Другой солдат подарил мне увесистую и хрупкую пластинку «Сестер Эндрюс»[38]на 78 оборотов. Какое чудо! С конверта улыбаются три женщины, и, слушая пластинку, я представляю себя одной из них. Подражая брюнетке из этого трио, я крашу губы красной помадой, рисую брови домиком и закручиваю прядь волос надо лбом. Привезенные американцами диски называются V-disсs – «пластинки победы», от слова victory. Это единственное английское слово, которое я знаю: Victory, Победа! Это они открыли нам свинг, а потом и джаз. Ах, моя дорогая! Песня «Сестер Эндрюс» Boogie Woogie Bugle Boy всегда будет звучать для меня как музыка вновь обретенной надежды. Лицо того солдата я совсем не помню, а вот его подарок… Мои старые ноги тотчас пускаются в пляс, как только из граммофона доносятся первые звуки трубы!
Мы с Люсьеной не понимаем ни слова, но отчаянно крутим тощими попками, вдавливая каблуки в пол и держа руки на бедрах, подпевая: «А-тут, а-тут, а-тут-дидл-йада-тут». То-то весело!
Когда я не танцую, то пою солдатам «Марсельезу» и декламирую басни Лафонтена. Они тоже не понимают ни слова, но это очень благодарные слушатели, они задаривают меня сладостями, и у меня набирается целая коллекция конфет, которые я продаю деревенским детям. Так я накопила денег на свою первую пару шелковых чулок и красные кожаные туфли на танкетке, купленные тайком.
Однажды в соседней деревне были танцы. Туда идти целых пять километров, но даже если бы надо было бежать до самого Парижа, я бы все равно туда отправилась. В своих красных туфлях – и в сопровождении родителей!
На площади развеваются разноцветные флажки и французские и американские флаги. Маленькие лампочки светятся как звездное небо. Деревенские музыканты достают свои инструменты. Я узнаю ребят, которые играли в ансамбле «Хэппи Бойз» еще до войны. Жена мэра, как и раньше, исполняет песни Эдит Пиаф и Шарля Трене. Мы с подружками распеваем во весь голос, кружимся, вальсируем, кричим: «Да здравствует Франция!» – в ответ на тосты, которые произносятся за Францию под звон бокалов. Даже дети пляшут допоздна, сверкая в темноте белыми носочками.
Мама краем глаза присматривает за мной, сидя за столом со своим вязаньем и беседуя с деревенскими мамашами, а отец разглагольствует у стола с напитками. На нем, как и на остальных мужчинах, берет и сине-бело-красная нарукавная повязка Французских внутренних сил. Его гордый вид говорит о том, что он участвовал в этой войне и что он в прекрасном расположении духа. Я им восхищаюсь.
Ярмарочный торговец установил чудесную карусель, с большого гриба свисают разноцветные сиденья. Мало кому из нас доводилось видеть такую конструкцию. Я загораюсь желанием покататься, подружки не хотят со мной идти. Ну и ладно! Следом за отцом я поднимаюсь на карусель. Дрожащими руками хватаюсь за цепи, на которых висит сиденье. Сердце бьется со скоростью сто ударов в минуту, но обратной дороги нет. Хозяин аттракциона кричит гнусавым голосом: «Карусель свободы! Четыре франка билет!» Мужчины занимают места и с бравым видом машут женщинам, сидящим на площади. Я машу Люсьене, которая с беспокойством следит за мной.
Мои ноги висят над пыльной мостовой, и вдруг я замечаю, что одна туфля расстегнута. «Внимание, запускаю!» Мне страшно, сердце громко колотится. Дрожа, в панике я порываюсь слезть с проклятого сиденья. Вдруг позади раздается низкий голос. В словах мне слышится ласка. «Ради бога, не двигайтесь!» Голос взволнованный, но меня он успокаивает. Этот мужчина, говорящий с корсиканским акцентом, боится еще больше, чем я! Дергаясь, я раскачиваю его сиденье, настолько хлипкий этот гриб, кажется, он качается от ветра. Я не успеваю ответить, да и боюсь повернуться. Карусель начинает плавно вращаться.
Мелодия аккордеона аккомпанирует кружению карусели, сиденья кренятся, наши ноги парят на отлете. Мужчины перестали разговаривать, чувствуется, что всем страшно. Жена мэра громко запевает известный вальс Мориса Шевалье:
Старая церковь в закатных лучах,
Франция наша родная!
Цветы и пшеница на летних полях,
Франция наша родная!
Кружение ускоряется, ветер бьет в лицо, но прическа пока не растрепалась, а вот подол платья приходится держать – какая неприличная карусель. Загадочный голос позади меня кричит: «Ужасное изобретение! Какое ужасное изобретение!» Я разражаюсь нервным смехом, изо всех сил сжимая цепи. Поворачиваю голову, чтобы ветер донес мои слова, и кричу: «Пойте! Это придаст вам смелости!»
Незнакомые губы нетвердо выводят эти дорогие для участников Сопротивления слова:
Знакомые песни вдоль улиц летят,
Франция наша родная!
Аккордеон играет все веселее, сиденья кружатся все быстрее. Я свободна, я лечу! Меня переполняет счастье, хочется вопить от радости! Тут моя туфля окончательно расстегивается, пальцами ноги я пытаюсь ее удержать. Ее срывает порывом ветра, и она исчезает в толпе. Я кричу и машу ногами, а голос позади меня поет еще громче:
Огромные планы, большие мечты,
Могут они пару дней подождать.
Эта брюнетка так нежно глядит.
Франция наша родная!
Я не могу сдержать смех. Мы летим по темному небу. Я упиваюсь двумя последними строчками песни, представляю, что они обо мне, и мысленно рисую на луне лицо таинственного незнакомца.
Сиденья медленно опускаются. Как только адская машина останавливается, я оборачиваюсь – с раскрасневшимися щеками, растрепанными волосами и безумно колотящимся сердцем. Сзади никого нет.
С босой ногой я протискиваюсь сквозь толпу, умоляя святого Антония помочь мне найти туфлю. И вдруг вижу его – высокий, стройный, с темными волосами и веселыми глазами, он застенчиво улыбается, и в руке у него моя туфля.
Мамино лицо.
Как танцевать танго.
Правила игры в крапетту[39].
Секретный ингредиент моего абрикосового пирога.
Смех моих малышей.
Имена тех, кого я люблю.
Басни Лафонтена.
Правила орфографии.
Куда я положила этот дневник.
32
Джулия откладывает дневник.
Растроганная чтением, она поднимает глаза на Феликса, тот неотрывно смотрит на нее. Жанина уже несколько часов спит в своей спальне рядом. Джулия рассказывает Феликсу о своих находках и неудачах. О прогулке по трюфельным местам, о бабушкиных откровениях и об открытии, сделанном Жизель. Она выложила ему все, а чтобы он лучше понял, прочла ему вслух отрывки из дневника. Повествование Жанины, прерываемое забавными списками, заставило его плакать, грустить и смеяться.
– Ну и характер у нее был! – произносит он.
– И до сих пор есть! – парирует Джулия. – Подожди, вот она поправится, тогда увидишь!
– Думаешь, это он, тот мужчина с фотографии, о котором Люсьена не хотела говорить?
– Ума не приложу, но, судя по годам, похоже. Обалдеть, бабушка никогда о нем не упоминала! Рассказывала некоторые истории по десять раз, а самое главное забыла?
– Читай дальше!
– Мне надо отдохнуть. Перекусим?
В животе у Феликса урчит в знак согласия. Он ставит разогреваться два огромных куска пирога с анчоусами и ловко открывает бутылку розового вина.
– За романтизм и за прошлые времена, когда любили сильнее, а мечтали смелее! – отчеканивает он, поднимая бокал.
Джулия пьет и морщится, вспомнив свою утреннюю встречу с Антуаном.
– Любовь – городская выдумка. И ничего тут не поделаешь.
– Точно! Много у тебя еще таких готовых фразочек?
Она ворчит себе под нос.
– Позвони ему.
– А еще что сделать? – она задохнулась от негодования. – Позвать под венец?
– Есть в этом что-то странное…
– Да уж, одна проводит у него ночь, другая ждет под дверью. А знаешь, что самое смешное?
– Ага, вот оно: смешное.
– Что-что?
– Вот что тебя гложет. Тоненький внутренний голос кричит, что надо остерегаться, не рисковать.
Джулия наливает себе второй бокал.
– А штука в том, чтобы идти искать туфлю. Хотя ты и не видела его лица, – продолжает Феликс.
– Ты говоришь ерунду.
– Прими свою уязвимость. В этом секрет счастья. Согласись с мыслью, что ты можешь прийти голой к одетым людям. Показать себя такой, какая ты есть, открыться для чужих мнений. Только так можно стать по-настоящему живой!
– Каждый раз, когда мы выпиваем, ты об одном и том же! Лично я предпочитаю смотреть издалека, как другие прыгают в воду. И оставаться в свитере, шарфе и шапке!
Не обращая ни малейшего внимания на ее сарказм, Феликс вскрикивает и начинает боксировать. Он во весь рот улыбается от счастья.
– У меня идея! Который час?
– Почти одиннадцать, а что?
– Отлично! Попрошу Элиану меня подменить. Идем!
– Куда это? – без особого энтузиазма спрашивает Джулия. – Серьезно, если это чтобы принять мою уязвимость в ближайшем ночном клубе, то я пропускаю ход…
– За кого ты меня принимаешь? – улыбается он, надевая кожаную куртку.
– Я без сил, поеду домой, завтра в девять у меня интервью с мельником, и…
Феликс смотрит ей в глаза своими зелеными глазами и прикладывает руку к ее сердцу.
– Пора тебе пробудиться внутри.
Его звали Жан Колоретти.
Моя Лили, сердце у меня начинает биться быстрее, когда я пишу это имя. Вот уже больше семидесяти лет как я не произносила его вслух. А ведь фамилия очень красивая, не находишь? Словно пение славки.
Он на шесть лет меня старше, и его только что назначили учителем младших классов в соседней деревне. Он стоит посреди кружащихся в вальсе пар с моей туфлей в руках и улыбается. Словно всю жизнь ждал меня на этой площади. Он говорит: «Прости, у меня закружилась голова, но я обожаю Мориса