Но нам интересна вторая её часть — когда Паша стал лихим разведчиком у партизан и успешно ходил в немецкие тылы, но при этом сохранил многие свои блатные замашки. Следует рассказ о том, как однажды лихие разведчики отправились за «языком»:
«Пошли мы вчетвером. Старший — сержант Бережной Юрий Фёдорович, из сибиряков, с Алтая. Молодой, но постарше меня. Студент. На врача учился. Не захотел в госпитале работать, искал, где опаснее, вот и попал в разведку. Не один раз в тылы ходил…
Ночью переползли мы нейтральную полосу и углубились в немецкий тыл… Одного офицера живым взяли, остальных — гранатами закидали. Нарвались мы на засаду около самой передовой… Бережному в самый последний момент кость ниже локтя раздробило пулей. Наскоро перевязали мы его в лесочке, тут нас минами и накрыли. Меня оглушило и обе ноги сразу осколками — навылет. Перевязали меня, успокаивают, а у меня в голове мысль засела: “Бросят! Кому я такой нужен? “Языка” нужно доставлять? Нужно. Конечно, бросят — скажут, что погиб…” Я и заплакал. Вспомнил, как урки бросают или добивают своих, чтобы легче уйти…
Бережной наклонился ко мне и ласково так:
— Паша, выслушай меня. Мы спрячем тебя и уйдём. Слушай, слушай. Отведём “языка”, а в следующую ночь за тобой придём с носилками…
— А-а-а! Суки! — кричу. — Бросить меня хотите? Не выйдет! Мне всё равно подыхать, так я кричать буду. Кричать! Чтобы немцы всех нас вместе. Не меня одного — всех!
— Паша, Паша! — Бережной мне рот рукой закрывает. — Немцы близко. Пойми, никто тебя не бросит. Ночью мы обязательно придём. Ты только дождись, раны у тебя неопасные. Паша! Слово тебе даю, сам вернусь…
А я уперся и всё. Тогда Бережной приказал тем двоим вести “языка”. А сам со мной остался».
На третьи сутки оба разведчика всё-таки попали к своим. Оказалось, что раненая рука у Бережного вспухла и почернела — гангрена. Её пришлось ампутировать по самое плечо:
«Из-за меня, из-за жулика, руку потерял…
Руку Юрию Федоровичу отняли. Лежали мы с ним в одной палате. Обо всём переговорили. Многое я тогда понял…
Павел Николаевич смял в руке пустую сигаретную пачку.
— Простите, Павел Николаевич, а песня?
— Что? Песня? Песню мне Бережной в госпитале сочинил.
— Награды вы имеете? — не отставал я.
Он усмехнулся и вместо ответа пропел:
— Я вернусь с победой, громкой славой, с орденами на блатной груди…
И с гордостью добавил:
— Две Славы, два Знамени, девять медалей».
Таким образом, автор песни «Бывший урка, Родины солдат» назван: сержант Юрий Фёдорович Бережной, сибиряк с Алтая.
Однако не будем спешить с радостными выводами. Лично мне вся эта назидательная история не внушает доверия. Да, если ориентироваться исключительно на куплет, приведённый в рассказе Свинцова, плюс ещё две процитированные строчки, с горем пополам можно было бы принять рыбацкую байку хотя бы за дохленькую версию. Но чтобы студент медицинского вуза, без пяти минут интеллигент, стал сочинять песню с перлами типа «Может, фраер в галстуке богатом милую фалует у ворот» — это просто уму непостижимо. Да и вообще вся песня насквозь пропитана блатной стилистикой. Есть и ещё одна явная нестыковка: в песне рассказывается о солдате-фронтовике, а не о партизане. Разве не проще было Бережному написать текст о своих героических буднях, а не переносить действие на передовую?
От «Письма подруге» к «Письму жене»
К тому же на сайте «Музей шансона» неожиданно нашёлся новый след — в сообщении пользователя под ником «Игорь» (отрывок из этого комментария мы уже приводили). Рассказывая о том, как в 1957 году курсанты военного училища распевали историю урки-фронтовика, Игорь сообщает: «Были и ещё варианты. Например, “помню, день был яростный морозный, самолёт уходит в синеву; будет бой неумолимый, грозный за любовь, за счастье, за страну”». Вспоминают эту песню в своих мемуарах и фронтовики. Например, Валентин Николаевич Шапошников, воевавший в 521-м истребительно-противотанковом полку, пишет: «Я запомнил несколько песен, которые с великим удовольствием напеваю и сегодня:
Ты, наверно, спишь, моя Ирина,
И тебе, быть может, снится сон,
Как шумит донбасская равнина,
Как о берег хлещет тихий Дон…»
Шапошников не называет автора стихов (видимо, он его не знает). Нам же удалось выяснить имя этого человека — фронтовой журналист Александр Хазин, сотрудник газеты «Знамя Родины» 18-й десантной армии (той самой, начальником политотдела которой был генерал-майор Леонид Брежнев). В газете Хазин часто выступал с сатирическими публикациями под именем бойца Трофима Бомбы, но стихотворение «Письмо жене», позднее ставшее песней, появилось во время войны в сборнике Хазина «Военные стихи» (издание газеты «Знамя Родины»). Вот полный текст:
Ты, наверно, спишь сейчас, Ирина,
И тебе, быть может, снится сон,
Как шумит донбасская равнина,
Как о берег плещет тихий Дон.
Помнишь вечер?.. Яростный, чертовский,
Я тебя впервые увидал.
Помнишь снег и угол Каплуновской[7],
Где тебя я часто поджидал?
Помнишь, мы любовью поклялися
Всё опять воссоздавать с основ.
Помнишь, сколько было наших писем,
Наших книг и только наших слов?
Город наш теперь окутан дымом,
Пулями прострелен каждый сад,
Там на нашей площади любимой
Виселицы чёрные стоят.
Там за каждым домом смерть таится,
Там видна на каждом камне кровь…
Пусть же в месть святую обратится
Наша нерушимая любовь.
Пять утра. Сегодня день морозный,
Самолет уходит в синеву.
Бой идет. Неумолимый. Грозный.
За страну. За славу. За Москву.
И за Вовку нашего, за сына,
За далёкий город дорогой,
За тебя, любовь моя, Ирина…
Мы ещё увидимся с тобой.
Сегодня почти никто не помнит ни этих стихов, ни песни на них. А в своё время она была довольно популярна. Вот что вспоминает Александр Ольховой — ветеран Вооруженных сил, военный журналист:
«Многие фронтовые песни я слышал на городском базаре (Украина, город Мариуполь, по-старому — Жданов) из уст безногих инвалидов войны, просящих милостыню и поющих под гармошку с особым, уникальным жалостливым “акцентом”, от которого у меня мурашки по коже ползали… Этих “певцов” всегда окружали несколько рыдающих, всхлипывающих женщин, не дождавшихся, по всему было видать, своих суженых с “подлой”, “проклятой” войны… Две из тех инвалидских песен меня, подростка, так растрогали, что я записал их в блокнот и запомнил на всю жизнь». Одной из этих песен и было «Письмо жене». О популярности фронтовой песни вспоминают и другие мемуаристы.
В песне про урку есть отчётливые стилистические кальки с текста Хазина. Сравните:
Помнишь вечер?.. Яростный, чертовский,
Я тебя впервые увидал.
Помнишь снег и угол Каплуновской,
Где тебя я часто поджидал?
Помнишь чудный, ясный вечер мая
И луны сверкающий овал?
Помнишь, целовал тебя, родная,
Про любовь, про ласки толковал?
Не только зачин, но и параллелизм, повторение начала первой и третьей строк бросаются в глаза. Далее: «окутан дымом» — «окутан ароматом», «на площади любимой» — «на площади на главной»… Оба произведения написаны в форме обращения мужчины к женщине. Хотя как раз это неудивительно: в условиях войны именно такая форма стиха была востребована (вспомним «Жди меня» или «Тёмную ночь»).
Взыскательный читатель может возразить: не так уж много перекличек, чтобы говорить о влиянии одной песни на другую. Это могут быть обычные совпадения. Тем более содержание-то совершенно разное!
Справедливо замечено. Однако не случайно бывший курсант смешивает оба текста в один, говорит о прямой связи песен. Значит, были основания. Что касается отличия содержания, так и лагерная песня «На Колыме» написана по мотивам фронтовой «Над Тихим Доном», с оригиналом совпадают лишь музыка и последний куплет, а смысл совершенно разный.
Подобный метод типичен и для создания фронтовых песен. У того же Александра Хазина в названном выше сборнике «Военные стихи» находим немало стихотворений «по мотивам» известных песен. Вот «Шахтёрская песня» с прямым указанием («На мотив “Спят курганы” из фильма “Большая жизнь”»). С оригиналом её связывает лишь строка «Вышел в степь раздольную парень молодой». Далее следует «Песня части Шепетова» на мотив популярной «Эх, тучки, тучки понависли» (народной обработки перевода стихотворения немецкого поэта Фердинанда Фрейлиграта). Наконец, «Песня группы Соколова» на мотив «Три танкиста». Разумеется, ни о каких танкистах речь не идёт. Текст привязан к местным реалиям, прямо называются «боевой разведчик наш Сысоев», «бесстрашный Соколов», «Колосов отважный», «Емельянов — славный комиссар». То есть и фронтовые переделки известных песен, и последующие переделки песен фронтовых в блатные отличаются большой свободой импровизации. То же можно сказать и по поводу влияния «Письма жене» на песню «Бывший урка, Родины солдат».
«Воровская любовь коротка, но сильна…»
Заметим важное обстоятельство. После войны в уголовной среде песня «Бывший урка, Родины солдат» практически не исполнялась, а сохранилась больше как дворовый фольклор. Почему так случилось? Мы уже отмечали, что «патриотизм» уркаганов заметно усилился в 1943 году, после побед Красной Армии в Сталинградской битве и на Курской дуге. Именно тогда на фронт активно пошло пополнение из блатарей, которые предвкушали вторжение в богатую Европу, где можно от души «гульнуть по буфету». Поэтому любовные стенания уркагана на передовой быстро сменились другими настроениями.