[237] в ЦК уже называют «антисоветчиком». Пока вроде бы в шутку, но подобные шутки плохо заканчиваются. Видела много примеров. Очень долго убеждала Демичева насчет «Игрока». Говорила о том, что нельзя отказываться от нашего наследия, что «Игрок» не так уж и плох, как ему кажется, что Достоевский обличал пороки буржуазного общества. Но ведь на самом же деле обличал, а не восхвалял. Покровский обещал, что постановка получится хорошей. Я ему верю. Демичев слушал меня и качал головой – нет, мол, не согласен. Тогда я сказала, что, по моему мнению, нам должно быть стыдно. Просто стыдно. Прокофьев – выдающийся советский композитор. Русский композитор. Мы им заслуженно гордимся. А вот «Игрока» первыми поставили эстонцы. У Демичева к Прибалтике особое отношение, я знаю. Как эстонцы? Когда? Откуда сведения? Ответила, что недавно – в 70-м, в Тарту. На эстонском языке. Вот – даже перевести позаботились. Если бы не ценили, то не стали бы переводить. А после заново начала перечислять, сколько уже сделали в Большом театре для постановки. И последний козырь – за границей Достоевского чтут больше других наших классиков. Иностранцам будет приятно, что в репертуаре Большого театра есть «Игрок». Это же все работает на поднятие престижа нашей страны. Добила, можно сказать. Согласился. Столько времени потратила, столько нервов. А ведь можно было бы спокойно обойтись без этого. Взял бы да прочел либретто или повесть и подумал, что в «Игроке» вредного и антисоветского? Нельзя же сводить это произведение к пропаганде азартных игр. Помню, как в двадцатые все, что было написано до революции, считали буржуазными произведениями. Но это же неверный подход. И на дворе не 24-й, а 74-й год.
Демичев сказал, что я на него нападаю, а сама тоже ведь много чего запретила. И к месту вспомнил «Доходное место» в театре Сатиры. Я попросила не сравнивать принципиально разные вещи. «Доходное место» я распорядилась снять с репертуара, потому что постановка была слабой, откровенно плохой. Дело в качестве и ни в чем другом. Если «Игрока» в Большом театре поставят плохо, я первая поставлю вопрос о снятии. Тут уж ничего не поделаешь. Но я верю, что Покровский не подведет. Я всегда чувствую, на кого можно безоговорочно положиться, а на кого с оглядкой. Покровскому доверяю полностью.
Гилельс[238] подарил мне к празднику (с опозданием) чудесную фарфоровую статуэтку – даму, играющую на арфе. Невероятно красивая работа. Пальцы как живые. Когда смотрю на нее, то кажется, будто слышу музыку. Обожаю маленькие красивые вещи. Теперь думаю, чем стану отдаривать Гилельса. Время есть – день рождения у него в октябре. Очень трудно подобрать подарок человеку с таким тонким вкусом. Люблю получать подарки от друзей. Они наполняют мою жизнь теплом и любовью. Наполняют тем, чего мне так не хватает. Арфистку назвала Гретой. По виду она типичная немка. Очень жалею о том, что у меня нет никаких творческих талантов. Это же так прекрасно – творить красоту собственными руками. Я только вышивать умею, да и то не очень хорошо. Мои вышивки нельзя повесить рядом с теми шелковыми картинами, которые мне время от времени посылает моя китайская подруга Цзян Цин.
Мое предложение о фестивале молодых артистов оперы и балета не нашло поддержки в ЦК. У нас, мол, и без того много фестивалей. К каждому юбилею и т. п. Того, что это будет ежегодный смотр молодых талантов, никто не понял. Буду предлагать еще. Рано или поздно добьюсь своего.
Ростропович и Вишневская обратились к Брежневу с просьбой о выезде. Об обращении тут же стало известно иностранным журналистам. Случилось то, о чем я давно предупреждала. Письмо Ростропович передал через Демичева. Прежде чем доложить Брежневу, Демичев позвонил мне. Надо что-то делать. А что тут можно сделать? Ясно, что просьба будет удовлетворена. К этому их и вынуждали. Речь идет о двух годах, но всем ясно, что они уезжают навсегда и будут зарабатывать деньги и славу Америке. Кое-кто расценивает их предстоящий отъезд как свою победу. Избавились, мол. А я вижу в этом только поражение. Нельзя ставить знак равенства между Ростроповичем и Солженицыным. Они не одного поля ягоды, несмотря на их дружбу. Отъезд Ростроповича – потеря для страны. И для меня лично тоже. И как для человека, который хорошо знал обоих, и как для министра культуры. Очень хотела бы поговорить с ними на прощанье, но это невозможно. Вспоминаю свой последний разговор с Брежневым по поводу Вишневской. Дело было прошлой осенью, когда ее не хотели отпускать на гастроли в Италию. Я была против этого. Точно так же, как против того, что не выпускали Ростроповича. Но от меня отмахивались – как же, выпустишь его, а он не вернется. С этим просто. Надо сделать так, чтобы человеку хотелось вернуться. Тогда он вернется.
Узнав, что она не едет в Милан, Вишневская устроила скандал Молчанову[239]. Заявила, что она сама отказывается от зарубежных гастролей до тех пор, пока не выпускают ее мужа. Непонятно, зачем надо было так вызывающе себя вести. Можно было прийти ко мне, и я решила бы этот вопрос положительно. Прямого запрета относительно Вишневской не было. Просто товарищи из выездного отдела в очередной раз решили перестраховаться. Им проще сто раз запретить, чем один раз разрешить. И при чем тут Молчанов? Зарубежные гастроли не в его компетенции. Он только подписывает характеристики и приказы. По моему мнению, восемьдесят процентов неприятностей Ростроповича обеспечивает Вишневская. Очень уж вспыльчивый у нее характер. Понимаю, что ей приходится нелегко, но всегда надо понимать обстановку. Если бы я вела себя так, как она, то не продвинулась бы дальше райкома комсомола. Надо же понимать, что каждое неосторожное слово может дорого обойтись.
Молчанов еще не освоился на директорском посту и по каждому поводу советуется со мной. После ухода Вишневской он приехал в министерство. Дело было вечером, поэтому выяснять детали пришлось на следующий день. Пока я их выясняла, позвонили итальянцы. Как так? Мы очень надеялись увидеть «Онегина» с Вишневской. Почему она не приедет? В ЦК сложилась неблагоприятная для Вишневской обстановка. Говорили о том, что таким не место в Большом театре. Мне пришлось идти к Брежневу. Он разговаривал со мной сухо, давая понять, что я отнимаю время. Но я все же сказала все, что думаю. Не надо раздувать скандал. Вишневская должна ехать. «Но она же сама отказалась», – возразил Брежнев. «Она – женщина, а у женщин бывают всплески эмоций», – ответила я. Брежнев махнул рукой – уходи. Я поняла, что добилась своего. Вишневской звонить не стала. Понимала, что разговора не получится. Попросила Молчанова передать ей, что дело улажено. В глубине души надеялась на то, что она поблагодарит меня, но этого не случилось. Я не обиделась. Я знаю, каким чудовищем выставляет меня молва. Все плохое валят на Фурцеву. Я позвонила Зимянину[240] и попросила его проследить за тем, чтобы в отчетах о гастролях Большого театра в Италии непременно упоминалась фамилия Вишневской. Некрасиво получится, если зарубежная пресса будет писать о ней, а наша не напишет.
Теперь мне будут колоть глаза. Носилась с Ростроповичем и Вишневской, как дурочка с крашеным яичком, а они все-таки уехали. Пускай колют. Переживу. Но если бы с ними действительно «носились», то никуда бы они не уехали бы. От добра добра не ищут. Что Ростропович уедет за границу, я поняла после прошлогодней истории с гастролями американского оркестра[241]. История получилась глупая и некрасивая. Решить вопрос положительно помогли не политические, а финансовые соображения. Никто не хотел брать на себя ответственность за неустойку, которую, согласно контракту, следовало выплатить американцам. Поскрипели зубами и разрешили. Во всем, что касается контрактов, капиталисты страшные буквоеды. Нисколечко не уступят и никогда навстречу не пойдут. Иногда это к лучшему.
На правах старой знакомой приняла участие в истории, касающейся кино. Александров наконец-то закончил работу над своим «Скворцом»[242]. Сизов картину принял, но затем приехал в Госкино к Ермашу[243] посоветоваться и привез картину. Сизов в кино недавно и предпочитает не высказывать мнения, не посоветовавшись с опытными товарищами. Совпало так, что в этот момент у Ермаша была я.
Не принять картину было нельзя. Александров не пережил бы такого удара. Это его лебединая песня. Ясно, что больше он ничего не снимет. Орлова тоже вряд ли еще будет сниматься в кино[244]. Но по мнению Сизова, картина получилась слабой и выпускать ее в прокат нельзя. Сложная ситуация. Тупик. На первый взгляд, Сизов поступил неправильно – создал трудность на пустом месте. Мог бы не принять картину и на этом дело бы закончилось. Но то на первый взгляд. А на самом деле он поступил правильно. Александров и Орлова – корифеи советского кино. Пожалуй, ничей вклад в развитие киноискусства не может сравниться с их вкладом. За свои особые заслуги они заслуживают особого отношения. Вдобавок, когда дело идет к закату, все удары воспринимаются особенно болезненно. Знаю это по себе. В 60-м я переживала меньше, чем переживаю сейчас из-за какого-нибудь пустяка, потому что была моложе на 14 лет.
Мы посмотрели «Скворца» втроем. Не целиком, а основные сцены, которые отобрал Сизов. Ермаш и я согласились с Сизовым – картина слабая. Очень слабая. В прокат такую выпускать нельзя. Плохо все, начиная с сюжета и заканчивая игрой актеров. Орловой не стоило играть молодую девушку. Как ни старались режиссер, оператор и гример, все равно такую разницу в возрасте не скрыть. Сизов сказал, что Орлова в восторге от картины. Странно. Я бы на ее месте не восторгалась бы, а ужасалась.