Я все стою и прислушиваюсь, где она теперь, только что был человек, мама, не пошевелится ли она снова, руки, губы, не скажет ли еще слово… все кончено, все тепло, вся жизнь исчезли, только холодное тело, было что-то — и прошло.
Что же я стою, что я тут делаю, чужой человек, чужая старая женщина лежит холодная и мертвая, я уже не помню, что привело меня сюда, я в какой-то маленькой, старой, гадкой комнатушке, снаружи солнце и воздух, где-то на улице кричит ребенок, интересно отчего, я подхожу к окну, смотрю на людей внизу, Нерон лежит на солнце в окружении мальчишек, шарманщик как раз поднимает инструмент и мартышку на спину и идет к соседнему дому, я закрываю окно, опускаю белые шторы, в комнате стало серо и тенисто, полная тишина, я еще раз подхожу к кровати: ничего не изменилось, мертвый человек, бедная старая женщина, я ничем не мог ей помочь.
— Ну как там? — боязливый шепот из соседней комнаты. — Есть надежда, вы считаете…
— Она только что умерла, — говорю я, — вам надо позвать врача, который лечил больную.
Она с криком вбегает в комнату, с криком припадает к кровати, я при этом стою неподвижно, печально, когда люди умирают, но это всех нас ждет.
Я поднимаю плачущую, она совершенно сломлена, висит в моих руках, я машинально глажу ее по волосам, как несчастны люди, как несчастен я сам!
Что поделать, я не могу ей помочь, отпускаю ее, кладу на старый камин несколько банкнот, не оглядываясь иду к двери и выхожу на солнце.
Свищу Нерону, он радостно вскакивает, виляет хвостом, светит солнце, светит солнце, но я его не чувствую, встречные прохожие смотрят мимо меня, никто не знает, где я был, никто не знает, что в такую рань я уже видел покойницу, они все очень заняты, зачем они так спешат, однажды они тоже будут лежать в комнате, и солнечные пятнышки на полу растворятся в тени.
Внутри у меня полная тишина, нет ни скорби, ни радости, ни солнца, ни страдания, я лишь бесконечно устал, все напрасно, все было напрасно, я тут иду, а наверху в маленькой комнатке на белой постели лежит старушка, я тоже хотел бы где-нибудь лежать, чтобы кто-нибудь подбежал ко мне и упал на колени у моей кровати, но рядом встанет незнакомец и скажет: “Печально, когда люди умирают, но это всех нас ждет”.
Куда я иду, следы за мной стираются, голос за мной улетучивается, за мной тишина, канат оторвался ото дна, теперь я дрейфую, то туда, то сюда, я ничего больше не хочу, ничего больше не ищу, хочу лишь в тот край, где я упокоюсь, в ту землю, что осенит меня миром……
На запад, на запад, куда я хочу, я снова сижу в поезде, граница давно осталась позади, куда, это французская форма, французские деревни, все места в купе заняты, мне в ухо бьет речь на чужом языке, окно открыто, я ничего не вижу, ничего не слышу, люди садятся и выходят, мы едем по узкой долине вдоль реки, едем мимо зеленых холмов, среди широких полей, проезжаем маленькие живописные городки… я ничего не вижу, сижу в своем углу, как в могиле, иду по широким подземным залам, потолок низкий и давящий, это убежище, если полетят мины, над нами земля, шаги одиноко отдаются эхом от влажных каменных стен, здесь синий сумрак, свет устало падает осколками из нескольких трещин в стене, здесь покойники, все покойники, я пробираюсь на ощупь от гроба к гробу, стучу по каждой крышке, наклоняюсь, чтобы прочесть каждое имя, в руке у меня маленькая свеча, маленький огонек трепещет и колышется, от стен струится ледяной холод, я не могу прочитать имен, в них не хватает букв, они раскрошились от времени, поросли травой, стерлись, развеялись, мне некогда стоять на месте, я иду все дальше, не останавливаясь, все дальше, ноги уже изранены, уши оглохли от однообразного звука шагов, мое одеяние опадает листвой, теперь я голый, кожа моя — одни лишь корки и струпья, они тоже отпадают, как и мозг, мышцы и нервы, диафрагма и кишечник, только сердце остается, трепещет, маленькое красное пламя, ищет и наклоняется, ищет и ищет, бьется и бьется, хочет только отдохнуть, отдохнуть наконец, но не может, и все же оно так устало, так устало……
Я что, уснул среди дня? Окно открыто, я не смотрю в него, все великолепие пейзажа, великолепие цветущей земли, великолепие благословенных пашен проходит мимо меня, я не вижу ничего этого, все это не для меня, это великолепие пожнут другие, его и посеяли другие, я им не завидую, я никому не завидую, может быть, раньше завидовал, но теперь это в прошлом, каждый несет свою судьбу, никто не счастлив, и мертвых тоже не надо искушать, есть свободная воля, она встает на дыбы, хочет выскочить из своей рамки, из самой себя, хочет переломить свою судьбу, хочет сама стать богом, хочет преодолеть землю, горе, тело и гроб — и все равно падает, держит сама себя и не может от себя уйти, что-то вздымается против воли, хватает ее руками, она валится назад и наконец задыхается.
Я уже сплю? Я так тоскую и сам не знаю, о чем, я хочу проснуться, хочу увидеть свою жизнь, до самого конца, я прыгнул в какой-то поток и теперь должен плыть, пока он не вынесет меня на берег, все мы сидим в этом поезде, жизнь скользит мимо, как пейзаж за окном, с холмами, полями, городами и людьми, но мы-то все время сидели на своем месте, в своем углу, и смотрели в пустоту перед собой, все то же дерево давит нам в спину до боли, все та же лавка напротив, все тот же человек сидит рядом с нами, все та же другая маска, и только однажды поезд остановится, мы наконец встанем и сможем выйти, и поездка закончится.
Где же я, за окном уже смеркается, ландшафт изменился: обвалившиеся церкви, разрушенные деревни, одни руины… здесь земля рассечена траншеей, здесь валяется колючая проволока, трухлявые доски и бревна, здесь текла кровь, здесь бушевали смерть, ад и безумие, здесь люди сидели под землей, как кроты, подстерегали друг друга и кромсали на куски, здесь не осталось ни одного дерева, листва облетела и засохла, стволы стоят голые и черные, здесь не осталось ни одного дома, не погребенного под криком, участью и горем, здесь воздух дрожал от ужаса рвущихся мин, где-то здесь сидел и я сам, кто, я, кто, да что же это, где же я, поезд остановился, путь окончен?
Да, я иду по земле, по грунту, да, я поднимаюсь на высоты, это Верден, высоты Дуомона, я выхожу из разбомбленного города, повсюду стоят леса, везде идет стройка, строят новые стены, новые здания, они еще желтые и голые, я этого не вижу, мне все равно, я только слышу жалобные стоны вокруг этого города, огненный пояс вокруг этого города, только слышу жалобные стоны мертвецов: здесь горел мир, здесь миллионы обуглились и истекли кровью, здесь лежат наши братья, здесь лежит Европа, здесь лежит человечество, здесь и я, здесь лежу я, лежит моя жизнь, здесь могилы, могилы, могилы, крест к кресту, земля к земле, черные кресты немцев, белые кресты французов, черные камни, белые камни, кто играл в эту игру, кто вытягивал камни ход за ходом, мы можем поменяться камнями, кто же этот бог, что гнет наши жизни — против нас: вот дорога поднимается в гору, по ней везли пушки, по ней поступала вода жаждущим и превращалась в кровь, по ней поднималась жизнь и возвращалась смертью, вот я и на холмах, здесь больше не растет трава, ничто не зеленеет и не кустится, все серое, все гладко выбрито, ветра нет, ни дуновения, штиль, окончательная тишина, внизу Флёри, внизу была Флёри, деревня, были белые домики, была жизнь, было тепло, была судьба, была любовь, где же Флёри, стоит указатель “Флёри” — вот это теперь Флёри: могилы, земля, прах. Наверху форт Дуомон, на вершине холма лежит разорванный бетон, разорванная земля, орудийные башни, искореженное железо и сталь: здесь пылала смерть, справа и слева, здесь стреляли немцы и стреляли французы, здесь лежат немцы и лежат французы, войны нет, здесь лежат люди, врага нет, государств нет, судеб нет, ни различий, ни офицеров, ни богачей, ни рабочих, ни подлецов: мы голые, голые, мы голые смертные люди.
Смеркается, я стою наверху, у памятника на склоне, лев, пораженный стрелой, выдыхает свою тяжелую мраморную жизнь в песок, что-то темное выглядывает из земли, я наклоняюсь, что-то твердое и хрупкое, вытягиваю, это кусок кожи, ремень от ранца, на нем пятна, давно запекшаяся кровь, год прошел, а здесь еще кровь, я выбрасываю ремень, пес бросается за ним, ах да, пес, он лает и гоняется по кругу, он сильно изменился, еще в поезде стал метаться взад-вперед, с одного места на другое, в коридор, к окну, с поднятым носом, вынюхивает, вне себя от возбуждения, потом возвращается к моему колену, смотрит, о чем-то прося, виляет хвостом, запрыгивает на лавку, прижимается дрожащим телом ко мне, дышит, высунув язык, голова лежит у меня на коленях, глаза закрыты, кажется, будто он плачет, тихонько поскуливает, я глажу его, он утыкается мордой мне под мышку Однако теперь он словно забыл обо мне, я взял его на поводок, он тянет меня по кладбищу, по полю, через ограждения и колючую проволоку, все время нюхает землю, стонет, скулит и лает, он больше не слышит моих команд, огрызается, в пасти пена, я не могу его удержать, он резко вырывается, подпрыгивает и убегает, поводок волочится следом, цепляясь за кочки, пес скрывается в яме, бежит, разбрызгивая воду на дне, он уже далеко, у самого форта, мне придется идти в обход, я потерял его из виду.
Солнце село, постепенно темнеет, постепенно холодает, я все еще иду, задыхаясь, по склонам, глазами к земле, как и пес, больше ползу, чем иду, что же я ищу, просто иду за псом, ищу свою собаку, или ищу человека, а может, я ищу себя, я уже почти ничего не вижу, почти ничего не различаю, спотыкаюсь о стерню, о доски и проволоку, у меня на ноге что-то теплое и липкое, думаю, это моя кровь, она еще теплая, конечно, не может быть чужая, я порезал ногу, это моя кровь, иду все дальше, я совершенно один среди мертвых, теперь уже совсем темно, я боюсь, я, живой, боюсь, испытываю холодный, мерзкий страх, но я не могу уйти, надо найти собаку, почему она убежала, тишина все ужаснее, горло у меня словно перетянуто веревкой, я снова вижу длинный, синий, гулкий коридор, снова, как в бреду, вижу гробы, стучу по каждому, повсюду тянутся тонкие белые нити, белые паучьи ножки, они тонко хрустят, гробы поднимаются, беззвучно сдвигаются друг к другу, начинают кружить вокруг меня, со всех сторон они поднимаются из глубины, земля вскрывается тысячью белых ран, они сочатся, образуется вереница гробов, она тянется от горизонта до горизонта, Верден горит, Верден горит, а мое сердце мечется в темноте, мой огонек мечется и трепещет у каждого гроба, он пляшет и теплится, две точки теплятся в ночи, я спотыкаюсь, моя холодная рука шарит по земле, нащупывает что-то теплое, дрожащее, мягкое, огоньки поворачиваются, заплясали, задвигались, я близок к безумию, хочу закричать… Это собака, это Нерон, теплая плоть, теплое, дышащее тело, он лежит на земле, я вижу только его глаза, я ощупываю его шерсть, ощупываю землю рядом с ним, здесь справа должна быть проволока, рогатка, за ней слуховой окоп, маленький заостренный выступ, все здесь кажется мне знакомым, под этой доской висел телефон, звонил всегда звонко и мелодично, когда ветер дул с той стороны, можно было слушать граммофон, пока его не прострелили, наверняка в нем теперь дырка, жестянка с круглой дыркой, тоже, наверное, здесь лежит, я уже был на этом месте, здесь что-то случилось, неужели вчера, но был день, с той стороны доносился шум, ликующие возгласы, а я, я был одинок, холоден, ветер дул, как сейчас, и два глаза были такие же, светились из ниоткуда, не хотели закрываться, человеческие глаза, я хотел выбраться из темноты, из ночи, из б