Я был полностью уверен, что эти тетради найдут адресата. И хотя бы мои дети или внуки узнают о моей судьбе и о тех мучениях, издевательствах и пытках, которым я был подвергнут в последние дни моей жизни.
Глава двадцать четвёртаяКарцер – полая статуя
Получив дневники, следователь некоторое время нас не беспокоил. По-видимому, изучал наши дневники. Каждый из нас постарался в своей писанине, ведь мы в тайне надеялись, что тетради приобщат к делу, и у потомков будет возможность узнать о судьбе своих родных.
Через сутки на допрос был вызван Николай Иванович, затем, минут через десять был вызван другой сокамерник, хотя Николай Иванович с допроса еще не вернулся. Через некоторое время был уведён и третий сокамерник. Я ждал своей очереди. Какой вид репрессивного конвейера заработал, мне предстояло узнать в самое ближайшее время. Наконец, пришли и за мной.
Я приготовился к новому продолжительному допросу. Когда я оказался перед следователем, он взглянул на меня и спросил:
– Иванов, будешь мне говорить всю правду? Я внимательно прочитал твои тетради. Ты ничего не написал по существу. Ты только изложил свои переживания в районной тюрьме. Учти, Иванов, меня всё это абсолютно не интересует. Я жду, что ты начнешь говорить мне правду. Итак, слушаю тебя.
– Мне нечего сказать Вам, гражданин следователь, – начал я отвечать. – Всё уже мною сказано. Оговаривать себя я не буду, так как ни в каких заговорах не принимал участие. Я чист перед государством. Я не…
Не давая мне договорить, следователь прервал меня:
– Всё, Иванов. Можешь не продолжать. Сейчас тебя отведут в «думное» место. Времени у тебя будет достаточно для того, чтобы ты нашёл нужные для следствия слова и привел необходимые факты.
И вызванный звонком конвоир вывел меня из кабинета и повёл по длинному широкому коридору. Когда шли, я обратил внимание на то, что в коридоре около дверей камер стояли надзиратели. Некоторые из них смотрели в глазки, следили, чем занимаются заключённые внутри камер. А дежурные старшие надзиратели наблюдали за рядовыми надзирателями. Карательные органы государства не доверяли своим рядовым работникам!
Конвоир подвёл меня к надзирателю, тот открыл передо мной дверь камеры (как я думал). Однако это оказалась не камера. Это была полая статуя, как раз по моему росту. Надзиратель поставил меня в эту статую и закрыл за мной дверь. Я остался в темноте. Ногами я пошевелить не мог, руки также не могли менять своё положение. Я мог только слегка вертеть головой вправо и влево. Воздух, однако, в этот «уютный персональный карцер» поступал. Сколько придется пробыть в этом карцере, тесном и темном, я не знал. Конечно, меня поместили сюда не на несколько минут. Следователь был знающим садистом, своё дело выполнял умело, порции наказаний распределял “справедливо” каждому арестанту.
Очевидно, и мои товарищи по несчастью тоже обрели свои персональные застенки-пытки. Вот она, инквизиция начала двадцатого столетия, изобретение репрессивного аппарата государства рабочих и крестьян.
Да, «думное» место заставляло мой мозг работать интенсивно. Я вспоминал уроки Николая Ивановича. Вспоминал об инквизиции церковников, которые уничтожали не только своих противников по вере, но и тех людей, которые владели каким-то богатством. Их богатство просто хотели присвоить, пользуясь для этого любым доносом.
А какое у меня богатство, кроме жены и детей? Зачем нужна государству моя смерть? Чем я мешаю? Ну, я умру и какая польза в этом? Какой смысл? Неужели, репрессивный аппарат, уничтожая меня, Николая Ивановича, других сокамерников-смертников, оправдывает своё существование? Должна же быть в этом какая-то идея, целесообразность? Мне было очень тяжело от этой непонятности, мой мозг пытался все осмыслить… Хотя я и старался ни о чем не думать, но мой мозг продолжал работать и анализировать все, что со мной произошло.
Стоять стало тяжело, очень тяжело. Боль появилась в руках, ногах, спине и груди. В голове тоже появилась какая-то тяжесть. Глаза я закрыл. В моём карцере всё равно не было света. Усилием воли, которая ещё оставалась в моём истощённом теле, я заставил себя думать о другом. Я стал вспоминать рассказ Николая Ивановича о том, что кто же у нас управляет государством.
– Слушай внимательно, – говорил Николай Иванович, – я не сразу понял, кто руководит нашим государством. Встречи в Москве с умными людьми здорово прочистили мои мозги от всякой “ереси”, которую всовывали в голову наши центральные газеты…
Как и кем была захвачена власть на Руси в октябре 1917 года, ты, наверное, понял сам. Власть была захвачена не русскими людьми, а инородцами. И почему у власти стал инородец, без каких-либо выборов народом, по матери – Бланк – Ульянов и он же – Ленин.
А ведь его привезли в запломбированном вагоне через территорию Германии в апреле 1917 года, эту перевозку, в страшной тайне от населения России и от населения Германии, организовал немецкий генеральный штаб. Вместе с Бланком приехали его сотрудники: Радомысльский (Зиновьев), Радомысльская, Е. Кан, А. Константинович, Е. Мирингоф, М. Мирингоф, Г. Бриллиант (Сокольников), Д. Розенблюм, И. Гоберман, А. Линде, М. Айзенберг, Ф. Гребеский, Равич и другие. Причём, этих других приехало очень и очень много. Подумай, Алексей Иванович, зачем эти инородцы нужны России?
Бланку помогал Лейба Давидович Бронштейн (Троцкий). И он тоже подделал свою фамилию, так легче было одурачивать русских рабочих и крестьян…
Николай Иванович продолжал:
– Ты, Алексей Иванович, как-то в разговоре со мной с возмущением прокомментировал убийство бывшего царя вместе с семьёй и прислугой. Так учти, Алексей Иванович, это было не убийство, это было мщение. Брат Бланка-Ульянова-Ленина Александр был казнён за покушение на царя. Поэтому от руководителя правительства рабочих и крестьян Бланка-Ульянова-Ленина поступило указание Янкелю Свердлову убить бывшего царя, его семью и прислугу, что он, Свердлов, и выполнил с большим усердием. Вот как в государстве рабочих и крестьян появился город Свердловск, как отметка о большой заслуге Свердлова.
Глава двадцать пятаяФальшивый расстрел
Сколько времени я пробыл в карцере – полой статуе, не знаю, часов у меня не было. Сознание я потерял, стоя в камере, и когда дверь карцера была открыта, я упал. Как я потом узнал, меня из полой статуи приволокли в “нашу” камеру надзиратели.
Всю ночь я пролежал в камере без сознания и когда открыл глаза, то увидел, что рядом со мной лежал без движения Николай Иванович. Немного дальше, тоже не двигаясь, находились двое других сокамерников. Около каждого из нас стояли кружки, очевидно, с водой. Кружки были прикрыты кусками хлеба.
Я постепенно приходил в себя. С большим трудом приподнял голову, а затем присел на полу. Сидеть было тяжело. Руки и ноги меня почти не слушались. Стояние в полой статуе давало о себе знать. С болью во всём теле я подполз к Николаю Ивановичу и потихоньку потрогал его за плечи. Он не шевелился. Но вскоре открыл глаза.
Мы смотрели друг на друга, ничего не говоря. Так прошло некоторое время. Двое других сокамерников тоже пришли в себя, но лежали, не поднимая головы.
Испытание полой статуей все четверо прошли «успешно» – никто не умер. А могло быть и такое – об этом нам поспешили сообщить «сердобольные» надзиратели.
Я попробовал говорить с Николаем Ивановичем:
– Что, Николай Иванович, этот карцер более современный, чем тот, в районной тюрьме, где мы с тобой еле помещались в тесную каморку. А в эту статую двоих не впихнёшь. Всё продумано репрессивным аппаратом Ленинграда.
– Таких карцеров во времена инквизиции не строили – ответил Николай Иванович. – По крайней мере, мне в книгах описание таких карцеров не попадалось.
– По большому счёту, Николай Иванович, – продолжал я, – мне не понятно, что хотят от нас следователи? Какие сведения их интересуют? У них имеется столько провокаторов, что они могут закрыть любое дело, записав в него всё, что посчитают нужным.
Один из сокамерников, который назвал себя Степаном Петровичем, вклинился в наш разговор:
– Я тоже ничего не понимаю в действиях следователей. Ну, что я могу им сказать, если я совсем ничего не знаю о тех людях, про которых меня спрашивают. Никаких очных ставок мне не делали.
Второй сокамерник, Сергей Владимирович, сказал:
Мне абсолютно не понятен мой арест. Я тоже, когда был в районной тюрьме, несколько дней был в шоке, всё время ждал освобождения, думал, что мой арест – это ошибка. Как я понял, все вы думали аналогично. Вот в этом и кроется главный козырь аппарата насилия. Ошибка – думают все, и насильники взяли эти «шоры» себе на вооружение, отняв у арестованных какую либо инициативу для своей активной защиты. Какой-то кошмар происходит в нашей стране, так зверски обращаются с людьми! Мы все: ни грабители, ни воры, никого не убивали… Что-то ещё будет…
Николай Иванович ответил ему:
– Да, Сергей Владимирович, что-то странное происходит в нашем государстве, государстве рабочих и крестьян. Я только не пойму, почему так называют наше государство? Как я знаю, в правительстве нет русских людей. Государственным репрессивным аппаратом командуют тоже не русские. И вы это тоже знаете! Все следователи, которые нас допрашивают, не славяне. А конвоиры, кто? Латыши, венгры и другие иностранцы. Да и Бланка-Ленина в своё время охраняли латышские стрелки… Мне также не понятно создание в центре Российской империи мавзолея, где помещено тело иностранца, человека, много лет жившего за границей, который нигде не работал, и который приехал в Россию на готовенькое и сразу стал председателем правительства. Можно было бы как-то понять, если бы в мавзолее лежало тело русского человека, спасителя Руси. А поместить иностранца, который загубил миллионы русских людей?..
Николай Иванович продолжил:
– Я не буду вам рассказывать про масонство. Масонство – сложная тема, во многом мне не понятная. Однако я твёрдо знаю, что Бланка-Ленин рано ушёл из жизни. Этому способствовали масоны, которым он не угодил.