Но по дороге на съемку перепридумал и даже переписал им весь сценарий… и очень неплохо. Зачем? Меня никто об этом не просит…
Собой опять недоволен. Моя «хорошесть» всем надоест, если уже не надоела. Опять одеяло на себя. А вот мой друг не расстраивается и… играет. А я играю, ношусь… Ничего… «Я побит, начну сначала».
Как все непросто в себе исправить! Мне 55 лет, и вдруг я понимаю, что это большая, упорная работа… По очень разным направлениям. Мало сменить установку, надо выработать в себе качества… постоянства… Только бы Лена дождалась этого.
Я далеко, я далеко,
Я далеко от вас!
Я тут в горах, как облако,
Мне нелегко сейчас.
Я тут скитаюсь между гор,
На всех семи ветрах,
И столь широкий кругозор
В душе рождает страх!
Видны такие дали мне,
Каких и не хотел!
И если б только дали мне,
Я б вовсе улетел.
Я б прилетел к тебе на миг
И нежным облаком приник…
03.09.85 г. Вторник
Досняли два плана на вилле Фогга. Пошел по магазинам. Нашел Паше хороший свитер, Лене пояс, себе кепочку, ушли почти 1000 лей. Странно, но факт: тут купить нечего. Еще в Бухаресте, наверное, можно было бы что-то найти Лене, но тут – каюк! Очень обидно приезжать с пустыми руками: можно, конечно, накупить всем мелочей, но… как-то не привык я ничего интересного не привезти, а без подарка Лене – просто тоска. Я, по-моему, видел тут все – даже не знаю, как израсходовать деньги, да еще за то время, что останется завтра.
Не забыть бы купить Вальке (гримеру) расчески, да и Алле надо бы привезти подарочек. Надо бы и Олегу что-то купить, и Марине, и Гере с Ниной – но ничего не находится. К тому же все будет зависеть от того, что я смогу купить, как основное.
Вот еще переживания на мою голову!
Завтра – начало роли (особняк Тайсона), придумалась реплика:
– Я заранее знаю, что вы мне скажете и что я вам отвечу, но видеть вас – слишком большое удовольствие. (Я наизусть знаю…)
Очень буду просить выйти в плащах.
Завтра – разговор с ребятами <Краснопольским и Усковым>. Стоит ли рассказывать все или даже оставить письмо (у меня действительно хорошее предложение для них)… Или не стоит?
А то рождается легенда о Ролане – разрушителе сценариев.
Первое, что надо будет сделать, – это спокойно разобраться в ситуации, которая сложилась. Я убежден, что Костя ничего не сложит к моему приезду (не успеет, ибо снимает горящий город). А 26-го я еду в Берлин на десять дней, которые, как я подсчитал, нужны Косте со мной, – это 14–24-е без выходных! Если считать, что три дня нужны на подготовку к этим десяти, то 10-го надо смотреть материал, а 11-го обсуждать… Это тоже нереально…
Все это надо будет иметь в виду, приехав на один день заранее.
Паника естественна: мы завершаем съемки, а Ларсена все нет! Таланта в картине с избытком, получаются самые трудные вещи, а картина никак не прорезается, а вместе с нею и герой (и наоборот).
Оттого-то я устроил бузу, что более ничего не помогает. Мой режиссер меня фактически обманывает. С самого начала он обещает, что доработает сценарий, решит нерешенные вопросы, покажет материал – и все это остается словами.
Слишком все важно – и тема, и проблема, чтобы можно было проглотить и этот подарок судьбы, слишком много отдано сил, жизни и здоровья, чтобы «стоять в стороне».
Тем более что в сложенном материале есть уже некоторая тенденция режиссера в монтаже будущей картины: Ларсен ему не нужен был и в сценарии, оказался не нужен и в монтаже. Тогда-то и возникла паника! Тогда-то и возникла необходимость скандала.
Они все те же.
1. Образ Ларсена. Разговоры о «последнем гуманисте» ни в чем не реализовались, что было ясно с самого начала. Ларсен ни на йоту не гуманнее кого бы то ни было из персонажей, его «гуманизм» никем и ничем не испытывается – это досужая выдумка режиссера, пустые слова – и хватит об этом.
Сделано многое: снято мнимое сумасшествие Ларсена (граничащее с подлинным), снят человек уже более конкретный: ученый военно-промышленного комплекса, человек, для которого атомная война оказалась чудовищным и справедливым обвинением, которая на его глазах унесла жену и сына, но не просто, как у других, а как у виновного лично. Ввинчено начало, найдена сцена в госпитале и слезы в обнимку с врачом, эмоционально-патетическое состояние доведено до предела и даже за него.
Это дает возможность (до поры до времени, конечно!) Ларсену впасть в некое заторможенное состояние (назовем его условно «молчание Ларсена»).
Мною это «молчание Ларсена» было предложено вынужденно, ибо надо было психологически оправдать бездейственность его фигуры на большом отрезке фильма, пока идут сюжеты Тешеров, Хьюмелей, итальянской семьи и т. д. То есть пока Ларсен исполняет не самую благовидную в фильме роль конферансье и болтается в кадре только затем, чтобы привести зрителя то в одно место, то в другое и т. д. Я предполагал (предполагаю и сейчас), что взвинченное начало и резкий уход в «молчание» создадут внутреннее напряжение, ожидание зрителя будет возрастать и произойдет накопление энергии образа, что должно было, как мы с самого начала и без конца договаривались с режиссером, привести к действенному отрезку реализации образа.
Это снято. Может быть, еще неточно. Но материал есть. И это может быть выстроено в монтаже, если наконец станет ясно, что же такое Ларсен.
Я всегда надеялся, что что-то сложится вокруг истории с детьми, но и тут Ларсен не смог преодолеть статики.
2. Кроме того, с самого начала стало ясно, что в сценарии не решено несколько очень важных вопросов сюжетно-смыслового порядка.
3. Календарь фильма: когда же все-таки это происходит и за какой срок? Путаница возникла тогда, когда в сюжет были введены два взаимоисключающих элемента: с одной стороны – атомная зима, с другой – реальная зима (т. е. Рождество!).
Так атомная или реальная?
Тема «атомной зимы» – сегодня политическая позиция фильма. Советский Комитет мира, возглавляемый Велиховым, ставит этот вопрос перед человечеством. Об этой особой опасности говорят все прогрессивные ученые мира. Эта тема чрезвычайно важна, она снята, но совершенно неясно, что за зима, и полное молчание автора по этому поводу.
Предлагалось несколько решений этого вопроса: сделать после ухода всех из подвалов разрыв во времени, как прием – оказалось, что прошли и конец лета, и осень, и атомная зима перешла в настоящую.
Или:
Ларсен решает праздновать Рождество летом – раз на улице зима, раз пришли дети… то должно быть и Рождество. Это тоже можно осмыслить и поэтически, и философски.
Просто отбросить этот вопрос тоже можно: что сейчас и сделано. И очень жаль.
4. Что же в конце концов произошло на острове?
Авария ли это?
Если это авария, то весь сценарий полная липа. При аварии нечего создавать ничегонезнание на острове. Не только Ларсену, любому ясно, что при аварии все выяснили бы, в чем дело.
Если это так, как в сценарии: авария, которую злые силы хотят выдать за начало войны, которая из-за этого вот-вот начнется, – все полная ерунда! Мир-то знает, что война не началась, – это люди на острове не знают – о чем вообще речь?
(Мы с вами понимаем, что тут авторы пошли на драматургию «неясности», чтобы создать картину всемирной катастрофы, но не смогли придумать, как это сделать!)
Вот тут-то и корень всех вопросов!
Нельзя ни в коем случае сохранять эту не новую в нашем искусстве «драматургию неясности», которая на деле в данном случае просто беспомощность.
И тут есть решение, при котором все или многие недостатки становятся достоинствами.
Что же произошло на острове?
Нет, вовсе не авария произошла на острове! Авария – это только пущенный слух. Произошел организованный чудовищный эксперимент, как последний этап подготовки к атомной войне. И вот теперь атомная война стала реальностью.
(Хиросима и прочие факты, атомные взрывы и т. д. – тоже эксперименты, бывали эксперименты и химической войны, и биологической – так что это вовсе не такая уж фантастика. Тем более что о необходимости новой Хиросимы говорят в НАТО все чаще и чаще.)
Что же это за эксперимент?
Это эксперимент «звездных войн» (как я предлагаю с самого начала), что тоже есть важнейшее укрепление политических позиций картины! Вот что выясняет Ларсен, вот что он осмысляет как ученый и рождающийся на глазах совершенно новый человек, с совершенно новыми подходами к жизни людей и общества, с совершенно новыми идеями.
Очень многое зависит от трактовки сцен режиссером. Создание этой новой реальности – особая заслуга режиссера, оператора и художников. Но кое-что в их решении не дали сделать. Одно столь существенно, что об этом стоит поговорить отдельно: панорама и общие планы начала фильма, где нет масштаба и где один раз на один день нужна тысячная массовка. Только такое решение даст масштаб катастрофы, ее убедительность, иначе вся камерность решения – не прием, а бедность и провинциальность. (А у картины, в случае удачи, будет большой прокат за рубежом.)
06.09.85 Пятница. Москва
А «Чучело» все идет и идет, а письма все прибывают и прибывают – несколько пачек писем пришло из «Литературки». Это очень интересно – вставить их в книгу, получится переписка с читателем.
Пришла «Юность» с публикацией, надо в первую очередь подарить Аверину и Шарапову. (Надо присовокупить к журналам благодарственные письма.)
Еду в Ленинград сниматься в ГАИшной картине, обещали хорошо заплатить. Но главное в том, что я неожиданно для Кости окажусь в Ленинграде. Этот мальчик – кандидат музыковедения, этот шизик-интриган. Он уже говорит, что я пью и завалил десять сцен. Десять сцен – это мило, у меня вообще нет десяти сцен.