т, далеко не все. Если присмотреться, то люди везде одинаковы. И их поступки в первую очередь определяются их совестью. А не тем, в каком мире они живут. У нас, конечно, легче вырасти честным, достойным человеком, чем в мире капитала, но подлецов все равно хватает. Когда-то я верила, что доживу до коммунизма, а теперь гляжу вокруг и думаю – нет, товарищи, с вами коммунизма не построить. А ведь году в 50-м радовалась тому, как люди изменились к лучшему в сравнении с 20-ми годами. Не успела нарадоваться, как они стали меняться в обратную сторону. Или это возраст делает меня такой придирчивой? Не знаю.
На совещании в ЦК Шауро предложил передать решение вопроса о создании новых ансамблей по всему СССР моему министерству. Причина – многочисленные жалобы на низкий уровень выступлений ансамблей, прошедших регистрацию в союзных министерствах. Только этой обузы мне не хватало! Моим «музыкантам» не хватит времени на другие дела. Они целыми днями будут смотреть выступления. А каково артистам? Артисты станут съезжаться в Москву со всей страны. Вопрос решается не меньше двух недель. Все это время им придется жить в гостиницах. Московский горком пишет письма в Совет министров с просьбой ограничивать командировки в Москву, потому что в гостиницах не хватает мест даже по броне. А мы станем делать обратное. Зачем? А как быть с языками? В республиках же много коллективов, которые поют на национальных языках. Значит, мне нужно будет включать в комиссию по представителю от каждой республики? Раздувать штаты? Смешно! Настолько смешно, что хочется плакать. Куда проще потребовать у союзных министерств ответственнее относиться к созданию новых ансамблей. И к составлению гастрольного графика тоже надо относиться ответственно и с пониманием. Надо понимать, кого куда отправлять на гастроли. Тогда и жалоб будет меньше. Пока что удалось отговориться, но чувствую, что этот вопрос будут ставить еще. ЦК шатает из стороны в сторону. То сомневаются – нужно ли вообще союзное министерство культуры, то хотят дать больше полномочий.
В ЦК недовольны Домом моделей[253]. Набор грехов тот же, что и пять лет назад – следование буржуазным тенденциям, отсутствие художественного вкуса и т. п. Про «отсутствие вкуса» даже говорить не стала, потому что это полная чушь. А вот насчет «буржуазных тенденций» пришлось выступить обстоятельно. Объяснила товарищам, что у моды есть свои законы, согласно которым она развивается. Капиталисты, которые очень хорошо заботятся о своих прибылях, поспевают за модой раньше нас. У нас же ввод в производство новой модели может растянуться на годы. Вот и получается, будто мы следуем буржуазной моде. А на самом деле это мировая мода, за которой первыми поспевают капиталисты. Привела в пример ГДР. Там от показа новой модели до запуска ее в производство проходит два-три месяца! Молниеносно работают немецкие товарищи. Вот с кого надо брать пример. В ответ услышала: «мы немцев бить привыкли, а не примеры с них брать». Ну что за глупость! Не раз слышала жалобы от товарищей из ГДР на то, что к ним в СССР относятся неприязненно. Надо же различать, кто есть кто, и не стричь всех под одну гребенку. Когда Аникушин[254] предложил поставить в Москве памятник Тельману[255], Суслов сразу же одернул его – не нужен нам такой памятник. Странно. Я считаю, что нужен. Немецким товарищам было бы очень приятно видеть в Москве памятник своему соотечественнику.
Попросила критиков объяснить мне, что такое советский стиль в одежде. Как и ожидала, ничего вразумительного мне не сказали. Ограничивались общими рассуждениями – простота, удобство и т. д. Не думаю, что мода должна быть простой. Мода должна быть красивой, нарядной. Не вычурной, а нарядной. Во всей этой истории меня смешит то, что жены и дочери строгих критиков Дома моделей обшиваются там. Хотят ли они «простой» одежды? Думаю, что не хотят. Сама же я безмерно рада тому, что у нас есть такой дом моделей. Считаю модельеров такими же деятелями искусства, как и художники со скульпторами. Лучшие советские дома моделей – это московский, рижский и киевский. Хочу, чтобы все прочие подтянулись бы до их уровня. За границей всегда удивляюсь тому, что в глубинке люди одеваются так же, как и в больших городах. Если посмотреть на прохожих во Франции, то по их виду не скажешь, где ты – в Париже или в маленьком городке. А у нас, к сожалению, сразу видна разница. Надо прививать людям хороший вкус и предоставлять возможность хорошо одеться по всей стране. К одежде на государственном уровне относятся по принципу «есть что надеть – и хорошо». Но это неверный подход. Мы в своем развитии достигли того уровня, когда хочется не просто что-то надеть, а одеться нарядно.
Умер Жуков. Было ясно, что к этому идет[256], но все равно известие о его смерти застало меня врасплох. Он всегда был таким крепким, казалось, что все ему нипочем – и напасти, и болезни. Даже предательство не могло его подкосить. Он только удивлялся. Как? Почему? Не мог понять, что случилось. Жукова сняли так же, как и меня, как и многих – втихаря, за его спиной. Момент был выбран очень удачный. Отправили за границу[257], обстряпали все без него. До сих пор стыжусь того, что поверила тогда тем, кто клеветал на Жукова. Всему, конечно, не верила, знала, что плохое растет как снежный ком, но в основном поверила. И все верили. Кто мог предположить, что Хрущев без веских причин снимет человека, которому он был стольким обязан? Никто не мог. Мы верили тем «фактам», которые нам сообщили. Жуков помог Никите Сергеевичу одолеть Берию и Маленкова с Молотовым. Хрущев выдвинул против Жукова те же обвинения, которые выдвигали против него в 46-м Берия, Молотов и Маленков. Такой вот получился «анекдот». Поняв, что всех нас ввели в заблуждение, я попросила у Жукова прощения. «Не вам надо просить прощения», – ответил он. И даже нашел силы пошутить, что уж теперь-то наконец сможет как следует отдохнуть. Но по глазам было видно, как сильно он переживает случившееся. Удивительная судьба у Жукова. Как будто какое-то проклятье довлеет над ним. После Победы, ради которой Жуков сделал больше других военачальников, его сняли с должности главкома сухопутных войск и отправили в Одессу. После того как Жуков помог Никите Сергеевичу одолеть всех противников, его отправили в отставку. «Я вернул Жукова в Москву и сделал министром обороны, а он отплатил мне за это черной неблагодарностью», – сказал Никита Сергеевич во время заседания Президиума. Все мы знали, что на самом деле Жукова вернул в Москву из Свердловска[258] Берия, но промолчали. Знали, что Первый любит приписывать себе то, что сделали другие. Меня всегда удивляла эта его черта. Иногда и забавляла – смешно ведь, особенно когда окружающие в курсе, как было дело. Но я относилась к этому снисходительно. У каждого из нас есть свои недостатки. И часто бывает так, что те, кому недостает скромности, упрекают других в ее отсутствии.
В 54-м году, когда мы были в Пекине, Никита Сергеевич сказал мне: «Обратите внимание, как скромно одеваются китайские коммунистки». В его словах прозвучало неодобрение в мой адрес, и это меня задело. В двадцатые годы, когда жизнь была совсем другой, советские женщины одевались примерно так же. Красная косынка была единственным украшением. Для Китая пятидесятые были все равно, что двадцатые для Советского Союза. Молодая китайская республика только-только становилась на ноги. Тут не до красивой одежды, накормить бы всех. Но когда уже крепко стоишь на ногах, то почему бы не одеться нарядно и красиво? Коммунистки не монахини. Другое дело – нескромность, нездоровая тяга к вещам. Но такого за мной сроду не водилось, и упрекать меня было не в чем. Я была членом советской правительственной делегации и считала своим долгом выглядеть соответствующим образом.
Не видя смысла объяснять Никите Сергеевичу очевидное, я тем не менее не могла промолчать. Смолчишь – значит признаешь свою вину, а я никакой вины за собой не чувствовала. «Я уверена, что со временем китайские женщины начнут одеваться нарядно, – ответила я. – Когда женщина хорошо выглядит, она чувствует себя лучше и лучше работает». Ответ прозвучал дерзковато. Никита Сергеевич нахмурился и сказал: «А вот мне, например, все равно, какой на мне костюм. Моя работа от одежды не зависит». Ответ был неуместным, потому что я говорила о женщинах, а не о мужчинах. Это была далеко не единственная шпилька в мой адрес по поводу того, как я выгляжу. Со временем я научилась пропускать их мимо ушей.
Я долго не могла понять, почему Жуков был снят и почему он был снят таким образом. Отставка скорее напоминала расправу. Поняла, когда меня саму неожиданно сняли с должности секретаря ЦК. Без какой-либо вины и таким же способом, как и Жукова, – за моей спиной. «Времена меняются, а методы остаются прежними», – сказал мне Жуков осенью 60-го. Методы действительно остаются прежними. Никиту Сергеевича сняли точно так же, как он снял Жукова (и меня). Я человек незлопамятный, не склонный радоваться чужой беде. Но в октябре 64-го я подумала о том, что справедливость все же существует. Рано или поздно каждый получает то, что он заслужил.
Мне было очень приятно увидеть Жукова в Кремле на заседании, посвященном 20-летию Победы. Зал встретил его очень тепло – аплодисментами, улыбками. «Жуков! Жуков!», – говорили друг другу люди. Я была в курсе того, что его пригласили, но сомневалась – придет ли? Знаю по себе, как трудно после незаслуженного унижения появляться на людях. Но то получилось не простое появление на заседании, а настоящий триумф. Далеко не всем пришелся по душе этот триумф. Кое-кто сразу же вспомнил Сто дней Бонапарта. Враги Жукова любили обвинять его в «бонапартизме». Сам Жуков отвечал на это обвинение так: «Неверное сравнение, товарищи. Бонапарт, в отличие от меня, войну проиграл». Эта шутка дорого обошлась ему. Ее поспешили выставить как проявление нескромности. Не один, мол, Жуков выиграл войну, а весь советский народ. Злопыхатели цепляются за любое слово. Помню, как была переврана моя шутка относительно того, что хорошим актерам не следует давать отрицательные роли. Переврали, истолковали так, будто я дала указание, и попытались выставить меня дурой. Но не вышло. Умным людям было понятно, что я пошутила. Все роли, и положительные, и отрицательные, надо давать только хорошим актерам.