Весь этюд, какой бы громадный он ни был, который предложил Валька, можно принять, но этим не исчерпывать всего этюда. Надо каждому взять взаимоотношения и их развитие, не стесняться рамками отношений этих двоих, не считать их отношения главными — иначе получится случайная маленькая размолвка, которую никто не заметит, или неудавшийся вечер.
Пострадает этюд? Не будет яркой сюжетной линии? Во-первых, будет, во-вторых, не так уж это страшно, и третье — он будет гораздо интереснее.
1. Принцип его должен быть таков: у каждого намечаются взаимоотношения и намечаются места выявления их развития — не стесняясь ослабления линии главных персонажей.
2. Общая тема — вечеринка! Общая задача — соединиться влюбленным, сочувствующим помочь им и т.д., развитие пойдет так: одна пара поссорилась, хочет помириться, около этой группы несколько вех этюда (почти весь). Двое хотят объясниться, хотят поцеловаться, им мешают — все эти ниточки соединяются в одном, и в кульминации, и в конце. Но так как песню (что одобрено как конец, что очень интересно) нельзя петь на сцене, а если петь за сценой, то неинтересно, чтоб была сцена пустой, то можно это время отдать двум влюбленным.
Она наконец соединились, они хотят поцеловаться, не могут, мысли нет, говорить не хочется, от песни, от весны, от молодости они пьяны... Идут, идут — а занавес закрылся медленно, медленно, но музыка закончила их поцелуй последним аккордом уже при закрытом занавесе.
3. Завтра, кроме всего, что написано выше, надо предложить и схему, даже больше, чем просто схему (распределить схему на людей) этого этюда, и на этой схеме (ведь она может измениться) доказать возможность выполнения задуманного и жизненность этого принципа в подобном массовом этюде. (Между прочим, я только сейчас понял, что с такими муками доходил до того, что давно известно, — ведь все пьесы (особенно западные: испанские, мольеровские и пр.) построены на нескольких линиях, нескольких нитях, которые, переплетаясь во время действия, связывались в один узелок — конец. Вот ведь что значит учиться у книг и спектаклей — надо понимать принципы в пьесах, в постановке ролей и спектаклей.)
04.12.47 г.
Добился того, что сегодня этого этюда не делали, и того, что этюд не будет исчерпываться только линией Вали и Ефановой, но поплатился своим излюбленным концом. Это одно, но ведь этот конец был всей моей частью, следовательно, я лишился как исполнитель своей линии, между тем как всем напридумывал интересных линий. Но важно то, что теперь все, что ни придет в голову, я не стесняясь смогу вставить в этюд.
Я наглупил в своем поведении в студии — стал, очевидно, груб и пр., а это в соединении с небольшими (а по сути дела сомнительными) успехами создало какое-то цельное впечатление испорченности. Это самое серьезное. Ни в коем случае не надо терять любви курса — можно даже поплатиться кое-какими своими интересами ради того, чтобы завоевать эту общую любовь. Это надо сделать и по мелочам сейчас же.
06.12.47 г.
Завтра контрольный урок по мастерству. Хочется показать хорошо.
Файку люблю. Она нет. Очень грустно.
11.12.47 г.
Делают этюд — я отстранен начисто. Поражение? Нет. Нужный отход и... все-таки поражение... Надо обязательно быть лучшим, как бы и что бы они ни сделали — по крайней мере, это пока мерка.
Комсомольское собрание:
1. Я, кажется, у Коган и Акимова на счету как... не то чтобы ловкач, но что-то около этого. Это неверное и вредное мнение — задача уничтожить его. Как? Работой.
2. Для того чтобы сказанное на собрании принималось, надо не торопиться взять слово и, выбрав одно, но основное, преподнести это — именно преподнести.
3. Видел тип Стаховича. Если он и не Стахович, то Стахович — он. (Рыба не обязательно карась, но карась всегда рыба.)
4. О советском мещанстве (буржуазные пережитки).
I часть
а) Революция 1917 года — революция политическая и начало революций экономической и культурной, которые, вернее, которая (осталась одна культурная) продолжается и по сей день.
б) Советский человек — в первую очередь член коллектива. Это обуславливает все его качества — самоотверженность, честность и т.д. (если говорить об идеальном человеке).
в) Пережитки буржуазной культуры еще очень сильны: лень, замкнутость, мелочность, трусость и т.д. — качества, не позволяющие человека считать членом коллектива, — все это и есть болезни, оставленные нам буржуазным обществом и его предшественниками. Эти качества были средствами существования, сейчас, а особенно в дальнейшем, они будут мешать существовать (социально — коллектив, а эти качества не дадут человеку войти в него).
г) На почве этой болезни у нас в комсомольской организации при наличии вдобавок бурного индивидуализма, профессиональной замкнутости и пр. произошел полный развал работы. На этой же почве в училище нет коллектива, на этой же почве рождаются формальные спектакли, взяточничество, бюрократизм, «идейные статьи» и пр. Вот почему я и сказал, что это явление неслучайное. Оно не характерно для всей нашей молодежи в целом, но и неслучайно.
д) Как в свое время комсомол (да и сейчас комсомол Запада) был революционной организацией, организацией, борющейся с буржуазным строем, с его культурой и экономикой, так и советский комсомол должен быть революционной организацией, так как борьба за коллектив, за дисциплину, за человеческие качества — борьба против буржуазной культуры за социалистическую.
е) Театр вообще дело коллективное, советский театр — коллективное вдвойне — эта борьба нужна нам как актерам вообще и как советским актерам особенно.
Выводы
Плохая работа организации, отсутствие коллектива, отсутствие дисциплины — результат того, что мы побеждены как организация тайной, невидимой, заключенной в нас самих силой — пережитками буржуазной идеологии.
II часть
Как с этим бороться?
а) Разберем тот факт, что на войне, на фронте, на фабрике и пр. советские люди вдруг оказывались теми, какими они должны быть, — советские люди выдерживают экзамен на социализм. А те же люди (ведь в институте масса людей с фронта), вернувшись, — вроде не те. Дело в том, что на фронте нельзя колебаться — или в бой (экзамен выдержал), или нет (предатель). И, разумеется, советский человек остается советским — он идет в бой, его советское «я» берет верх. Теперь же есть возможность колебаться, читать газеты можно нерегулярно, короче, ни да, ни нет. Больше, конечно, да, но... не полностью. Так в отношении любого вопроса. На войне несобранность стоит жизни, нетоварищеское отношение сулит такое же, а это страшно — война сближает людей, она жестоко ставит их в условия коллектива — иначе смерть или... предательство.
б) Может быть, можно создать подобные условия в институте. Дело идет не о расстреле, конечно, но о серьезности, каре за малейший проступок. Надо очень ясно поставить конкретные задачи, проработать план, назначить людей, его контролирующих, вообще ввести жесткий контроль, надо создать газету и т.д. Надо людей поставить в такие условия, чтобы они сказали: или учусь — а это значит полнейшая собранность и прочие требования, без малейших «но», или ухожу из комсомола, из училища. Больше ничего и не нужно, если понять, что исполнение твоих обязанностей — борьба с буржуазной культурой, за социализм.
16.12.47 г.
Получил по дикции 4. Меня это очень огорчает, так как это не тот результат, который был и нужен, и возможен. То есть я понимал, как надо работать, и не работал так, как надо. Нельзя, конечно, говорить, что это уж просто отвратительно или даже плохо, но это не тот результат, который мог бы быть. Я очень плохо работаю и не овладел пониманием того, что необычайные результаты получаются при необычайной работе.
Конкретная ошибка, одна из главнейших — просиживал допоздна у Эрики, да еще «Романтики», но кроме этого — общая неорганизованность.
Я, кажется, понял одну по-настоящему серьезную вещь. Первое, что я должен в себе развить как актер, — это свободу, внимание, общительность и так далее — все, что обуславливает сценическую правду; все это необходимо для того, чтобы убрать все преградки для выхода... ну, будем условно называть, «нутра» (то есть для достижения состояния вдохновения — вот эта цель воспитания «системы», по крайней мере, основная). Все это и есть «элементы», которые, переплетаясь, все вместе, ведут к работе актерского подсознания. (Да! В воскресенье в разговоре с Моргуновым я понял, что одним из элементов, а в пьесе элементом основным является логика речи, ибо отсутствие ее — отсутствие сценической правды, а это значит, что выходы для актерского «нутра» закрыты. Вот почему так важен период «работы за столом». Но раз так, то он очень нерационален, лучше потратить год-два на овладение логикой речи, как это сделал Моргунов, — очень сократится период «работы за столом».)
Но это вообще, а в частности из этого вытекает одна вещь: я понимаю теперь, почему продумывать этюд, как это делаем мы, значит обрекать его на провал, ибо хотя бы одна задуманная вещь ведет к закрытию выхода для «нутра» — раз. Второе: задуманное может быть, и хорошо никогда так не ведет, как задумано, потому что потянет в другую сторону.
Это я, очевидно, о том, что я обладаю болезнью думать над этюдом готовыми картинами, вплоть до того, что вижу выражение своего лица, положение партнера, реакцию зала. Это момент настоящего творчества. В эти моменты — а они бывают на улице, в метро, дома, когда я один, особенно после прочитанной книги, просмотренной вещи, проваленного этюда — я плачу, когда надо, свободно и горько, смеюсь так, что прохожие останавливаются, а в голову приходят такие высокие и убедительные слова, что я часто достаю записную книжку и записываю их и стараюсь изложить на бумаге то, что пришло в голову образно. Но тут важны все детали, все, а если все описать, надо каждый раз писать рассказ или небольшую повесть.
21.01.48 г.
Я себе страшно гадок — я безволен, я не целеустремлен на деле, хотя сдаю все на 5, даже мастерство.