Володька Кривой оцепенел. Он вовсе не обиделся, он представил, что Манька будет жить вечно, и от этой невозможной перспективы у него остановилось дыхание и судорогой свело губы. Он заговорил не сразу, матерясь и трезвея на глазах, он бормотал что-то несусветное, но в конце концов через словесные завалы мата послышалось:
– Удавлюсь… Удавлю… суку… Не надо нам никакого этого заедреного бессмертия[179].
10.08.85 г. Суббота
Я все-таки наивен, наверное. Моя жизнь может быть окутана большей долей лжи, чем я думаю. Интересное выражение – «доля лжи». Неужели это моя доля? Надо запомнить…
Распишу дела, распишу дела, распишу дела…
Происходят чудеса. Снежкина послали в Польшу с картиной «Эй, на линкоре!». Сначала Масленников (он парторг «Ленфильма») провалил его кандидатуру – Сергей разок «вызывающе» с ним поговорил. Я поговорил с Масленниковым, и это отпало. В понедельник он должен выезжать, и вдруг, оказывается, он едет, но без картины.
Почему? Разговариваю с Карагановым. «Я бессилен», – говорит тот: сейчас вышел указ об уголовной ответственности за ношение не своих орденов, а у героя наколка на груди, что он Герой Советского Союза.
– Это же не орден, – пытаюсь говорить я.
– Ничего не могу – указ…
Я послал Сережу к Сизову. Тот другое: «У нас борьба с пьянством, а у вас в лифте пьют подростковый чай». Картину не послали. Теперь приедет парень в Польшу без картины, его спросят, где его картина?
Как я понимаю, картину задержал Ермаш. Уж не оттого ли, что я могу получить там премию за лучшую роль? Запрет не только непонятен – это политическая провокация. Сережа едет без фильма.
Маразм! Но не просто маразм – тут нечто большее. И это надо вскрывать.
«Чучело» (на сегодня) купили:
1. Франция. 2. Англия. 3. США. 4. Аргентина. 5. Болгария. 6. Венгрия. 7. Куба. 8. Лаос. 9. Монголия. 10. Польша. 11. Чехословакия. 12. Югославия. 13. Финляндия. 14. Гайана. (Всего-то?)
А отгадка маразма одна! Это агония страха.
То, что они сейчас все перепуганы и всем им гореть, – ясно. Но до такой степени? Или уже есть факты, когда «демократии» сводят счеты с советскими руководителями через доносы?
Предложили еще эпизод в дебюте Е. Цимбала «Реквием по филею», Гена Хазанов – в главной роли. Мне – роль укротителя. Если бы не с тиграми, можно было бы согласиться, ибо есть судьба. Опасность быть антуражем у Хазанова смущает. Надо обдумать.
Ах, как много дел, а хочется отдыхать!
18.08.85 г
Приехал из Гагр в Ленинград. 16-го и 17-го снимался у Светлова в «Чегемском детективе». Там Хайт – второй режиссер. Заплатили наличными 788 рублей за два дня. Привез в Гагры Лену и Пашу. Очень волновался, как скажется это на Паше. Никаких приступов пока нет. Он порозовел, сразу немного загорел, не вылезает из моря по часу. Как это мне ни прискорбно, оставил их там до 28–29-го. Пусть попляжатся.
Алла рассказала, что в Москве материал Лопушанского приняли очень хорошо. Смотрел Медведев. Но и он напряг Костю по двум линиям: образ Ларсена и моменты «натурализма». Костя показал 14 коробок, при этом осталось еще 1/3 материала. Они боятся ставить вопрос о двух сериях, но это катастрофично.
Съемки у Светлова шли два дня. Он очень интеллигентен, умен, образован, очень быстро понимает собеседника. Он мне очень понравился. Но у меня ощущение, что сам фильм для него вовсе не главное. Как сыграл? Вроде прилично. Первый день был растерян – всю игру отдал грузинам, отдал сознательно, посмотреть, что конкретно происходит. Стал подыгрывать и психологически этого не выдержал. Не стал сниматься в «своем» куске, а на другой день сыграл, уже зная по всем параметрам, что вокруг меня. На моих дублях группа смеялась, на раскладывании смена хохотала, что будет – посмотрим.
В Москве очень много дел. Надо будет потихоньку за дни в Ленинграде расписать все дни до отъезда в Румынию. Надо будет позвонить в группу о том, что паспорт у меня (м.б., переслать его в Москву?).
19.08.85 г. Понедельник
Лег вчера поздно. Много курил. Сегодня чувствую себя простуженным – грудь заложило. Неужели и курить нельзя?
Сейчас роли как таковой нет. И надо проверить, так ли уж точно она появится, если мы сделаем то, что намереваемся?
Надо, чтобы в поисках сына возникало предельное волнение. Надо успеть как-то выделить страдание Ларсена. Надо, чтобы после «крика» была бы еще сцена, где Ларсен «замолчал» (выдержал только этим способом), чтобы было понятно, что смерти жены он не выдержит.
Нет ясности того, что делает Ларсен. Тут ничего нельзя понять, и так же, как нет Ларсена, нет фильма. Ядерная катастрофа есть, доверие к происходящему на экране есть, факты есть, а вот фильма нет, характера нет, судьбы нет и мысли у этого произведения тоже нет. Есть мысли у Тешера (более или менее интересные), есть мысли у Хьюмеля (вовсе не интересные), есть мысли у сына Хьюмеля (скорее высказывания), а вот у фильма мысли нет.
Я согласен с Медведевым, что не надо делать детектива, даже не знаю, как такой разговор возник. Откуда померещилась опасность детектива? Какие сомнения были выражены Лопушанским? О чем шла речь? Тут даже если захотеть, детектива не сделаешь. Но, кроме детектива, есть и иные конструкции и иные построения. Отчего же это если не детектив, то уже вообще отменяется всякое построение?
Я знаю одно: должно быть сопереживание зрителя, должна быть личность, ибо только сохранение Ларсеном в себе личности делает картину надеждой. Умозрительность Ларсена и всего фильма – это не только гибель всего предприятия, это еще и издевательство и глумление над слишком серьезными проблемами мира.
Я не могу продолжать никаких съемок, пока не будет смонтирован по максимуму весь материал, пока у самого Лопушанского не возникнет ясность все по тем же неясным вопросам, которые были неясны с самого начала:
1. Кто есть Ларсен и о чем, для чего фильм?
2. Что произошло на острове?
3. Что произошло с детьми?
Сегодня, например, неясно, зачем сцены в приюте пастора? Информировать о том, почему детей не взяли в убежище, можно и потом, как это уже есть сейчас. Надо поговорить с Мушиджиновой откровенно. (Или не надо?) Что делать, я не знаю, мы идем к провалу.
Напишу Косте письмо, покажу его Мушиджиновой. Так? А не является ли это неэтичным?
Как интересно!
Съемку отменили – оказалась неготовой «декорация». Проверить можно было только на съемке. Почему? Почему не с утра? Почему не вчера? Зачем было меня вызывать, да еще накануне?
Махровое хамство продолжается. Костя, как я понимаю, не готов ни к разговору, ни к съемке. Он так и не понял, что происходит: и Мушиджинова, и я, стукаясь о него головой, как о стену, и Авербах, который ругал материал, и Медведев, который хвалил материал, – все говорят ему об одном и том же: неясно, о чем речь, нет героя, нет того, с кем сопереживать.
А потом Костя предаст меня, как предал Майорову: когда сцена у него не получилась, он сказал, что сцена вообще не нужна.
Ему сейчас кажется, что она не получилась оттого, что он сделал ей язвы – от этого она проиграла. Сцена получилась, когда я определил, как ее снимать, и помог актрисе сыграть и найти физическое состояние.
Но не в этом дело! Ни вчера, ни сегодня он не нашел нужным вступиться, рассказать сцену, оговорить ее, я уже не говорю – отрепетировать. Он не постеснялся сказать мне, что он устал.
Зол, рассержен, обижен и взвинчен я необычайно. Мне 55, за это время, что он снимает, я снялся в двух ролях, побывал в Бухаресте и на Кавказе и 10 дней отболел (4 дня с капельницей).
Черт подери – не могу уступить! Вторую ночь не сплю из-за этого ублюдка. Он по природе своей предатель.
20.08.85 г
Это странное мстительное чувство к Косте и ко всей группе надо как-то преодолеть. Работу надо заканчивать, как и начал, – с большим желанием результата. Но, может быть, именно для того, чтобы картина получилась, надо поприжать Костю. При всех случаях, надо определить объем работы.
Они даже не сказали, когда съемка. Позвонили «две студентки из университета» о том, что они написали сценарий о Высоцком, – от них я узнал, что у меня выезд после 12. (Алла любезно дала им мой телефон.)
01.09.85 г. Румыния
Не забыть поезда: румыны, шум, смех, визг, в коридоре поезда – свой дом, в тамбуре только они – ехали у нас на голове, одним словом.
Потом история на таможне: у них отобрали по дороге «туда» мешок кроссовок. В Чопе отдавали… Я ходил звонить Лене – все видел своими глазами: на перроне вывалены кроссовки, трое таможенников молча наблюдают, крупный пожилой румын «по счету» собирает белые кроссовки в огромный мешок… а потом посреди вагона кроссовки вываливали снова и часа полтора разбирали – чьи, узнавая по размеру и оттенкам…
Да! (Въехали в Молдавию – все к окнам: «Молдова! Молдова!» – это слово по нескольку раз произносил каждый, и то же самое повторилось при остановке в Кишиневе: «Кишинеу, Кишинеу!».)
Часа три шмонали их наши таможенники и почти столько же румынские. Поезд опоздал на 5 часов.
Дороги в горы… О наш автобус стукается «микрик». Я слышу удар, смотрю назад и вижу, как он съезжает в кювет, его заносит и он переворачивается. Наш автобус мчится дальше. Темно!
Хлещет ливень! Кричу – остановите, вернитесь, может, нужна помощь. Разбираемся, водитель говорит, что не чувствовал удара. Стоим. Развернуться на узком шоссе сложно. Мчат машины (суббота! курорт! все на дачи!). Разворачиваемся… Но ранее подбегает румынка – оказывается, это наш «микрик» (румынской студии), в котором ехал Усков, оператор, художник…
Первое сообщение: все живы… Хлещет дождь, капли бьют, как град… Все-таким разворачиваемся, подъезжаем… человек шесть бросаются к «микрику», я со всеми. Заглядываем в «микрик», он пуст. Ужас! Видим рядом вагончик – люди там. Выясняем: Усков и переводчица, у которой пострадала нога – была лужа крови, – уехали на легковой. Оператор, художник и еще трое сели в автобус. Художник в позицию – молчит. Оператор ведет себя как мужчина, ул