. Требую от него большей принципиальности. Не человек, а флюгер. Куда ветер подует, туда и он поворачивается. Отказывает комитет, а молва винит Фурцеву – она воспрепятствовала.
Подписан договор с Индией[35]. От ЦК поручение – развивать культурные связи. Вплоть до проведения регулярных советско-индийских фестивалей. Надо срочно менять гастрольный график. Предвижу новые скандалы. На гастроли в Индию придется загонять силком, по разнарядке. Уже пошли разговоры – а что можно привезти из Индии? Ужасно, что первым вопросом на всех гастролях становится «что можно привезти?». У индийцев практически нет больших хорошо оборудованных залов. Это создаст дополнительные проблемы. Большой театр туда не отправишь. А вот ансамбль Моисеева[36] можно. Моисеев в этом году едет во Францию, в будущем собирается в Швецию, Данию и Австрию. Между гастролями по Европе съездит в Индию. Так вот и придется делать – чередовать. Упор сделаем на танцевальные коллективы. Танцы в Индии любят.
Эфрос[37] собрался ставить «Правду» Корнейчука[38]. Приходил советоваться. Долго рассказывал о том, как он видит постановку. Рассказ мне понравился. Эфрос очень талантлив. В первую очередь благодаря ему, а не Дунаеву[39], театр на Малой Бронной стал одним из лучших в Москве. Радуюсь тому, что в 67-м уберегла театр от закрытия. Хорошо понимаю, почему Эфрос хочет поставить «Правду». Он созрел для руководства театром и надеется, что революционная пьеса поможет ему этого достичь. Неудачи бывают у всех[40]. Главное в том, как человек реагирует на критику. Эфрос принимает критику к сведению. Замысел с «Правдой» хорош, но я отсоветовала браться за нее. Все постановки, имеющие отношение к Ленину и Октябрю, надо утверждать в ЦК. Даже если я попрошу, Эфросу не разрешат ставить «Правду». Это одна из классических революционных пьес. В ней когда-то играл Ленина сам Штраух[41]. К ней отношение особое. А если бы даже и разрешили, то до премьеры все равно бы дело не дошло. Новое видение пьесы расценят как покушение на идеалы и спектакль запретят. У меня достаточно опыта для того, чтобы предвидеть такие вещи. Хотя идея у Эфроса очень хорошая. И ему жаль с ней расставаться. Он пытался спорить. Приводил в пример несколько постановок к ленинскому юбилею[42]. Но юбилей уже прошел, и в прошлом году обстановка была другая. Посоветовала Эфросу разрабатывать производственную тему. Это свежо, современно, и есть возможность проявить себя. А после нескольких успешных «производственных» постановок можно браться и за тему Октября. Всему свое время.
С Эфросом очень приятно разговаривать. Проговорили почти три часа, а я нисколько не устала. Общение с умными интеллигентными людьми меня не утомляет. А вот с дураками – тяжело.
Комиссия по выездам[43] – сборище настоящих вредителей-бюрократов. Чуть было не сорвали гастроли нашего цирка в Испании и Португалии из-за чисто формальных придирок. Причем всегда все выясняется в самый последний момент. Приходится звонить, требовать, просить, добиваться. А что делать? Нельзя же срывать гастроли, к которым и у нас, и у них столько готовились. Добиваюсь, а потом ползут новые слухи. Мерзкие, гадкие слухи. Хорошего никто никогда не придумает, только гадости. Бардиан[44] дал взятку Фурцевой, чтобы та «протолкнула» ему гастроли. Кто только не давал мне этих взяток, только вот я ни одной так и не увидела! Но все равно сплетничают. Поводы находятся каждый день. Если отказала, так не по делу, а из-за того, что меня не «подмаслили». Если разрешила, то не в интересах дела, а за взятку. Хуже всего, что эти слухи сбивают с толку честных людей. Они слышат, что «Фурцева берет», и пытаются дать. Когда начинаю стыдить, ответ один и тот же: «мы слышали». От кого слышали? Молчат, краснеют, но имен не называют. Противно.
Когда я узнала о смерти Никиты Сергеевича, то подумала – сейчас меня отпустит. Сколько можно помнить обиду? Надо забыть. Но забыть не получается. Наоборот – стала вспоминать чаще. Вспоминать? Да я же постоянно об этом помню. Обида как зубная боль. Ноет себе внутри и ноет, а как выпьешь холодной воды – усилится. И один вопрос в голове – почему? За что? Разве я заслужила?
Я никогда не держалась за должность секретаря ЦК, хотя все считают иначе. Мухитдинов[45] сказал однажды: «Зачем Фурцева постоянно говорит, что в Президиуме должна быть хотя бы одна женщина? Боится, что ее снимут?» Все переврал. Я никогда не говорила про себя и Президиум. Я говорила, что в каждом комитете, начиная с районных, должна быть женщина-секретарь. По многим вопросам женщина может прийти только к женщине. Я испытала это на своей шкуре, когда работала в Коренево. Возникла проблема, а пойти не к кому. Сунулась было к первому секретарю обкома Варейкису, а он до конца не дослушал. Рассмеялся и рукой махнул – ох уж эти бабские выдумки. Председатель исполкома Рябинин меня хотя бы выслушал, но вникать не захотел. Сказал – единственное, что могу сделать, так это убрать тебя из района. В Крым, в Феодосию, поедешь секретарем горкома комсомола? Поеду, говорю, как не поехать. У меня тогда такое состояние было, что хоть в Феодосию, хоть в петлю, хоть в реку – все едино. Уехала, как оплеванная. Чего мне только вслед не говорили. А если бы на месте Рябинина сидела женщина, так она бы меня поняла, как баба бабу. Мужчины многого не понимают, да и не объяснишь им всего. Вот потому я и предложила Президиуму принять постановление о том, чтобы одним из секретарей комитета партии выбирали женщину. Ильич считал нужным, чтобы женщины принимали участие в руководстве. Я его слова на заседании и процитировала: «Управляя, женщины научатся быстро и догонят мужчин». А все решили, будто я хочу свое положение упрочить, хотя я за должность секретаря не держалась.
Я всегда считала и считаю, что работать надо там, куда направит партия. Так я воспитана. Если бы Никита Сергеевич пригласил бы меня обсудить мое новое назначение, я бы, конечно же, согласилась. Министром, так министром. Да хоть директором совхоза, только бы по-людски все сделали, а не за моей спиной. О том, что в отношении меня принято такое решение, я узнала последней. Как гром среди ясного неба. Михайлов, и тот раньше меня узнал, что меня назначили на его место. Звонит – Екатерина Алексеевна, когда будете принимать дела, меня в Индонезию отправляют, тороплюсь. А я сижу и ничего не понимаю. Никита Сергеевич меня не принимает, Козлов занят… Ну и дела, думаю. А потом мне на ушко шепнули: «Сам сказал – пусть спасибо скажет, за то, что министром осталась». Спасибо. А сам-то Никита Сергеевич в свое время не захотел из Первых секретарей в министры сельского хозяйства идти.
Только в декабре 64-го я узнала причину моего смещения с секретарского поста. Обиженный на Суслова[46] Лебедев[47] рассказал мне, что Никите Сергеевичу донесли, будто я и Аристов[48] в разговоре плохо о нем высказывались. Говорили, что он никудышный руководитель и т. д. У меня отличная память. Я помню все, что я делала и говорила. Ни с Аристовым, ни с кем-то еще я никогда не позволяла себе обсуждать Никиту Сергеевича. Это недостойно и нарушает партийную этику. Если я считаю нужным сказать что-то о руководстве, то скажу об этом с трибуны. Но Никита Сергеевич очень болезненно относился к своему авторитету. Ему во всем мерещились покушения на авторитет. Из простой шутки могла вырасти огромная обида. Кириченко[49] в присутствии Никиты Сергеевича сказал однажды, что самый главный человек в Советском Союзе – начальник жилуправления Мосгорисполкома, который ведает пропиской в столице. Пошутил – и уехал из Москвы в Ростов. Шутить следует про себя. Так спокойнее.
Было очень приятно смотреть «Бориса Годунова» в Венской опере. До сих пор под впечатлением. Большой театр за границей всегда производит фурор, но такого успеха я не ожидала. Грандиозный успех! Горжусь невероятно. И Большим горжусь, и всей нашей страной. Считаю, что нигде так наглядно не доказываются преимущества социализма, как в области культуры. Иногда приходится слышать от артистов недовольные высказывания относительно их заработка. Сравнивая, сколько зарабатывают они и сколько их коллеги в капстранах, недалекие люди делают неверные выводы. Простое сравнение неверно. Надо брать во внимание все-все, начиная с платного обучения и заканчивая платной медициной. Тогда можно сравнивать. Один из моих любимых примеров – Дин Рид[50]. Талантливый человек, очень талантливый. А как тяжело пробивался в люди. История его жизни в чем-то напоминает «Университеты» Горького. Он сам рассказал мне ее. Родился в бедной семье. Для того чтобы платить за учебу в университете, вечерами играл в ресторанах. Учился по ночам. Жил в какой-то конуре. И смог продержаться так только два года. Потом заболел воспалением легких, и то, что было отложено на третий год учебы, пришлось отдать за лечение. Об учебе пришлось забыть. Уехал в Лос-Анджелес. Долго мыкался там, пока не подписал контракт со студией звукозаписи. Контракт был грабительским. За несколько пластинок Дину заплатили гроши. Снова начались выступления по клубам и ресторанам. Когда же Дин приобрел популярность, его сначала посадили в тюрьму, а потом и вовсе выгнали из Америки из-за его прогрессивных взглядов… Так вот прошла его молодость. А у нас? Образование бесплатное. Нуждающимся предоставляется общежитие. После окончания института всех трудоустраивают. Случись что, так лечение бесплатное. Путевки даем в санатории и пансионаты. Стоят эти путевки гроши или выдаются бесплатно за счет профсоюза. За все платит государство. Так давайте вот все вместе и подсчитаем. Тогда будет ясно, где лучше. В капстранах, прежде чем ставить спектакль, режиссеры с актерами садятся и считают, во что он им обойдется. Если денег не хватает, от чего-то отказываются, урезают зарплаты актерам. Если спектакль провалился, не принес прибыли, все оказываются в долгах. На долги растут проценты, бешеные. Так недолго и на улице оказаться, без имущества и крыши над головой. И бывает, что оказываются. Надеяться не на кого, только на себя. А у нас? Государство дает все – здание, реквизит, костюмы, платит регулярную зарплату, независимо ни от чего. Провалился спектакль или нет, его создатели без зарплаты не останутся и в долговую яму не попадут. Еще и путевку на море вытребуют, чтобы нервы подлечить. Вот так-то.