– Эмметт, а во что ты по-настоящему веришь? Глубоко в душе, не раздумывая.
– Я верю в Бога… только думаю, что Он забыл обо мне.
По спине Талли пробежал холодок, будто камень нарушил водную гладь, но в доме было очень тепло. Она встала и открыла кухонное окно, экран забрызгало дождем. Намок плинтус, их обволокло влагой и запахом сырых листьев.
– Ну вчера на мосту Он о тебе не забыл. Держал тебя в Своих руках, не отпускал. И не отпустит… ведь даже когда кажется, что Его нет… Он есть.
Эмметт молчал.
– А вот он для тебя важен? – спросила Талли, взяв его рюкзак двумя пальцами, будто это мокрый скунс.
– Нет. Лучше бы он вообще исчез.
Эмметт
Дождь утихал. Талли открыла заднюю дверь и указала на газовый гриль, по ее словам, принадлежавший Джоэлу.
– Им ни разу не пользовались. А давай поставим его и зажжем как жаровню? – предложила она.
(За молочным стеклом, у самого лица Талли – будто пламя, пойманное в банку из-под варенья, – желто-оранжевый световой шар. Красота, свечение. Она держит длинную зажигалку в руке, щелкает ею.)
Талли сходила в спальню и вернулась с пачкой свадебных фотографий. Она показала ему ту, что была сверху: она в саду в длинном кружевном платье стоит рядом с одетым в смокинг и улыбающимся в камеру Джоэлом и смотрит на него. Она запихнула фото в пустой рюкзак Эмметта.
– Хочешь, поговорим вот о чем: почему ты хочешь, чтобы он исчез? – спросила она.
– Да нет, не хочу. Он мне больше не нужен, вот и все. Ты…
– Нет. И у меня есть другой рюкзак, который я могу тебе отдать, – сказала она, как всегда, подумав наперед. Талли, наверное, каждое утро составляла список дел, у нее никогда ничего не заканчивалось, она никогда не забывала оплачивать счета. Наверное, ни разу в жизни не просрочила библиотечную книгу.
– И пообещай мне, что перестанешь таскать с собой пачки денег, – попросила она, поднимая крышку гриля. Его разинутая пасть зияла чернотой.
– Да, мэм, – сказал он и поставил рюкзак на железную решетку.
– Полегче со словом «мэм».
– Виноват.
– Наверное, стоит сказать несколько слов. Я начну. До свидания, туда им и дорога, – сказала Талли.
– Прощай, рюкзак. Было время, я любил тебя, но теперь нет. Ты грязный, а мне нужен новый. Но знай: я тебя никогда не забуду, – опустив голову и сложив руки перед собой, произнес Эмметт. Глаза у него были закрыты, но он приоткрыл один и взглянул на Талли, давая понять, что вполне можно вместе с ним тихо посмеяться – и она не заставила себя ждать.
– Да будет так, – сказала Талли. Она открыла газ, щелкнула зажигалкой, поднесла пламя к зеленой ткани, прямо у них на глазах она подожглась. И стала гореть.
Эмметту и Кристине нужно было кое-что купить к первой совместной поездке. Была весна, у них были серьезные отношения с самого первого свидания в конце лета. От его дома они на машине направились в Ред-Ривер-Гордж, часа два езды на север. В старшей школе Эмметт с молодежной группой прошел пешком часть Аппалачской тропы, и у него имелось туристическое снаряжение. Ему также нужен был новый рюкзак меньшего размера. Он и Кристина съездили в большой туристический магазин в получасе от города. Он взял с полки черный рюкзак, но Кристина заявила, что черные рюкзаки навевают на нее грусть. Он взял оранжевый, но она сказала, что цвет слишком назойливый, аварийный. Когда Эмметт взял темно-зеленый, которому впоследствии суждено было гореть на гриле у Талли, Кристина сказала, что он в самый раз.
Кристина, его Златовласка с каштановыми волосами.
Был апрель, до розового полнолуния оставалось две недели. На стоянке лагеря Эмметт приготовил семгу с хрустящей корочкой и белую фасоль в томатном соусе с душистым тмином. После еды у костра под бездонным черным небом они покурили. И только когда забрались в палатку, сытые и смеющиеся, Эмметт обнаружил, что забыл важнейший для туризма предмет, который собирался привезти: презервативы. Они пользовались ими всегда, исключения не предусматривались. «От противозачаточных таблеток я становлюсь совершенно сумасшедшей. Просто не могу их принимать», – давно предупредила его Кристина.
– Извини меня, пожалуйста. Это должна была быть наша первая романтическая поездка на уик-энд, а я все испортил, – сказал он. Она голышом лежала в его спальнике, весенний ветерок нес аромат, рождавшийся между ее ног. Однажды на работе он прошел мимо таза со спелыми нектаринами, и от них шел такой же резкий и сильный мускусный запах, как от нее.
– Ты слишком драматизируешь. Все нормально, – сказала она.
– Я так хотел, чтобы все прошло идеально, чтобы можно было сбежать из города… на одну ночь. Твоя семья…
– Слушай, моя семья – это полный отстой. В ней есть даже реальные члены ККК[49]. А мой отец всегда ненавидел твоего. Мы оба это знаем! К черту их всех, ладно? Они нам не нужны, – сказала она.
– И все же они твоя семья, с этим ничего не поделаешь.
– Отец пригрозил, что перестанет давать мне деньги, если я с тобой не порву, но знает, что я этого не сделаю. Я же здесь, с тобой! Там, где хочу быть. Не нужны они нам. Никто не нужен.
– Мне жаль, что я забыл презервативы.
– А мне нет, – сказала она, привлекая его к себе, на себя, направляя его внутрь.
И когда она сообщила ему, что беременна, он без колебаний на пирсе за рестораном встал на одно колено и пообещал, как только сможет, купит кольцо. Два дня спустя Эмметт надел выглаженную белую рубашку и коричневые джинсы, они, взяв с собой Хантера и Саванну, пошли в администрацию округа, поженились и вышли в весеннее солнце, став одним целым. Волосы Кристины с вплетенными цветками душистого горошка свободной косой были перекинуты через плечо. На ней было похожее на лепесток платье персикового цвета – такого нежного и непритязательного, что Эмметту хотелось плакать.
– Черт, как угрожающе прекрасно себя чувствуешь, когда уничтожаешь что-нибудь! – удовлетворенно заключила Талли уже на веранде.
– Ты уверена, что не против? Я могу отдать деньги за гриль.
– Да ты, пожалуй, можешь отдать деньги за что угодно.
Эмметт чуть улыбнулся, но почти сразу окунулся в глубокую печаль.
– В воскресенье рано утром я уйду. Просто имей в виду, – сказал он.
Дождь снова застучал равномерными каплями, Эмметт и Талли вернулись на кухню. Она сходила в спальню и пришла с черным рюкзаком, который обещала ему отдать. Он поблагодарил ее и начал заполнять его, думая о том, что черные рюкзаки навевали грусть на Кристину. Тебе грустно, Кристина? Пожалуйста, скажи, что нет.
– Куда ты отправляешься? Обратно в Клементину? – спросила она.
– Понимаю, ты бы почувствовала себя лучше, если бы я сказал, что поеду обратно в Клементину, но я пока не знаю, что буду делать.
– Родители пришли бы в восторг, увидев тебя и узнав, что с тобой все в порядке.
– Откуда ты знаешь?
– А у твоих родителей нет проблем с психикой… Ничего, что я спрашиваю?
– Нет. То есть, насколько мне известно, нет, – сказал он.
– Ни тревожности, ни депрессии?
Эмметт помотал головой.
– Ну… они твои родители, ты единственный ребенок. Поэтому я знаю, что они пришли бы в восторг, увидев тебя.
– Но ведь не во всех семьях царят тепло и любовь. Есть семьи необычайно хлипкие. Не у всех такие прекрасные родители. Есть родители очень плохие, – сказал он.
– Эмметт, это у тебя очень плохие?
– Нет, но их много, – сказал он, застегнув сложенный рюкзак и поставив его в угол.
– Расскажи мне о них. Какие они?
Он рассказал, что отец работал в страховой компании по сельскому хозяйству и фермерской деятельности и с нетерпением ждал скорого выхода на пенсию и что мама умела исключительно хорошо готовить. Он рассказал, что родители были неидеальными, но мама была к идеалу близка. Его отец едва не попал во вьетнамский призыв и был человеком нового поколения. Ни разу не поднял на Эмметта руку, что в провинциальном городке, где он рос, было редкостью и где почти всех детей воспитывали так, что они должны были уметь сами набирать с деревьев во дворе прутья для побоев. Он рассказал Талли, что родители жили тихо и уединенно и что они хотели иметь одного ребенка. Что они доброжелательно приняли Кристину в свою жизнь в качестве невестки и скорбели вместе с ним, когда она умерла.
Талли спросила, была ли хлипкой семья Кристины, и Эмметт утвердительно кивнул.
– Ну у тебя семья, похоже, добрая и любящая. Поверь мне, они не хотят тебя потерять. Даже думать не хотят, что потеряли. Я бы пришла в восторг, увидев, что живы мои кошки, если бы думала, что они мертвы, – сказала Талли.
Эмметт стоял, засунув руки в карманы серых брюк, которые ему не принадлежали. Талли предложила бросить их в сушилку, так как во время охоты на кота он намочил колени, но он отказался. Они уже и так почти высохли. Он оперся о стойку, а Пэм тем временем бесшумно вошла в кухню и, подняв голову, замяукала.
– Есть хочет. – Пройдя к шкафу, Талли вытащила оттуда измятый пакет кошачьей еды и подозвала рыжее животное.
– Я рад, что кошки живы, – сказал он, цепляясь за конец разговора.
– Ты умеешь играть в джин рамми?[50] – покормив кошек и открыв кухонный ящик, спросила она. В руке у нее была колода карт.
– Конечно, умею.
Талли спросила Эмметта, не хочет ли он немного поиграть в карты и досмотреть «Смешную девчонку», а потом спросила, как он относится к печенью с шоколадной крошкой. И что, если добавить туда тыквы?
– Вопрос риторический, не правда ли? – заметил он.
– Было бы совершенно неправильно и даже невежливо по отношению к октябрю готовить печенье без тыквы, – заключила Талли.
Они вместе замесили тесто, но в конце концов, когда пришло время мешать и выкладывать, Эмметт полностью захватил инициативу. Когда печенье уже было в духовке, они с Талли сели играть в джин рамми. Она спросила его, учился ли он в университете – он ответил, что нет. Она спросила, не мама ли научила его так хорошо готовить, и он сказал, что да: он рос, готовя на кухне вместе с мамой, бабушкой, дедушкой и дядями, и что он обожал есть, так что было вполне логично, что он тоже умеет готовить.