Меня часто упрекают в том, что я многого хочу. И в ЦК упрекают, и в Совмине. А как же иначе? Только тот, кто многого хочет, способен многого добиться. Сидеть сложа руки я не умею.
Вернувшись в Москву из-за границы, первым делом еду на работу. И всякий раз волнуюсь – пустят ли? Не сидит ли уже в моем кабинете кто-то другой? С другими такое случалось. Приедешь в свое министерство, а тебя с порога заворачивают – а у нас уже другой министр! Во время поездок постоянно нервничаю, часто звоню домой. Понимаю, что это глупо. Понимаю – чему быть, того не миновать, но ничего не могу с собой поделать. Слишком много людей возвращалось к разбитому корыту. В этот раз в Ханое полдня не работала связь с Москвой. Такое случается, но я сразу же вообразила, что это из-за меня, и места себе не находила. Устала чувствовать себя в подвешенном состоянии. Устала постоянно ждать плохих новостей. Временами хочется уйти самой, чтобы положить всему конец. Но не ухожу. Знаю, что не смогу без работы. Сил у меня много, надо их к чему-то прикладывать. Дома я сойду с ума от скуки. Сильно завидую творческим людям. Они даже на пенсии могут творить, заниматься любимым делом. А я руководитель-организатор. Мне нужно дело. Потому и не ухожу. Мечтаю умереть на посту. Да, мечтаю. Это не красивые слова, а самая честная правда. Отдых, пусть даже и заслуженный, это не для меня. «Никогда не остывая, мчат по рельсам наши дни», – пелось в одной старой песне. Вот так и я мчусь по рельсам и не хочу останавливаться.
Есть еще одна причина. Чем выше пост, тем больше завистников, больше обиженных. Пока я министр, со мной считаются. За спиной болтают всякое, но открыто нападать остерегаются. Стоит только уйти на пенсию, как все изменится. Отношение ко мне изменится. Я привыкла ходить с высоко поднятой головой, привыкла, чтобы со мной считались. Покой мне снится только в страшных снах.
Сегодня женский праздник. На столе гора телеграмм, много звонков. А вот настроение совсем не праздничное. За время моего отсутствия мне все же подложили свинью. Перед отъездом во Вьетнам я посмотрела в Большом театре балет по «Анне Карениной». Скажу честно, что у меня с самого начала были большие сомнения по поводу этой постановки. «Анна Каренина» – совершенно не «балетное» произведение. Было уже дело, пытались ставить балет по Бальзаку, и ничего путного не получилось. Зачем замахиваться на недосягаемое? Зачем зря тратить время и силы? Но Кухарский[104] меня уговорил, поручился, что Большой театр справится с этой задачей. Я ему поверила. Но когда увидела, что получилось из этой затеи, то схватилась за голову. Какой ужас! Глумление над творчеством Толстого! Дискредитация! Позор! Не сумев взять талантом, решили шокировать. Некоторые сцены выглядели откровенно непристойными. Я сказала, что такой спектакль нельзя показывать зрителям. Муромцев[105] меня поддержал. Ему спектакль тоже не понравился. Но Щедрин и Плисецкая начали спорить. Я их прекрасно понимаю. Они возлагали на эту постановку большие надежды и вложили в нее много сил. Но чья вина, что результат оказался неудовлетворительным? Кухарскому сделала выговор за то, что он, не будучи уверенным в успехе, ввел меня в заблуждение, и на этом посчитала дело законченным. Напрасно так думала. Пока меня не было, Щедрин и Плисецкая сумели обработать Демичева. Демичев одно время работал под моим началом и теперь не упускает случая подчеркнуть, что он, как секретарь ЦК, курирующий культуру, стоит выше меня. Мне передавали его слова: «если Фурцева против, то я – за». В мое отсутствие, не поставив в известность ни меня, ни Кухарского, Демичев разрешил продолжать репетировать «Анну». Вдобавок он похвалил Щедрина и Плисецкую за смелость. Надо же – замахнулись на самого Толстого! Очень показательный поступок. Он показывает, как в наше время принято делать дела. Когда я начинала работать, все делалось иначе. Первый секретарь Крымского обкома Вегер, прежде чем отменить решение кого-то из сотрудников, считал необходимым выслушать его объяснения. И другие руководители поступали точно так же. А мне вот в очередной раз дали понять, что я – пустое место. Черт с ним, с балетом. Возможно, что я и ошиблась. Могу допустить, что музыка не так плоха, как мне показалось, а полуголая Анна в объятьях Вронского – новаторская находка. Но не могу допустить такого отношения к себе. Позвонила Демичеву и попросила впредь не отменять моих указаний без моего ведома. В ответ услышала то, что и ожидала услышать. Не считал нужным беспокоить меня по таким пустякам. Хороши пустяки! Кому-то пустяки, а кому-то подрыв авторитета. Теперь надо будет побывать на премьере «Анны». Непременно. Надо увидеть и сравнить.
Когда в «Современнике» собрались ставить «Большевиков» Шатрова, председатель Главлита[106] Романов выступил против. Ему «Большевики» показались антисоветскими. Я прочла пьесу дважды, оценивая каждое слово, и ничего антисоветского в ней не нашла. Хорошая пьеса, настоящая советская, побольше бы таких. Я решила, что ее не только можно, но и нужно ставить в юбилей Октября. Но прежде, чем дать «добро» Ефремову[107], я позвонила Романову и сообщила ему свое мнение. Романов ответил, что еще раз прочтет «Большевиков». Спустя день или два он сказал, что снимает свои возражения. Только после этого у меня состоялся разговор с Ефремовым по поводу «Большевиков». Должна же быть культура руководства. Все мы – секретари, министры, председатели – представляем собой советское руководство. Нам негоже играть в чехарду да в прятки. По всем вопросам мы должны выступать единым фронтом. Иначе подрывается престиж руководства. Демичев же не только мой престиж подрывает, но и свой собственный.
К творчеству Льва Толстого у меня особое отношение. Не как у читательницы, а как у министра культуры. Страшно вспомнить, каких нервов стоили мне съемки «Войны и мира». Как только вспомню, то радуюсь, что сейчас не занимаюсь кинематографом[108].
Моя китайская подруга Цзян Цин прислала мне к празднику подарок – вышитую шелком картину с журавлями на фоне горного пейзажа. Картина невероятно красива. Ею можно любоваться бесконечно. Настоящий шедевр. Чем дольше на нее смотришь, тем больше видишь. Как жаль, что у нас искусство вышивания не развито до такого уровня. Уровень и в самом деле невероятный. Если отступить на три шага, то кажется, что картина написана красками. Цзян Цин умеет выбирать подарки. Она ни разу не подарила мне что-то обыденное. Благодаря ей я собрала дома маленькую коллекцию китайского искусства. По натуре я не коллекционер, но все, что дарят мне друзья, бережно храню. Люблю смотреть на подарки друзей, когда мне тоскливо. Мысли о том, что где-то у меня есть настоящие верные друзья, помогают мне прогнать тоску. Часто вспоминаю тех, кого уже нет. Память – это главное, что оставляет человек после себя. Мне хочется оставить о себе хорошую память. Стараюсь. Делаю все, что в моих силах.
Сегодня был очень тяжелый день. Во МХАТе собрались ставить пьесу о Пушкине. Мне не понравилось уже само название – «Медная бабушка». Какое-то оно легкомысленное, водевильное. Я бы даже сказала, что глупое. Но это мое личное мнение. Не в названии дело, а в том, что в одном из ведущих советских театров приняли к постановке сырую, недоработанную пьесу. И кроме того, легкомысленно отнеслись к подбору актеров. В том числе и на главную роль[109]. Совершенно неузнаваемый, невнятный, суетливый Пушкин. Художественный совет подверг постановку критике, но Ефремов[110] не принял эту критику к сведению. Я понимаю Ефремова. Ему нелегко руководить таким театром, но он старается. МХАТ меняется в лучшую сторону, это заметно. Ефремов – человек с характером, именно поэтому он был назначен на эту должность. Бесхарактерного худрука корифеи сразу бы подавили своим авторитетом, а Ефремов успешно им противостоит. Пытается внести в театр дух нового. Не идет на поводу. Но мнением людей с большим сценическим опытом пренебрегать не следует. В театре сложилась непростая обстановка. Дело не в одном спектакле, а в целом клубке проблем, который пришлось срочно распутывать. Моя вина в этом тоже есть – недоглядела.
Разговор был долгим и тяжелым. Актеры памятливы и умеют вставлять шпильки. Будто бы невзначай мне припомнили «Живого»[111], да еще и ввернули, что я оценила этот спектакль, не досмотрев его до конца. Пришлось уже в который раз объяснять свою позицию. Принципиальную позицию. Нельзя путать принципиальность с упрямством. Принципиальность – это готовность отстаивать свою позицию и не идти ни у кого на поводу. Упрямство – это не слушать разумных доводов. Я прислушиваюсь к умным советам. Например, в 66-м, когда у меня были сомнения по поводу выставки художника Тышлера[112], я все же разрешила ее провести, несмотря на то что подобное творчество казалось мне совершенно чуждым. Разрешила, потому что Борис Владимирович Иогансон[113], мнение которого я очень уважаю, сказал, что Тышлер хороший художник и его картины – это настоящее искусство. Была бы я упрямой, разве уступила бы? А касательно «недосмотрела до конца» я сказала так: «Товарищи, если вам в столовой прокисший борщ дадут, вы первой ложкой ограничитесь, чтобы составить мнение, или съедите всю тарелку?» Все согласились, что будет достаточно и одной ложки.
Ефремов сказал, что сыграет Пушкина сам. Я не против. В нем даже без грима проступает что-то пушкинское, и он напрочь лишен суетливости.