. Честно говоря, я переживаю, как он это воспримет. Вдруг не сможет меня простить? К тому же я до сих пор опасаюсь, что мой разум вновь вывернется наизнанку. Вдруг я опять окажусь в чужой шкуре, сама того не осознавая? Но я стремлюсь жить одним днем. Психолог считает, что это самый лучший способ. «Жизнь — штука непредсказуемая, — говорит она. — Но это нормально». Она говорит это с особым ударением на последних двух словах, так что они звучат девизом. Я повторяю их в голове снова и снова, как успокаивающую мантру. Это помогает вопреки всему поверить, что в детстве я не была плохим ребенком. Что неправильным было отношение ко мне Шейлы и нельзя было обвинять меня в смерти Майкла — это и привело ко всему, что случилось со мной. По крайней мере, иного способа справиться с этим я не вижу.