Не понимать артистической, именно актерской, лицедейской природы творчества Гоголя – это ничего в нем не понимать.
Зачем ставить «Нос»? Кроме всего еще и затем, что школярское представление о классике и развязное суждение какого-нибудь «эрудита» в равной степени отвращает людей от классики…
«Нос» Д.Д. Шостаковича – грандиозное произведение. Вот бы достало Д.Д. Шостаковичу от критиков: «Там не только “Ковалев умирает”, там с торговкой бубликами что делается, а нос убивают…», чтобы сделать реальным его возвращение.
Но самое прекрасное – это раскрытие страдательности фигуры Ковалева. Хочет этого кто или не хочет, но Ковалева становится жалко, и он попадает в положение Акакия Акакиевича. Он проходит тот же путь: частный пристав его поносит, значительное лицо его вообще не принимает, никто не хочет и не может его понять. Вот в чем «отдельность», «разобщенность». (Для С. Рассадина застолье и распитие – уже близость и даже братство, это от нищенства.)
В картине «Нос» в заведении «Кушанье и чай» авторский текст распределен между цирюльником Иваном Яковлевичем и майором Ковалевым. Они хорошо знакомы, ведь Иван Яковлевич регулярно брил Ковалева. В своей печали по поводу пропажи носа Ковалев снизошел до застольной беседы с цирюльником. Они выпивают по рюмке водки, но в конце фильма, когда нос уже на месте, Ковалев в который раз говорит свою «коронную» фразу Ивану Яковлевичу: «У тебя, братец, вечно руки воняют!». И, как всегда, отвечает цирюльник: «Чего бы им вонять, право не знаю. Чисты-с». Поэтому ни о близости, тем более братстве речи быть не могло, в чем упрекнул Быкова критик Рассадин.
Подчас в разговоре о специфике телевидения или о специфике задач телевизионных экранизаций есть странная попытка найти специфические признаки особой (телевизионной) глупости, телевизионной некомпетентности и специфически телевизионной бездарности.
«Все это наша необразованность» – этим пользуются полупридурки у Островского или Чехова. Еще у Гоголя в «Ревизоре» судья Ляпкин-Тяпкин прочел две книги и считал себя умнее всех… Критик, который сидит в засаде с цитатой, известной всем.
Эпиграфом к ответу Рассадина могла бы быть песня, которая так не понравилась Рассадину: «Уж как нонешние люди, они молоды-лукавы, с измальенька вороваты, не видавши, много видят, не слыхавши – много слышат».
Надо действительно преувеличивать значение застолья всерьез, чтобы близостью и даже братством считать то, что Ковалев и Иван Яковлевич чокаются. Очевидно, по этой логике М. Козаков – лучший актер телевидения, а оскорбительное у Гоголя «братец» для Рассадина уже звучит как «я брат твой!» (Достоевский!).
01.04.84 г
Да!.. Ермаш нанес в пятницу неожиданный коварный удар: «Убирай (почти) костер!» Позвонил Досталю – вырезайте без Быкова. Я заявил: «Напрасно вы это сделали». И, не оборачиваясь, вышел из кабинета со словами: «Я вам не мальчик». (Что я имел в виду – осталось неясным не только для него, но и для меня.)
В «Советской России» статью мою напечатали с варварскими сокращениями, но это еще полбеды. Совсем уже беда – «приписки» газеты. Общечеловеческие идеалы оказались идеалами марксизма-ленинизма, а к мученикам духа Толстому, Достоевскому и Гоголю приписали Шолохова и Леонова. Вот так.
Продумываю контрборьбу, но пока одно приходит в голову – выиграть время. Эти подлецы решили убить картину в закоулке. Они сняли ажиотаж, распустили слух, что все в порядке, нужны только «косметические» поправки, и хотят запустить нож в сердце картины.
Надо выиграть время. Второе надо, чтобы Ермаш убивал картину не потихоньку, а громко, всенародно. Чтобы все знали, что происходит.
Продаст Железников или нет? Имеем ли мы право закрыть картину, как авторы, надо узнать.
Читал и слышал я, как распинают,
Как тайный суд вершится в тайный срок…
В конце концов все узнают и знают,
Но прошлое, к несчастью, не урок.
Сегодня все со мною происходит,
Разбойный свист и топот за спиной,
Не верится, что все это со мной —
Приходит ночь, и смертный час приходит.
И все это старо до неприличья,
Распятье, крест, Голгофа и позор,
И в гибели ни капли нет величья,
Все буднично – и плаха, и топор.
Не страшно. Унизительно и пошло.
И нету бури чувств – одна тоска.
Потом, когда все это станет прошлым,
Красив и пистолет, что у виска.
Ведьма: «Это раньше было, когда еще ни Горынычей змеев никаких не было, так у воды ползали гады маленькие, незначительные. Тогда главные, кто верховодил, была рыба-сом о шестнадцати клыках, да двухглавый ерш – великан».
03.04.84 г
Что делать? К четвергу Ермаш ждет «поправок» – я должен убрать сцену костра – убить картину. То, что это глупо, вредно, не нужно, отвратительно – никого не волнует. Досталя сегодня волновало лишь одно – а вдруг смотрел сам Черненко?
В субботу был у Велихова на даче – в бане парились. Атмосфера неустроенности. Какая-то еще пара живет. Угощали блюдечком пшенной каши с изюмом и чаем.
В «проект» Велихов и сам не очень верит, но хочет попробовать – а вдруг!
Пашу переводим из спецшколы в обычную. По-моему – верно.
03.04.84 г
Разговор с Белявским (кинофикация):
– Как же так, последний в этом веке юбилей Гоголя, следующий будет в 2009 году, а ни одного фильма…
– Да-да… Мы виноваты. Муки с планом, понимаете ли, у нас… Мы даже «Судьбу человека» проспали…
Устами прокатчика! Гоголь-то что – тут о Бондарчуке не вспомнили! И какое совпадение, не что-нибудь, а «Судьбу человека» проспал наш кинематограф.
Еду к помощнику Гришина – хоть что-нибудь выясню.
24.04.84 г
Хороший день! Сегодня сделал «поправки» (заменил один план) и решил сыграть «интригу».
Попросил Н. Лозинскую[126] «донести» Глаголевой, что у меня все вышло, а я мудрю и не хочу… Сработал инстинкт «душить» режиссера. Прибежала Глаголева, сказала: замечательно – и стала «душить», чтоб только так и не иначе. Далее все шло как по маслу. Работала система. Донесли Досталю: «Он выполнил, а теперь не хочет. Мудрит!». Досталь – Сизову. Послали Лозинскую следить, чтобы я ничего не переделывал!
И Сизов, дважды посмотрев, утвердил и даже оставил закадровое «Гори, гори ясно!»
О Боже! Неужели так? Неужели принято? Неужели на этом этапе что-то кончилось?
А потом в «Повторном кинотеатре» в честь 175-летия Н.В. Гоголя был показан «Нос». Народу было ползала. И я стал говорить… Я говорил впервые так о Николае Васильевиче! Я говорил, стараясь, чтобы было понятно то, что мною открыто в нем. Это было довольно сложно! И сидели зрители, как мыши. Весело и дружно смеялись, где было смешно, и снова затихали.
Говорила Лена. Она теперь очень интересно стала говорить. Я слушал не оценивая. И сказала она одну очень хорошую мысль: «Хорошо любить Пушкина, приятно, роскошно, это даже льстит – любить Пушкина… И вот так любить Гоголя – труднее, но он открывается, и вы любите».
Во всем кинематографе я один отпраздновал этот юбилей – я добился этого сеанса и встреча прошла замечательно!
Вот какой день!
К тому же мне разрешили выехать во Францию и 30-го мы с Леной едем!!!
Ах, какой день! Какой день! Картина принята окончательно.
Я понимаю, что еще много нахлебаюсь! Но это будет другой этап!
День – молния без грома,
День финишной прямой.
Мгновенной и огромный,
Во всех значеньях – мой!
День радостной отваги,
Вершина многих дней
Одно движенье шпаги,
Когда ты слился с ней!
Один прыжок над планкой —
И ты от счастья гол.
Как дребезги от склянки
Летит в ворота гол!
Орлом взлетал я в небо,
Лисой стелился вдруг
И кем я только не был
Сегодня, милый друг!
Кобылой и бараном,
Коровой и быком
С разорванным карманом
С единственным клыком!
Как счетчик мозг дымится,
А в сердце бубен был.
Сегодня я молился!
И верил! И любил!
Нет, теперь не пишется. Слишком – рядом все!
Неужели в самом деле?
20.06.84 г. Среда
Ялта… А позади дорога во Францию. Париж, Авиньон, Канны, Ницца, Монте-Карло, Воларис, Сан-Поль де Ванс, Париж, Марсель, Барселона, Мальта, Стамбул, Ялта, Одесса, Москва и снова Ялта. И еще какие-то городки, и Альпы, и Лонг-Мэй. И пароход «Беларусь»!..[127]
А за это время (с 30.04 по 18.06) не дали категории фильму, все ходят мрачные слухи, все пророчат картине гибель, боятся звонить мне, говорят, что я не выдержал и заболел и т. д. Фильму планируют 250 копий. Это чудовищно, я не верю в это.
Мне суждено ни знать, ни верить.
03.07.84 г. Вторник
Оставим пока все, что было до этого дня. К поездке и прочему надо будет вернуться. Сейчас надо спокойно проанализировать ситуацию и выработать направление дальнейших усилий. Самое главное, что картина существует; даст бог – будет существовать и тираж. Но положение хлипкое. Она и разрешена, и нет (нет еще документов о новой редакции), она и двухсерийная (по факту) и односерийная (по акту), нет окончательно категории (нет оплаты), плохо по тиражу (слухи от 130-ти до 250 копий). А главное, создалось двойственное положение: Гришин – против. Была комиссия по «Мосфильму» – она определила «Чучело» как недостаток и т. д.
(И до сих пор действует, очевидно, решение, принятое на культурной комиссии «Моссовета»: не показывать картину в Москве.)
Но анонс есть. Картину вот-вот начнут печатать. Прокатывать ее собираются. Смотреть ее хотят.