– Так чей сейчас год? Гасса или Джудит? – спросил Джоэл, прекрасно осведомленный о правиле очереди посещений ее родителями вечеринки в честь Хеллоуина.
– Это был год Гаса и Глори.
– А, старина Гас и Глори, – сказал он. – Какой у тебя был костюм?
– Мы с Раем были Малдером и Скалли.
– А-а. И, кстати, мои родители спрашивали, как Лионел. Я сказал им, что собираюсь сюда.
– Твоя мама считает, что ты ненормальный, – сказала она.
Джоэл кивнул.
– Ну они тебя любят.
– Как они, в порядке? – поинтересовалась она.
Талли по-прежнему боролась с острым желанием разрыдаться. Она любила родителей Джоэла и скучала по ним. Когда они разводились, его мама плакала. А когда Джоэл переехал к Одетте, пришла к Талли с бутылкой вина. Проговорила с ней несколько часов, рассказывая о мужчинах, которых знала в прошлом и которые пытались, но так и не смогли стать хорошими мужьями. Она не старалась уговорить Талли дать Джоэлу шанс, но подчеркнула, как она и отец Джоэла все эти годы любили свою невестку. То, что она пришла, очень много значило для Талли. И позднее, даже сейчас, мама Джоэла иногда писала и звонила Талли, справлялась, как она.
– Да, у них все в порядке, спасибо, – сказал Джоэл.
– Знаешь, какой поразительной и сюрреалистичной мне показалась фотография твоей мамы с твоей дочкой? – спросила Талли.
– Прости, что тебе пришлось ее увидеть.
– Она у тебя на страничке в Фейсбуке.
– Талли…
– Они действительно чудесные бабушка и дедушка, – перебивая его, сказала она.
Талли и Джоэл смотрели друг на друга, между ними будто бы крутилась пленка с их историей, и их разделял мерцающий экран. Она вспомнила письма, которые ей показал Рай, – письма от мягкого, извиняющегося Джоэла. Она смотрела на него, понимая, что тот Джоэл таился где-то в глубине этих глаз.
– Я извлек урок, но слишком поздно, – сказал он.
– Не знаю, Джоэл, что на это ответить.
– Ну, может, хоть разблокируешь меня?
– Зачем?
– Не знаю, Талли. Просто так?
– Разблокирую, как только заберу у Ривера мобильник. – Кивнув, она наклонилась к освещенному экраном телефона лицу Ривера.
– Кстати, очки мне нравятся. Они тебе идут, – глядя на нее долгим взглядом, сказал Джоэл. – А по поводу того, что я написал в тех мейлах…
Талли подняла руку.
– Я действительно сейчас не могу это обсуждать. Мне пора. Все это было глупо. Но дело сделано. Нам приходится принимать сознательное решение двигаться вперед… но я тебя разблокирую, – пообещала она. – Ривер, мне нужен мобильник. И скоро вернется мама. – Она протянула руку. Когда Ривер отдал ей телефон, она при Джоэле разблокировала его номер. – А ты сменишь пароль в Фейсбуке? Я свой удаляю.
– Уже приступаю, – сажая Ривера себе на колено и доставая из кармана мобильник, сказал Джоэл. Он сообщил, что собирается еще побыть в больнице и что Бен и еще несколько друзей Лионела придут на следующий день.
– Пиши или звони, если захочешь, – сказала Талли, – сообщи, когда опять прилетишь… до отъезда.
– Да-а. Конечно. – Коснувшись макушки Ривера, Джоэл поднял руку и держал ее так, замерев в прощальном взмахе.
Экран мобильника требовательно загорелся, на нем возникло лицо Айши. Талли ответила на звонок, продолжая идти по парковке.
– Девочка моя. Сейчас долго не могу говорить, но мне надо столько всего тебе рассказать. Ты не поверишь. Жуть сколько, – сказала Талли.
– О'ке-е-ей. Как Ли? Не успела я, вернувшись домой, включить мобильник, он буквально взорвался сообщениями о том, что у него во время вечеринки загорелся костюм. Сейчас он в больнице? – сказала Айша. Ее голос успешно возвращал Талли в действительность. Она шла к машине, быстро рассказывая подруге о несчастном случае с Лионелом и о приезде Джоэла. Она сказала, что должна подвезти нового знакомого и что скоро перезвонит и все объяснит позже. Она отключилась, но машина казалась пустой, и она приближалась к ней с мутным, нехорошим чувством, волнуясь, что Рай ушел.
Но когда она заглянула в окно, он сидел на откинутом сиденье, прикрыв рукой лицо, и был похож на милое дитя, ради которого она была готова на все. А ему лишь надо было, чтобы она отвезла его на мост. Она подыграет ему. Неприлично низкий – ниже некуда – трюк из терапии – реверсивная психология. Мост, мост, мост. Если уж ему так нужен мост, значит, туда они и поедут.
– И что, после всего ты молчишь? – сказала Талли, нарушив стоявшую в салоне тишину. Рай ничего не сказал. – Мы весь уик-энд разговаривали, и…
– Мы весь уик-энд врали, – после полосы безмолвия наконец сказал Рай.
– Не все, что я говорила, было ложью. Да, я соврала, сказав, что работаю учителем. Возможно, с моей стороны было неэтично умолчать, что я психоаналитик, но я не идеальна и никогда не претендовала на безупречность. Я профессиональная хранительница секретов. – Она сопровождала свои слова, яростно жестикулируя свободной рукой, которую потом положила на рычаг переключения передач. – Наверное, и ты теперь тоже.
Она остановилась на красный свет, Рай повернулся к ней. У него был тот же затравленный, тяжелый взгляд, как тогда, в четверг вечером. Куда-то делся Эмметт из ее кухни, Эмметт, который еще вчера готовил печенье и очаровывал ее мать, щегольской Эмметт в костюме накануне у Лионела на вечеринке, все целующий и целующий ее. Мост проступил, когда они подъехали к реке Огайо. Но было одно «но». Она не могла руководить его действиями. Он, сам того не зная, участвовал в терапевтических беседах. Скоро им расставаться. Если помощи он не хотел, заставить его она не могла. Ей нужно было отдохнуть, чтобы рано утром быть готовой к приему клиентов. У нее была своя жизнь, не менее важная, чем жизнь всех остальных. А Раю нужно было заботиться о себе так же, как заботится о себе она.
– Слушай. Я извинилась. Ты извинился. Вот и все, – когда до моста оставались считаные минуты, сказала Талли.
– Значит, вот и все, – тихо сказал он, передразнивая ее перед отражением в стекле с пассажирской стороны.
Эти последние минуты были мучительны в библейском смысле, будто были тщательно распланированы каким-нибудь жестоким божеством. Напряжение было густое и тяжелое, как будто машину наполнили цементом.
Когда они подъезжали к мосту, Талли боялась, что ее вырвет. Вот бы остановиться, высунуться в окно и очиститься. А что чувствовал он? Раздражение вперемешку с облегчением? Грусть вперемешку со злобой? Люди могут испытывать миллион разных чувств одновременно. Не то чтобы одно чувство вежливо уступало дорогу другому. Чаще они смазывались в кляксы, как мазки краской, смешиваясь и создавая совершенно новые цвета и ощущения.
Машин было мало – тянулось несколько красных хвостовых огней, время от времени вспыхивали и исчезали фары. Ночь опустилась, как крышка на кастрюлю. Мост был освещен, на нем – узкий проход и диагональная металлическая решетка, в основном для эстетики. В четверг Рай легко перелез через эту ограду. Если кто-то твердо вознамерился прыгнуть с моста, ограда окажется проблемой несущественной. Талли, съехав в сторону, остановила машину, заглушила мотор и, как в четверг, вдарила по кнопке аварийки. Все дороги в этом все расширяющемся круговращении вели назад, на мост.
– Вот он, твой мост, – чувствуя тошноту, сказала она. Надеялась, что он отступит и в конце концов, увидев мост, выкинет его из головы. Молилась об этом. Попить бы. В чашкодержателе с водительской стороны была старая бутылка с водой. Она потрескивала в руке, когда Талли глотнула и с трудом проглотила пластиковой на вкус жидкости. Ей нужны были свежая вода, еда и часов десять непрерывного сна.
Рай смотрел прямо перед собой.
– Ладно.
– Да, ладно.
– Спасибо, – посмотрев на нее, сказал он и положил руку на ручку двери, но на себя не потянул.
– Ты хочешь именно этого? Правда, Рай? Этого? Чего ты хочешь, Рай? Чего ты хочешь? – говорила Талли со все нарастающим волнением, и было похоже, что оркестр настраивается, прежде чем взять чертов разноголосый аккорд. Нет уж. Она ни за что не позволит ему выйти из машины.
– Я действительно тебя благодарю. И вот, возьми – это тоже тебе, – сказал он, расстегнув рюкзак и вытащив конверт с деньгами. Он протянул их ей, а когда она не взяла, положил на приборную доску.
– Я же сказала: не возьму я твоих денег, – возразила она.
– Сколько стоит твой сеанс терапии в час? Двести долларов? Семьдесят два часа все вместе по двести долларов в час получится четырнадцать тысяч четыреста долларов. Здесь около десяти тысяч. Остальное пришлю по почте, – сказал он.
Мягкий, тусклый оранжевый свет уличного фонаря – полупрозрачный и непостижимый – лился через его окно, как обещание.
– Рай, ты для меня не клиент, – стараясь по возможности оставаться спокойной, сказала Талли. Она знала, как это важно, когда разговариваешь с человеком, выведенным из душевного равновесия. Она сама была расстроена, но ей было не на кого положиться. Она была одна, совсем одна, и пыталась затворить окна от бушующего ветра собственных сильных чувств во имя общего блага. Опять пыталась.
– Денег я назад не возьму. – Он смотрел на нее мягким взглядом, а не тяжелым, затравленным, который она наблюдала до этого.
– Давай отвезу тебя еще куда-нибудь? Не будем этого делать. Куда тебя отвезти? Ты ведь измотан не меньше моего. У нас нехватка сна и переизбыток всевозможных чувств.
– Я тебя прощаю. И не сержусь. Правда. Спасибо, мисс Талли, – сказал он и потянул ручку на себя.
– Рай, и я на тебя не сержусь. И тоже прощаю. И не собираюсь опускать руки! Нет! – сказала Талли, наконец разрыдавшись, и несколько раз всхлипнула. Звуки у нее вырывались животные, отчаянные.
– Большое спасибо, мисс Талли, – сказал он и вышел из машины, прихватив куртку и рюкзак.
Талли одним махом выбралась из машины и в благоговейном страхе пошла за ним. Мимо проехал грузов