На перемене я подошёл к нему и сказал:
– Федул, ты нормальный человек?
– Ч-что? – спросил всё ещё заикающийся Федя.
Я достал из кармана сложенное письмо от «А.О.», развернул его и показал Федотову.
– Это твоё? – спросил я. – Признавайся, если ты нормальный!
Федотов покраснел.
– Ну?! – сказал я.
– М-моё… – промямлил Федотов.
– А за что я должен тебя простить? – спросил я.
– М-меня? – переспросил Федотов.
– Ну а кого! – сказал я. – Это ты писал: «Ты никогда меня не простишь… Пожалуйста, прости меня»? Или не ты?!
– Я… – сник Федотов.
– А что такое «А. О.»? – спросил я. – Ты же «Ф. Ф.»!
– Это н-не я… – Федотов старался на меня не смотреть.
– А кто? – спросил я.
– Она… – ответил Федотов.
– Да кто – она?! – громко и зло сказал я.
Проходившая мимо нас девчонка испуганно отпрыгнула в сторону.
– Ира… – ответил Федотов.
Я, конечно, подозревал, но всё равно для меня это было ударом. Ниже пояса.
– А поч-чему «А. О.»? – заикаясь, проговорил я.
– Потому что, – тихо сказал Федотов, – её имя и фамилия заканчиваются на эти буквы… Вот почему…
Мне стало тоскливо.
– Оно, – я показал на письмо, – пришло только вчера.
– Жаль, – сказал Федотов.
– Тебе, что, правда, жалко? – изумился я.
– Да, – сказал Федотов. – Она ведь меня уже не любит… Разлюбила ещё тогда, зимой…
– Ну и что теперь? – спросил я.
– Не знаю… – ответил Федотов.
– Ладно, – сказал я. – Ладно…
Федя Федотов смотрел на меня такими глазами, словно провожал на войну, и больше никогда не увидит.
– Ты меня не жалей, Федул, – сказал я.
У меня в жизни всё чудесно.
– Да, – ответил Федотов. – Хорошо. Конечно.
– И себя не жалей, – сказал я.
И тут мы заметили Иру Демьяненко. Мы увидели, что она хочет к нам подойти.
Но мы отвернулись и пошли по коридору.
К туалету с табличкой «М» на двери. Чтобы спрятаться за этой дверью от всех женщин мира.
Дневник
23 апреля.
Я начал вести дневник. Вдруг я стану знаменитым? Разве такое не может произойти? Могу же я прославиться? Как футболист или как писатель.
У меня спросят (какая-нибудь журналистка или спортивный комментатор):
– Наверное, вы, как и многие известные люди, вели в детстве дневник?
Я отвечу:
– Конечно. Вёл.
У меня спросят: – И что вы записывали в своём дневнике?
– Мысли, – скажу я.
– Великих людей? – спросят у меня.
– И великих людей тоже, – отвечу я скромно.
– На что вы намекаете? – спросят у меня.
– Видите ли, – отвечу я, отпив из высокого бокала апельсиновый сок, – мысли посещают не только великих людей, но и одарённых детей.
– О-о! – скажут мне. – Значит, вы можете процитировать и себя?
– Конечно, – отвечу я, хлебнув сока. – Вот, к примеру… «Самая величайшая игра в мире – это футбол!» Или – «И театр велик!» Или – «Футбол… театр… любовь… Что важнее?»
– Поразительно! – воскликнут журналисты или спортивные комментаторы. – А может быть, вы записывали в своём дневнике какие-нибудь интересные или, наоборот, забавные случаи из вашей жизни?
Я улыбнусь такой усталой улыбкой и скажу:
– Я прочитаю вам несколько интересных и забавных случаев из своего дневника…
Я надену очки в золотой оправе, открою свой дневник, но предварительно сделаю небольшое вступление:
– Это было в ту пору, когда на некоторых футбольных полях ворота были сделаны из деревянных ящиков для фруктов. Это сейчас в каждом дворе стоят лёгкие ворота из пластика и стекла. Но тогда мы гоняли мяч по пыльному пустырю и били, били по воротам, не жалея ни ног, ни мяча, ни, тем более, наших странных ворот!
Я откашляюсь и начну читать…
…Сегодня 23 апреля. Жанка спросила у меня:
– Можно я поиграю с вами в футбол?
– С нами в футбол? – засмеялся я.
– Да, – сказала Жанка. – Я очень люблю футбол! Не смейся!
Она сердито посмотрела на меня.
– Я никогда не играл в футбол с девчонками… С девочками, – поправился я.
– Не играл – поиграешь! – сказала Жанка.
– А вдруг тебя толкнут? Ты упадёшь, поранишься!
– Ты боишься только этого? – спросила Жанка. – Или, может быть, ты стесняешься?
– Я? – сказал я. – Ничего я не стесняюсь!
Мы пришли на наш пустырь. Никого ещё не было.
Я сказал:
– Ты по мячу бить умеешь?
– Научи, – ответила Жанка.
Я показал, как надо бить по мячу. Жанка ударила, но очень слабо.
– Бей резче, – сказал я. – Иначе удара не будет.
Жанка снова ударила.
– Да нет! – сказал я. – Не сильно, а резко! Вот так!
Жанка повторила.
– Да зачем тебе это? – удивился я. – Играй в свой бадминтон! Ты же здорово машешь ракеткой!
– Ты будешь меня учить? – перебила Жанка.
– А давай попробуем знаешь что? – предложил я.
– Что?
– Стань в ворота! – сказал я. – У тебя прыжок хороший! Ты не боишься мяча?
– Я? – фыркнула Жанка. – Бей!
Я ударил. Жанка поймала мяч.
– Молодец! – похвалил я. – Здорово!
– Бей, бей! – крикнула Жанка. – Сильнее бей!
Я отошёл от мяча. Разбежался. Ударил.
Жанка поймала и этот мяч и с довольным видом отпасовала его назад.
Следующий удар был намного сильнее предыдущего.
Жанка подпрыгнула, отбила мяч кулаками и упала в пыль.
Я подбежал.
Жанка лежала на боку молча, с крепко закрытыми глазами и сжатыми зубами.
– Что с тобой? – спросил я.
Жанка открыла глаза и с трудом ответила:
– Мне больно…
– Где? – крикнул я.
– Нога… – сказала Жанка.
Я потрогал Жанкину лодыжку.
– А-ай! – завопила Жанка.
– Ничего страшного, – сказал я. – Подвернула. Просто очень сильно. Давай-ка вставай! Пошли к нам. Только осторожно… Надо лёд приложить, а потом перебинтовать. Не бойся… Потерпи немного…
– Да подожди ты! – разозлилась Жанка. – Куда ты меня тянешь?! Я так быстро не могу!
Мы доковыляли до нашего подъезда.
Покорили четвёртый этаж…
Я открыл дверь. Помог Жанке войти и сесть на стул в прихожей.
– Сейчас, – сказал я и побежал за льдом.
Он у меня всегда в холодильнике. На всякий случай.
– Ай! Ай! Ай! – запричитала Жанка, когда я приложил к лодыжке лёд.
– Терпи, терпи, – сказал я.
Жанка послушно умолкла.
Я принёс мокрое полотенце и вытер Жанке лицо, руки, шею. Отряхнул ей волосы. Она же была вся в пыли, в земле.
Жанка смотрела на меня, как щенок. Большими глазами.
Вдруг она сказала:
– А я тебе нравлюсь.
Я ничего не ответил.
– А ты меня любишь, – сказала Жанка.
Я снова промолчал.
Потом Жанка сказала:
– Ой, что это у тебя? На голове! Нагнись! Я нагнулся.
Жанка поцеловала меня в щёку и сказала: – А мы поженимся!
Я снова ничего не сказал.
Потом я перевязал Жанке ногу. Хорошо перевязал. И позвонил Жанкиному дяде. Чтобы он приехал за ней на машине.
Не мог же я нести её на себе по всему нашему району!
Даже если это моя будущая жена.
Доживём!
Мама стояла у окна и плакала.
– Мама, – сказал я. – Не плачь…
– Ну как не плакать? – лицо у мамы сморщилось в кулачок. – Вкалываем, вкалываем, а толку никакого. Ещё десять дней до зарплаты! Что мы будем кушать?!
Папа что-то пробормотал и вышел из комнаты.
– Всё у нас будет! – сказал я. – Выкрутимся, как всегда!
– Вот именно – «как всегда»! – снова заплакала мама. – Что у нас будет?! Оладьи с ложечкой сметаны?!
– И прекрасно! – крикнул папа из кухни. – Растолстели, а теперь похудеем!
– А Гоша?! – крикнула мама.
– Я тоже буду кушать оладьи! – сказал я. – Ты такие вкусные оладьи готовишь!
– Правда? – спросила мама, сморкаясь в платок.
– Конечно! – сказал я.
– Тебе приготовить оладьи? – спросила мама и поцеловала меня в ухо.
Какая у неё мокрая щека! Вся в слезах! Бедная мама…
– А я что, рыжий?! – крикнул папа.
– Я приготовлю тебе оладьи, – сказала мне мама, не обращая внимания на папины выкрики.
– А я пойду в магазин и куплю кефир! – папа появился в дверях.
– Интересно, – спросила мама, – на какие деньги?
– Вот на эти! – сказал папа и показал пять долларов.
– Откуда они у тебя? – спросила мама.
– Подали! – говорит папа. – На паперти!
А потом рассказал:
– Сегодня Бибилашвили поспорил со мной, что я не смогу выпить банку воды! Трёхлитровую! Махом! На эти самые пять долларов!
– Ну и что? – ужасается мама.
– Вот я и выпил! – просиял папа.
И отправился за кефиром. А я вместе с ним.
Доллары мы обменяли в Сбербанке. Зашли в магазин. Набрали в корзину: кефир, пять чудо-сырков и кукурузные хлопья без сахара. И ещё сдача осталась – рубль.
Кефир, сырки, хлопья. Это наша потребительская корзина на сегодняшний день. Разве плохо?!
А завтра будет видно. До завтра ещё надо дожить.
Приказано – жить!
– Приказано – жить! – скомандовал за дверью полковник-дирижёр Борис Моисеевич, Гошин дед.
– Чего это он? – испугался Баран и пригнулся.
– По телефону разговаривает, – объяснил Гоша. – С ветераном.
– А-а-а, – Баран с уважением поглядел на дверь. – У меня дед тоже воевал!
– Мой не воевал, – сказал Гоша. – Его в суворовское училище взяли. Как сына Героя Советского Союза, погибшего на фронте.
– Надо же! – Баран выпрямился.
– Как же твой дед воевал? – спросил Гоша. – Сколько ему было лет?
– Да он пацаном воевал, – сказал Баран. Он сыном полка был.
Ну всё! Баран разговорился, теперь его не остановишь!
– Мне мамка рассказывала, – продолжал Баран, – я сам деда никогда не видел… Он с кухней ездил. С этой… с полевой кухней. Так вот, случай был! Везут они кухню. Вдруг стрелять начали. Они с дороги – в кусты! А там два немца с автоматами. Обрадовались ужасно! Кричат: «Дафай! Дафай! Каша! Русский каша – карашо! Гут! Гут!» А наших – только повар и мой дед – пацан! Повар – руки кверху, а дед встал перед кухней и кричит: «Не пущу! Это нашим!» Немцы сначала обалдели, а потом заржали. Дали деду под зад. Крикнули повару: «Ты – плохой зольдат! Киндер – хороший зольдат!» Поржали ещё… И отпустили!