— Было бы невежливо отказаться, — пояснил он мне потом.
Папа сказал, что мы должны принарядиться. Так что я надела темно-синее бархатное платье, которое становилось мне мало, и повязала волосы лентой, как Алиса, а отец надел свои лучшие серые брюки и то, что он называл водолазкой (хотя это не было похоже на костюмы водолазов из моей энциклопедии).
Мисс Гринуэй встретила нас в дверях, хотя мы даже не успели постучать. Она надела красное платье с беспорядочным узором, такое короткое, что открывало колени.
— Ах! Какие шикарные конфеты! — разразилась она восторгом, когда я передала их ей, как заранее сказал отец. — Вам не стоило беспокоиться. И подарки тоже! Вы нас балуете!
— Вовсе нет, — ответил отец. — Я очень благодарен за заботу, которую вы проявили к Элли.
Он слегка подтолкнул меня локтем.
— Да, — произнесла я, вспомнив о хороших манерах. — Спасибо.
Когда мы вошли в гостиную, старуха сидела там в кресле и вязала.
— Я вижу, он притащил и ребенка, — сказала она дочери, как будто нас там не было. — Изображаем счастливое семейство, да?
Мисс Гринуэй покраснела.
— Не беспокойтесь насчет мамы, — шепнула она. — Она слегка заговаривается, особенно после дневного сна.
Но после обеда, когда папа задремал в кресле перед выступлением королевы, а мисс Гринуэй потребовалось подняться наверх, чтобы «освежиться», я вошла в кухню. Старушка мыла посуду. Я заметила, что ее шея покрыта морщинами, как у черепахи.
— Могу я чем-то помочь? — вежливо спросила я.
Она показала мне язык.
— Это очень невоспитанно, — сказала я.
— Не глупи, малявка. Я просто пытаюсь тебя подбодрить, вот и все, — хочу рассмешить.
Я повторила фразу, которую однажды мама сказала отцу:
— Ну, немного странный способ этого добиться.
Она пожала плечами.
— Может, ты и права. — А затем протянула мне полотенце с надписью «Привет из Лайм-Реджис!» — Давай просто продолжим вместе, ладно? А теперь расскажи мне, что сейчас любит молодежь? — Ее глаза затуманились. — Когда я была в твоем возрасте, мы катались на коньках по деревенскому пруду…
После этого мне стало нравиться бывать дома у мисс Гринуэй, потому что я сидела с ее матерью, а та рассказывала всякие истории. Рядом с ее креслом всегда стояла большая банка тянучек.
— Никогда такое не ела? — ахнула она, когда я сообщила, что мама не разрешала конфеты, потому что они вредны для зубов. — Да ты, считай, и не жила, дорогуша. Давай, попробуй одну!
Они были мягкими, сладкими и утешающими. Когда одна прилипла к небу, мама мисс Гринуэй показала, как отлепить ее пальцем.
Это произошло следующим летом, когда мне было восемь с половиной. Отец вошел в мою комнату.
— Как ты посмотришь, если у тебя снова появится мама? — спросил он.
Будь я помладше, подумала бы, что нашли способ вернуть мою настоящую мать. Но теперь я знала, что это невозможно.
— Что ты имеешь в виду?
Его лицо было таким красным, словно он обгорел на солнце.
— Я предложил мисс Гринуэй выйти за меня замуж. Она будет любить тебя так же сильно, как я. Как думаешь — ты сможешь ее принять?
Я вспомнила, как соседка держала меня за руку, когда мы ходили в школу и обратно. Как она готовила вместе со мной кексы «баттерфляй» и помогала с домашним заданием. И как отец казался намного счастливее с ней рядом. Я хотела его порадовать. И кроме того, если я расстрою его, как поступила со своей матерью, он тоже может умереть.
— Да, — сказала я. — Конечно.
Отец нежно и тепло обнял меня.
— Теперь все будет хорошо, Элли.
Я поверила ему.
Дура, что тут скажешь.
Гиацинт (Hyacinthoides non-scripta)
Травники говорят, что он прогоняет ночные кошмары. Однако его луковицы чрезвычайно ядовиты. Некоторые утверждают, что носящий венок из гиацинтов вынужден говорить только правду.
Глава 4Джо
Я следую за этим парнем, Полом. Мы проходим одну большую пустующую комнату, потом другую. Я начинаю нервничать. Здесь так холодно, хоть волков морозь. «Наше» место, говорил он. Но я здесь больше никого не вижу. Мы останавливаемся.
Здесь сидит женщина — может, чуть моложе меня — рядом с магазинной тележкой, доверху набитой одеждой и одеялами, как будто она возит с собой все свое имущество. Ее голова свесилась вперед. Она, кажется, спит, однако правую руку держит на колесе тележки, словно боится, что ее укатят. Двое мужчин устроились на корточках рядом с ней, распивая какое-то бухло. Один выглядит еще и обдолбанным. Он смотрит на меня с выражением: «Какого хрена тебе здесь надо?»
Из угла доносится лай, и я замечаю ту узкоглазую, со слипшимися в сосульки волосами женщину, которую повстречала сегодня утром.
— Ты! — рычит она. У нее татуировки — синие и красные сердца вверх по руке с переходом на шею.
— Не надо ссор, дамы, — говорит мой спаситель. — Это Джо, народ. Кто-нибудь, дайте ей поесть, ладно?
Никто не шевелится.
— Да мать вашу за ногу, проявите немного гостеприимства! — Пол выхватывает булку из руки сосульковолосой.
— Отдай! Это мое! — голосит та.
Пол разрывает булку напополам.
— Нужно делиться! И ты это знаешь.
Он протягивает мне половину булки. Я отрываю куски и запихиваю в рот.
— Нам самим не хватает, — шипит сосульковолосая.
— Где твои манеры? Надо дать леди шанс.
Давненько никто не называл меня «леди»!
Пол бросает очередной изучающий взгляд.
— С недавних пор на улицах, верно?
— Нет, но я первый раз в Бристоле.
— Фи, — слышу я аристократический голос. — Не люблю, когда люди жуют и разговаривают одновременно.
— Простите. — Я с сожалением проглатываю последний кусочек хлеба. — Я раньше ночевала в каком-то хлеву. Комитет помощи бездомным пристроил меня туда. Они обращались в городской совет в поисках нормального жилья для меня. Но не срослось.
— А что было до этого?
Я надеялась, что он не спросит. Выдаю размытую версию правды.
— Я провела в тюрьме некоторое время, — признаюсь я. — Ничего серьезного. Незаконная торговля и мелкое воровство. Но там была койка и регулярная кормежка. Непросто снова привыкнуть к свободе, если вы понимаете, что я имею в виду.
— Понимаю, конечно. Это неправильно, согласны? Они должны больше помогать тем, кто выходит. Пэм может много чего сказать по этому поводу. — Он указывает на обладательницу томного голоса, которая только что отчитала меня за еду во время разговора. — Раньше она была адвокатом, пока не вляпалась. Мошенничество, не так ли?
— Отвали, Пол.
Она говорит это равнодушным тоном.
— Когда она освободилась, ей было некуда идти, подрезала барахлишко, чтобы купить дурь, и снова попалась. Сейчас на свободе — до тех пор, пока опять не сцапают. Как такое называется, Пэм?
Та издает носом фыркающий звук:
— Непрерывный спуск по спирали.
Пол заходится от восторга:
— Никогда не скажет одно слово, если может использовать два! Вот такая наша Пэм. Настоящий адвокат. Это ее способ сказать, что ты достиг дна выгребной ямы. — Он протягивает мне кусок картона в качестве матраса и несколько газет. — Вот. Засуньте несколько под джемпер и приберегите одну, чтобы ночью накрыть лицо. Сами удивитесь, как это согревает.
— Спасибо, — говорю я. Но не могу оторвать взгляда от кучи одеял в магазинной тележке.
— Даже не думайте стащить одно из них, — предупреждает Пол. — Она вам глаза выцарапает. Лучше глотните вот этого. — Он протягивает мне бутылку водки. — Сразу пожар в животе!
Вскоре я чувствую, как тепло расползается по венам.
— Передавай дальше! — требует мужчина рядом со мной. Он в поношенном костюме в тонкую полоску, как работник офиса, но кайма неподшитых брюк превратилась в бахрому.
Затем появляется женщина с целой коллекцией серебряных колец в бровях, несущая картонные коробки.
— Смотрите, что осталось в пиццерии для нас!
Все бросаются ей навстречу в безумном порыве и набивают рты. Даже женщина с тележкой просыпается и присоединяется к пиршеству.
— Делите на всех! — кричит другой мужчина, оттирая меня локтем в сторону.
Еда кончается прежде, чем я успеваю до нее добраться.
Мой рот переполнен слюной. Я почти чувствую вкус пиццы с расплавленным сыром и помидорами, сбрызнутыми маслом.
— Эй! — кричит тот же мужчина. — Эта сука закрысила лишний кусок! Смотрите, она спрятала его в кардигане!
— Ничего я не крысила! — шипит женщина с тележкой.
Сверкает лезвие.
— Завязывай с этим! — Голос Пола подобен грому. Одной рукой он выхватывает у парня перочинный ножик, а затем быстро сует другую в карман кардигана женщины с тележкой и вытаскивает кусок пиццы. Он тут же швыряет его на землю и втаптывает каблуком. Нет!
Мне ужасно хочется кинуться к нему и выковырять, но я не хочу выглядеть настолько опустившейся.
— Если вы будете вести себя как неразумные дети, то к вам и отношение будет такое же, — говорит он.
На какое-то время становится тихо. Затем женщина с волосами-сосульками запевает «Долгий путь до Типперэри». Остальные присоединяются, а я просто хлопаю в ладоши и раскачиваюсь из стороны в сторону. То и дело задеваю плечом мужчину в костюме, но он, кажется, не возражает. Впервые за долгое время я расслабляюсь. И хихикаю, как подросток. Мы шумим все сильнее, образовав круг и взявшись за руки.
— Да заткнитесь вы все! — рычит мой ирландский приятель. — Хотите, чтобы приехали копы и забрали нас?
Никто не слушает. Кто-то затягивает песню снова. Это наша песня.
Я отпускаю руки своих соседей и затыкаю пальцами уши.
— Хватит! — кричу я. — Прекратите!
Мне кажется, что легким не хватает воздуха.
— Что на тебя нашло, черт побери? — спрашивает женщина с волосами-сосульками.
— Разве вы не слышали, что он сказал? Нас сцапают, если не прекратим галдеж.
— Да кем ты себя возомнила? — негодует женщина с тележкой. — А зачем ты все время вот этак потираешь руки и суетишься? Эта хрень сводит меня с ума.