После расставания мы виделись изредка, по случаю. Когда меня назначили министром культуры, он пришел поздравлять одним из первых. С букетом. Он вообще любил дарить мне цветы. Поздравил – и ушел. Кроме одного раза, с которого началось наше знакомство, он никогда меня ни о чем не просил. Хотя мог бы. Поводы были, и я бы ему не отказала. Однажды вмешалась сама, когда его интригами пытались выжить из театра. Сделала выговор, кому следовало. Он об этом узнал. Пришел ко мне и сказал: «Не надо за меня заступаться. Если уж не хотят меня – уйду». Достоинство не позволяло ему погрязать в конфликтах. Та наша встреча была последней.
С тех пор как начали один за другим уходить люди моего поколения, я остро почувствовала, что и моя жизнь близится к концу. Наверное, поэтому и написала о своем «искушении». Не знаю, для кого я это написала, зачем доверила свою тайну бумаге. Но очень захотелось написать. Подметила один факт. Раньше, чтобы успокоиться, хотелось кому-то выговориться. Маме или Николаю, когда он был способен понять меня. А сейчас успокаиваюсь после того, как доверю свои мысли бумаге. Начинаю понимать, почему Толстой с Чеховым всю жизнь вели дневник. Раньше этого не понимала, считала дневники блажью, пустым делом.
Я материалистка, но мне кажется, что смерть – это еще не конец всему. Глупые, глупые мысли.
Спорткомитет лихорадит. Футболисты везли из Парижа чемоданами мохер. Таможня это обнаружила. Павлову[89] крепко досталось. В председателях он, правда, остался. У него важное поручение от Брежнева – организовать хоккейный чемпионат между СССР и Канадой[90]. Брежнев не любит менять коней на переправе. У Павлова трудная работа. Ему не позавидуешь. Он лично отбирает спортсменов для участия в международных соревнованиях. Если нет наград, получает нагоняй. Не так виноваты спортсмены, как Павлов. Зачем выбрал слабых? Почему подготовка хромает? Получи и сделай вывод! Те, кого не взяли, жалуются, пишут на Павлова кляузы. Короче говоря, нервная работа. И хуже всего то, что нельзя предсказать результат. В спорте многое зависит от случайностей. Спорт – это лотерея. В искусстве проще. Знаю, что если уж поехали Ойстрах или Рихтер, то краснеть мне за них не придется.
Практически одновременно с футболистами из Парижа вернулся ансамбль Моисеева. Уверена, что если бы таможня вместо футболистов взялась бы за артистов, результат был столь же плачевным. Лихорадило бы не Спорткомитет, а мое министерство. Удивляюсь людской глупости. Как можно одним чемоданом мохера или еще какого-то тряпья перечеркивать всю свою жизнь. Уличенных в спекуляции за границу не выпускают. Не будет больше возможности покупать что-то для себя и семьи. Для многих позорное звание «невыездного» означает конец карьеры. Так стоит ли овчинка выделки? Никто же ведь не нуждается, ни артисты, ни спортсмены. А привозит вещи для спекуляции половина из выезжающих. Да – половина. Я знаю, что говорю. Даже в министерстве не стесняются предлагать вещи, которые якобы «не подошли по размеру». Сама в три обхвата, а продает блузки на Дюймовочку! Как же, «не подошли»! Ничего не стесняются. У меня тоже бывает так, что куплю что-то, а дома рассмотрю и понимаю, что я этого носить не стану. Ошиблась, с кем не бывает. Но я не предлагаю купить, а просто отдаю вещь. Дарю. Мне не нужно, а кому-то пригодится.
Разговаривала с Моисеевым. Он, конечно, ручается за всех своих артистов. Сказала ему, чтобы не мерил всех на свой собственный аршин, а был бдительнее. В разговоре вспомнили о том, как в контейнере с декорациями Большого театра таможня нашла семь японских вязальных машин! Семь! Это же какую «коммерцию» надо провернуть, чтобы купить столько добра. Жаль, что тех «коммерсантов» так и не нашли и не посадили.
Снова не получила приглашения на главный праздник ЦК[91]. Есть много способов выразить свое недовольство кем-то. Отсутствие приглашения – один из самых значительных. Обычно звонят накануне, так что уже утром я знала, что праздник пройдет без меня. Поэтому на шесть часов назначила внеочередную коллегию. Всегда есть вопросы для обсуждения, хоть целыми днями заседай. Кухарский все понял, да и все поняли, но не в этом дело. Дело в том, что пока все празднуют, Фурцева работает. Это мой личный вызов, мой личный намек. Иначе я намекнуть не могу. Давно поняла, что никакой выпад в свой адрес нельзя оставлять без ответа. От кого бы он ни исходил. Иначе перестанешь себя уважать. Многого я не могу сказать прямо, но показать, как мало значения я придаю выпадам в свой адрес, можно всегда.
Дома – «холодная война». Моего мужа «обидел» венгерский дипломат, фамилию которого я не запомнила. Сказал: «Я слышал о вас, вы – муж Фурцевой». Уверена, что человек сказал это без всякой задней мысли, без намерения обидеть. Просто вырвалось. Но Николай решил, что ему хотели лишний раз намекнуть на то, что без меня он – пустое место. Злится, ворчит. Успокаивать бесполезно. Нужно переждать, пока Николай не выпустит весь пар. Другой бы радовался тому, что его жену знают во всем мире, а он…
Все чаще ловлю себя на мысли о том, что на месте Николая мог бы быть другой человек. Должен был быть другой человек. Мысль эта никчемная, потому что прошлого не изменить. Только душу травит.
Оба «блина» комом. А третьего ведь уже не испечь. Завидую счастливым парам. Таким, например, как Плисецкая и Щедрин.
Как обычно, несколько недоразумений с подарками. Давно установила себе предел – не принимать подарков, которые стоят дороже десяти рублей. Исключение делаю только для близких. Остальным дорогие подарки возвращаю. Зная эту мою привычку, Таня и Люба[92] не разрешают никому оставлять у них подарки для передачи мне. Говорят – нет уж, вручите лично. Знают, что иначе им придется самим возвращать то, что я не сочту нужным принять. Тане однажды даже пришлось отправлять подарки почтой в Ленинград и Куйбышев. Командированные товарищи уговорили. Сказали, что торопятся на поезд и оставили «кое-что» для меня. Квитанции храню до сих пор, хоть и много лет прошло. Вдруг припомнят? Иногда, когда нужен повод, а найти его нельзя, начинают рыться в прошлом. В этом смысле показателен пример бывшего директора «Мосфильма» Сурина[93]. Сурин – талантливый и опытный организатор. Начинал работать в управлении музучреждений комитета по делам искусств, после войны перешел в кино. Дорос до заместителя министра культуры, но не смог сработаться с моим предшественником[94] и с 59-го года возглавил «Мосфильм». Отлично руководил столь хлопотным хозяйством и мог бы руководить еще долго. 64 года – это еще не старость, тем более что на здоровье Сурин не жаловался. Но он считал, что знания и опыт дают право высказывать собственное мнение, невзирая на лица. Везде, вплоть до ЦК. Это многим не нравилось. И чем дальше, тем больше. В итоге Сурина решили убрать. Предлагать ему уйти по состоянию здоровья не стали, знали, что не уйдет. Сначала попробовали придраться к сыну, который работает на «Мосфильме», – развел, мол, семейственность. Высказали на партсобрании, но Сурин отмел эти нападки и выставил выступившего в дураках. То, что молодой режиссер работает на киностудии, где директором его отец, – это еще не семейственность. Тем более что не было ни одного примера поблажек, которые бы Сурин делал сыну. А уж как искали. Землю носом рыли и были готовы из мухи слона сделать. С сыном не вышло, так нашли другой повод – охотничье ружье, подаренное итальянскими кинематографистами. Зная о том, что Сурин – страстный охотник, итальянцы подарили ему ружье. Хорошее. Такое, что охотнику устоять было невозможно. Охотник в Сурине взял верх над коммунистом. Так бывает, когда теряешь бдительность. Если говорить начистоту, то подарок Сурин заслужил. С картиной про Арктику[95], которую итальянцы снимали вместе с нашими, было много сложностей. Совместные съемки – дело нужное и полезное. Культурное сотрудничество надо развивать, с этим никто не спорит. Но если на съемочной площадке работает интернациональный коллектив, тем более – представители капстран, то сложностей возникает больше обычного и решать их гораздо труднее. Кое-что приходится решать на дипломатическом уровне. Съемки не раз зашли бы в тупик, если бы не Сурин. Он знал все и всех. Он и в Австрии работал[96], так что понимал, как вести дела с заграницей. С любым вопросом и наши, и итальянцы приходили к Сурину. Он решал все быстро. Сэкономил итальянцам кучу денег, потому что работа шла без простоев. А у них принято благодарить за это. Понимая, что денег у них Сурин никогда не возьмет, они решили подарить ружье. Дарили торжественно, от всей группы. Сурин ружье не прятал. Наоборот – всем показывал и рассказывал, от кого оно. Больше полутора лет ружье никого не интересовало. Но вдруг – гром среди ясного неба. Скандал! Взятка! Сурина начали вызывать то в Госкино, то в горком, то в ЦК. Дали партийный выговор. Довели человека до больницы. Вынудили уйти. А он еще столько мог сделать. Кухарский по этому поводу сказал – еще Чехов писал, что любое ружье рано или поздно выстрелит. Да – «выстрелило». Наповал.
Вместо Сурина назначили зампреда Мосгорисполкома Сизова[97]. Сизов в кино – новичок. Ничего страшного, научится. Я и сама когда-то училась. Но не вижу смысла в том, чтобы сгонять с места опытного человека и заменять его новичком. От этого неминуемо будет страдать дело. Таня сказала мне, что на «Мосфильме» приход Сизова восприняли с большим энтузиазмом. Надеются, ч