сколько рабочего времени я потратила на конфликт в Малом театре, то наберется больше месяца. А сделать так ничего и не смогла. Завидую другим министрам. Им проще руководить кадрами. В крайнем случае можно действовать по инструкции. А какую инструкцию мне применить к Малому? Если в культуре решать по инструкции, то скоро завалишь все дело.
В Малом театре свои проблемы, в Большом театре – свои. Во МХАТе тоже непростая обстановка. Считаю, что театры – самый сложный участок работы. Самый конфликтный. В идеале творческие коллективы должны работать дружно и слаженно, как часы, но такого почти нигде нет. Везде есть какие-то противоречия. Завадский[167] однажды пошутил при мне, что мечтает руководить кукольным театром. Так, мол, устал от своих актеров. Теперь в шутку зову его Карабасом-Барабасом. В театре Моссовета хватает своих проблем, но там, по крайней мере, нет раскола среди руководства. Театру ничего не грозит. А Малый театр, если так пойдет дальше, может серьезно пострадать. У театров есть очень чуткий «термометр» – зрители. Как только очереди возле касс исчезают – это сигнал. Театр теряет зрителя, надо срочно принимать меры. В Малом театре пока что очереди в кассах. Надеюсь, что так будет всегда.
Отдел культуры не хотел утверждать кандидатуру Биешу[168] для участия в международном конкурсе в Японии. Истинная причина такая – Биешу слишком много ездит по заграницам. Она у нас не одна, надо и другим дать возможность участвовать в конкурсах. Знаю, откуда дует ветер – из Большого театра. Там Биешу не любят. Одни боятся соперничества, другие завидуют, третьи не могут простить ей того, что в свое время она отказалась перейти в Большой. Прекрасно понимаю причины такого решения. Прежде всего они продиктованы обычной человеческой порядочностью. К сожалению, о порядочности нынче вспоминают редко. Биешу взяли в молдавский оперный театр[169] сразу же по окончании консерватории. Такое доверие надо было оправдать. Едва достигнув славы, уходить в другой театр из того, где ты начинала, недостойно. Во-вторых, в Большом театре Биешу была бы одной из прим. А в Кишеневе – она прима первой величины, национальная гордость. Там ей спокойнее и приятнее. Единственное, что мне не нравится в Большом театре, так это вечные интриги. Интриги есть повсюду, ни один коллектив без них не обходится. Но в Большом театре их больше всего. Большой разбит на группировки и фракции. Артисты постоянно переходят из одной в другую. Страсти бушуют и мешают работать. Долгое время я пыталась как-то оздоровить обстановку, но не сумела и махнула рукой. Во время отбора кандидатур на зарубежные гастроли приходится учитывать текущую обстановку в театре. Отбирать приходится с таким расчетом, чтобы гастрольная труппа не погрязла бы в ссорах. За границей наши артисты должны выступать дружным коллективом. Незачем выносить сор из избы.
Биешу мне удалось отстоять. Она поедет в Японию.
Гурченко приходила благодарить меня. Ей дали хорошую роль на Ленфильме[170]. То, что и было нужно. Гурченко сильно изменилась. Похорошела, выпрямилась, глаза блестят. Будто на двадцать лет помолодела. Вот что делает с человеком радость. И я рада за нее. Очень важно поддержать человека в трудный момент. Безмерно благодарна тем, кто поддерживал меня. Им вернуть долг уже не могу, но зато помогаю другим. Попросила пригласить меня на премьеру.
У меня с Николаем всего два года разницы в возрасте. А мне порой кажется, что он старше меня лет на двадцать. Старше, только старше, но не мудрее. Он не понимает очевидных вещей. Пока была возможность что-то изменить, он не хотел ничего менять. Когда менять уже стало поздно, начал изводить меня разговорами о том, что я не права. Я не права, я сама себе враг и т. д. Он видит, что толку от этих разговоров нет, но продолжает их вести. Теперь я понимаю, что мама была права, когда сказала: «Он тебе твоей должности никогда не простит». Она сказала это тогда, когда я была секретарем ЦК. Я рассмеялась – ну что за глупости, мама. Если человек любит, то радуется, а не завидует. Удивительно. Мама – простая женщина. Можно сказать, что необразованная. Грамотная, но без образования. Я же с образованием и большим опытом руководящей работы. А мужа моего мама раскусила на двадцать лет раньше меня. Вот как так произошло? И почему я раньше к ней не прислушивалась?
8-е марта Николай использовал в своих целях. Подарки, цветистое поздравление, речи о том, как он ко мне относится и как я этим не дорожу. Не хотелось портить себе праздник, поэтому я помалкивала. Рано или поздно Николай поймет, что уже ничего нельзя вернуть. Или же ему просто надоест меня уговаривать. Жаль, конечно, что у нас все так плохо. Нет, уже не «у нас», а «у меня». Нашего больше нет, есть только мое.
Похвалила в ЦК «Хануму»[171] и услышала в ответ: «Опять вы своего Товстоногова нахваливаете…» Разозлилась невероятно. Почему Товстоногов «мой»? Почему стоит кого-то похвалить за дело, и его сразу записывают в мои «любимчики». У меня этих «любимчиков» целая дивизия – Товстоногов, Рихтер, Ростропович, Марецкая, Раневская, Плисецкая, Зыкина, Магомаев… Все талантливые люди мои любимчики. А бездарей я не люблю. И если Товстоногов поставил образцовый спектакль, то буду его хвалить повсюду. Спектакль и впрямь образцовый. В нем все доведено до совершенства. От декораций до актерской игры. Смотрела его, затаив дыхание. Ни разу не взглянула на часы – редкость для меня. А мне – «нахваливаете своего». Если человек однажды подписал письмо, которое по уму подписывать не следовало, то за это нельзя его пинать всю жизнь[172]. А Товстоногова пинают. Не столько за то, что он подписал, сколько за то, с кем за компанию он это подписал. Но тень от одного незначительного проступка не должна ложиться на всю жизнь. Уважаю Товстоногова, с удовольствием смотрю его спектакли и заслуженно его хвалю. Жалею, что он отказался возглавить Малый театр. «Из Большого в Малый, Екатерина Алексеевна? Это будет понижение. Не могу». Шутник. Люблю остроумных людей. Творческий человек просто обязан быть остроумным. Но остроумие остроумию рознь. Одни шутят, другие язвят. «Язвенников» не люблю. Язвить легко, ты попробуй сделай. Про «Хануму» говорят – пустой, безыдейный водевильчик, бульварщина. Владимиров[173] сказал мне, что он такую пьесу даже в руки бы не взял. Упрекнул меня этими словами за «Мистерию»[174]. Я поняла намек. Товстоногову, дескать, разрешили ставить водевиль с его дополнениями, а нам запретили ставить «улучшенную» революционную пьесу. В том-то и дело, что Товстоногов улучшил старый водевиль, продумал все до мелочей, подошел к делу ответственно и получил прекрасный сатирический спектакль. А в Ленсовете сделали из Маяковского не поймешь что. Как можно сравнивать? Так Владимирову и сказала. Вспомнился к месту спектакль «Послушайте!» в Театре драмы и комедии[175]. В первоначальной версии это был ужасный спектакль. Создавалось впечатление, будто на Маяковского сознательно организовывались гонения, будто его травила Советская власть. Самоубийство Маяковского представлялось не слабостью, а единственным выходом из безвыходного положения. После первого просмотра у меня осталось гнетущее чувство. Но Любимов[176] учел критику и доработал спектакль так, что его стало возможным показать зрителям.
Никогда не забуду, как едко критиковал меня в 61-м на съезде Шолохов за плохие спектакли[177]. И не только за это. И не он один. В тот день я особенно остро почувствовала, что все изменилось. Пока я была секретарем ЦК, слышала только комплименты, а не нападки. На цыпочках передо мной ходили. А чуть только ветер подул в другую сторону – набросились. Решили, наверное, что мое положение шаткое. Пнуть посильнее – так и дальше скатится. А я не скатилась. Многих «пересидела», в том числе и самого Никиту Сергеевича. Стыжусь, что смалодушничала тогда, сорвалась. Держалась, держалась изо всех сил, но сорвалась. Хорошо, что обошлось, а то было бы моим врагам еще больше радости[178].
От слова «фестиваль» у меня сразу же начинается мигрень. Раз фестиваль, значит, жди скандала. Отбор участников, выбор репертуара, раздача наград – все сопровождается склоками и обидами. Артистов не всегда устраивает рекомендованный репертуар, а нас не всегда устраивает то, что выбирают они. Приходится договариваться. Я не люблю ставить перед выбором – исполняй, что тебе сказали, или оставайся дома. Артистам для успешного выступления нужно вдохновение. Они должны выступать с душой, в охотку. Но и не должны забывать о том, что представляют Советский Союз. Радуюсь каждой победе наших артистов. Воспринимаю ее как свою личную победу. Горжусь. Горжусь и тем, что в свое время сумела пробить решение о проведении в Москве международного кинофестиваля. Пусть и от него тоже много головной боли, но все равно горжусь. Иногда думаю о том, что меня не станет, а фестиваль будет продолжаться как память обо мне. Как я убеждала Никиту Сергеевича! Нужен, говорю, нам этот фестиваль, очень нужен. Он сначала отмахивался – других дел много, но я все же настояла на своем. И сумела убедить в том, чтобы фестиваль был не социалистическим, а международным. В капиталистическом лагере есть много прогрессивных режиссеров. Они должны иметь возможность участвовать в конкурсах. И вообще международный фестиваль представительнее, интереснее и полезнее в смысле обмена опытом. «Шпионы к нам будут ездить на этот твой фестиваль», – пошутил Никита Сергеевич, но все же согласился со мной. А сколько народу пришлось убеждать в 63-м, чтобы первый приз дали Феллини. Чего я только не наслушалась! Буржуазная картина. Бестолковый сюжет. Гнилая западная мораль. «Раскройте глаза пошире! – сердилась я. – Это же гениальная картина настоящего мастера!» Феллини называл меня «мадриной», крестной матерью. Наша награда была первой большой наградой его картины