Тыквенные печенья с шоколадной крошкой получились идеальными – оба съели по два, не оставив на тарелках рядом с кружками свежезаваренного чая ничего, кроме мелких крошек. Талли сходила за мохнатой красной шапкой, которую купила на торговой улице, а ему велела достать из рюкзака свою, синюю. Надев шапки, они пару раз сыграли в покер, меняясь шапками при новой сдаче и используя вместо фишек сигареты из его мятой пачки. Стрит-флеш Талли победил его фулл-хаус на последнем круге торгов.
Играя в карты за столом у Талли, он вспоминал о тех ночах, когда он, Хантер и приятели по ресторану, напившись пива, в одном из подвалов играли в покер, курили, ели и смеялись, иногда до рассвета. Эмметт был плохим картежником, боялся слишком много потерять или отдать то, что нужно было придержать. Летними ночами, наполненными пением сверчков, когда они с Кристиной уже поженились, ребята приходили играть к ним. Садились в гараже, чтобы не курить в доме, давая Кристине и еще не родившемуся ребенку время и место для отдыха. Эмметт плюс Кристина плюс бесконечное лето, а также хорошее и плохое, что оно несло, – они часто и сильно ссорились, но тут же прощали друг друга. Когда он думал об их «на веки вечные», все крепче становился оптимизм Эмметта, попавшего в сети блаженного «до», осчастливленного неожиданной радостью, которой их одарила жизнь, и глубоко погруженного в благоговение перед чудом.
Талли
Барбра Стрейзанд в роли Фанни Брайс на сцене наяривала My Man. Вся в черном, она поднимала руки, и бриллиантовые серьги качались, как люстры при землетрясении. От напора и мощи ее уязвимости у Талли всегда все внутри переворачивалось, особенно после развода, когда она поняла, какой на самом деле обладает силой. Даже когда она считала, что не может чего-то преодолеть, она оглядывалась на свое прошлое и видела, что каким-то образом все же преодолела. Она думала, что всегда будет с Джоэлом, и это было астрономической ошибкой. Сначала ее чертовски мучила ревность к новой жизни Джоэла, и ей казалось, что это убьет ее. В буквальном смысле слова.
Было невыносимо, и все же она выдержала.
Она взяла салфетку и вытерла глаза.
– Извини. На этом месте я всегда плачу, – сказала она.
– Слезы меня не смущают. Я совершенно не возражаю против проявлений чувствительности. – Он улыбнулся, как попугай, повторив некоторые ее слова, произнесенные накануне.
– Ха-ха.
– Для «смешной девчонки» все грустно закончилось, не так ли? Мне понравилось. Фильм хороший.
Она боялась, что к концу он заснет, но этого не произошло – он смотрел внимательно, как будто после фильма его ждала проверочная работа.
– Хорошо. – Она улыбнулась, шмыгнула носом, высморкалась, помолчала. – Ладно. Я действительно устала, да и поздно уже. Я иду спать. Как ты думаешь, тебе удастся заснуть?
– Да. Я тоже пойду в кровать… на диван. Я пойду на диван, – похлопав по сиденью, сказал он.
– Тебе что-нибудь нужно?
– Нет, спасибо.
Она подхватила на руки Джима, Пэм пошла следом за ними на кухню.
– А как твое головокружение? – спросила она, повысив голос, чтобы ему было слышно с дивана.
– Уже лучше.
– А предыдущие ощущения, что вокруг потускнело, что ты куда-то проваливаешься? Это тоже прошло?
– Разве я вслух описывал эти ощущения? Честное слово, не помню.
– Нет, но по тебе было видно, – сказала она и посадила кота на стойку, чтобы налить воды в бутылку, а налив, снова взяла его. – Я могу по виду определить, когда приступы тревожности начинаются… у моих учеников.
Семейная история психических заболеваний: нет.
Симптомы: паническая атака, деперсонализация, раздвоение личности, головокружение.
– Мне лучше, – сказал он.
– Хорошо. Спокойной ночи, Эмметт.
– Спокойной ночи. Спокойной ночи, котята.
Талли выключила лампу, как и предыдущей ночью, оставив свет в коридоре, но в этот раз не заперла дверь спальни. Просто закрыла ее и приложила ухо к дереву, прислушалась. Стояла и одними губами повторяла его имя. Это действительно происходит. Запомни. Это мой самый безрассудный поступок, думала она, задержав дыхание, как в молитве.
Она вышла из ванной, свежая и умытая. Забила в поиск «Эмметт Аарон Бейкер», но ничего не нашла.
Нико прислал сообщение «увидимся завтра, милая», она подумала, не ответить ли «у меня на диване незнакомый мужчина, ты увидишь его завтра, но я не знаю, что это значит. приходится познавать даже свою собственную душу», но ответила просто «да, пожалуйста, милый» и убрала телефон в ящик тумбочки.
Она лежала под прохладной простыней и тяжелым одеялом, чувствуя себя виноватой и ужасной, думая, «неужели я действительно это делаю, но». Просунула руку между ног – это было тише, чем звук вибратора. Талли дала себе волю, думая о незапертой двери, отделяющей ее от Эмметта где-то там, на диване. Думала, как он застанет ее за этим, с рукой, трудившейся под одеялом, как пчелка. Представила его сильное тигриное тело, когда он стоит у кровати и наблюдает, как она прикрывает глаза и, повернув голову, кусает подушку. Представила Джоэла, с ревностью наблюдающего за ней. И Нико. Вспомнила, как месяц назад получила сообщение сексуального содержания от Нико: «после обеда у меня урок, но вечером… хочу довести тебя до высшей точки». Именно это он и сделал, неоднократно. Она думала о том, как хорошо ей было с Нико и как хорошо могло быть с Эмметтом, если попросить, если позволить.
Талли была как туго завязанный узел, который надо было развязать. Она представила себе то, чего он ей не рассказывал, – опасность, темноту, тайны и всякие «что, если» – как все это хлещет, как ветер, ударяет, как гром. Неукротимая буря. Ее желание и его сила, объятые тайной, они набирают скорость и кружатся в водовороте, тук-тук-тук, сильнее и сильнее, по двери спальни, и зияющая пасть мира наконец рывком раззевается, распахивается во всю ширь. И глотает ее.
Часть третьяСуббота
Эмметт
Эмметт, свернувшись запятой, спал на диване. Засыпая, он думал о Талли за запертой дверью спальни и надеялся, что она явится ему в пелене грез, навеянных съеденным сахаром, где он был другим человеком в другой жизни. Без до и после. Однако ему приснилось, что снова выключилось электричество. Он не спускал глаз с Кристины и Бренны, лица которых были сначала скрыты тенью, потом осветились всполохами солнечного и лунного света, за который он принял лампу в гостиной Талли. Сон защелкнулся в нескончаемый конус темноты. Кристины и Бренны больше не было, они рассеялись в черноте. Эмметт сначала кричал им, потом забыл имена. Больше кричать не мог. Он говорил «прости, прости, прости». Повторял монотонно, раскачиваясь в холодном бетонном углу. Один. Один во всем мире, покинутый, рвущий на себе волосы. «Прости, прости, прости».
– Прос… – Он проснулся от звука собственного голоса в тишине дома Талли. Черные, белые и красные молнии лихорадочно вспыхивали под закрытыми веками. Открыв глаза, он понял, что плачет, и увидел Талли – она стояла над ним с простертыми вперед руками, будто готовясь поймать его, если он рванется к ней. Увидев, что он проснулся, она включила лампу. Села возле его головы и коснулась ее, коснулась прядей волос у висков. Положила свою руку на его, спросила, все ли с ним в порядке.
– Прости, – сказал он и прижал ладони к глазам.
– Именно это ты повторял все время… «Прости», и довольно громко, но не кричал… однако я все же проснулась. Повторяющийся сон? Ты его помнишь? Принести воды? – спросила Талли.
Эмметт взглянул на часы: четыре тринадцать. Кошки забрались к ним на диван, они урчали и терлись головами об Эмметта, напрашиваясь на ласку. Он сел на постели, чтобы погладить их. Талли не дождалась его ответа насчет воды и сходила в кухню и принесла ему стакан. Он взял его, все еще стараясь вынырнуть из глубокого сна, но еще утопая в нем.
– Прости, – попив воды, опять сказал он и поставил стакан на стол.
– Не надо извиняться. Я хочу тебе помочь. Тебе что-нибудь нужно? – Она села рядом и протянула ему руку. Она положила ее на его бедро ладонью вверх.
(Талли выглядит озабоченной. Она продела большие пальцы в специальные дырки на рубашке с длинным рукавом. Ее большие карие глаза сейчас глядят из-за бледно-лиловых очков в форме «кошачий глаз».)
– Снилась жена.
– Эмметт, мне очень жаль.
После предыдущей ночи он почувствовал облегчение, так как спал хорошо. Без кошмаров, без крика. Мозг был слишком утомлен. Теперь он был смущен тем, что кошмар ему приснился в доме Талли, как-то посрамив их уютный уголок и разрушив хюгге, о котором она говорила. Он был уверен, что кошмары в хюгге не разрешались, но остановить их не мог. Не важно, что он делал и куда он ходил, его кровь и плоть этого не забывали. И все, что он мог предложить взамен, – это жалкое «прости», будь то шепот или вскрик, будь то в своей постели или на диване у Талли. Самоубийство тоже не было частью хюгге, и если бы Талли не было рядом, оно, и только оно, было бы у него на уме – в этом нет никаких сомнений.
Но она была здесь. И держала руку на его бедре, и Эмметт положил на ее руку свою.
(В комнате слабо пахнет тыквой и сахаром. Диван мягкий, даже очень, мягкий, почти до боли, как мох. Рука Талли теплая, дыхание медленное, неспешное. Деревья отбивают по крыше такт дождевой водой.)
Эмметт встал рано, до Талли. Сходил в ванную, переоделся в джинсы и байковую рубашку, стараясь не шуметь, почистил зубы. Взял из шкафа бутылку, набрал в нее воды из крана и направился в гараж. Некоторое время он стоял спиной к стене и с прикрытыми глазами, прислушиваясь к своему дыханию, потом взялся за стремянку. Нашел, как открывалась дверь гаража, нажал на кнопку.
Облака неохотно поделились толикой серо-белого света солнца, опять наступил перерыв в дожде. Эмметт прислонил стремянку к дому и принялся выгребать из водостока мокрые листья. Он сгребал их и шлепал вниз, на траву, в кусты. Сгребал и шлепал, сгребал и шлепал. И так увлекся, что по-настоящему испугался, услышав снизу женский голос: с ним здоровались.