Однако «братья» понимать этого не пожелали. Вот как описывает суть вспыхнувшего конфликта Варлам Шаламов в очерке «Сучья война»:
«Среди “военщины” было много крупных “урок”, выдающихся деятелей этого подземного мира. Сейчас они возвращались после нескольких лет войны-свободы в привычные места, в дома с решетчатыми окнами, в лагерные зоны, опутанные десятью рядами колючей проволоки, возвращались в привычные места с непривычными мыслями и явной тревогой. Кое-что было уже обсуждено долгими пересыльными ночами, и все были согласны на том, что дальше жить по-старому нельзя, что в воровском мире назрели вопросы, требующие немедленного обсуждения в самых “высших сферах”. Главари “военщины” хотели встретиться со старыми товарищами, которых только случай, как они считали, уберёг от участия в войне, с товарищами, которые всё это военное время просидели в тюрьмах и лагерях. Главари “военщины” рисовали себе картины радостных встреч… сцены безудержного бахвальства “гостей” и “хозяев” и, наконец, помощи в решении тех серьёзнейших вопросов, которые жизнь поставила перед уголовщиной.
Их надеждам не суждено было сбыться. Старый преступный мир не принял их в свои ряды, и на “правилки” “военщина” не была допущена. Оказалось, что вопросы, тревожившие приезжих, давно уже обдуманы и обсуждены в старом преступном мире. Решение же было вынесено совсем не такое, как думали “вояки”.
— Ты был на войне? Ты взял в руки винтовку? Значит, ты — сука, самая настоящая сука и подлежишь наказанию по “закону”. К тому же ты — трус! У тебя не хватило силы воли отказаться от маршевой роты — “взять срок” или даже умереть, но не брать винтовку!
Вот как отвечали приезжим “философы” и “идеологи” блатного мира. Чистота блатных убеждений, говорили они, дороже всего. И ничего менять не надо. Вор, если он “человек”, а не “сявка”, должен уметь прожить при любом Указе — на то он и вор…
Напрасно указывали предводители “военщины”, что случайность, особенность их положения в тот момент, когда им было сделано предложение пойти на фронт, исключала отрицательный ответ».
Интересно описание тех же самых «идеологических противоречий» изнутри — взглядом человека, который принадлежал именно к числу блатных и держал сторону «идейных» уголовников против отступников. Вот эпизод из романа «Блатной», автор которого Михаил Дёмин в послевоенное время был «законным вором». В камеру воров «заплывает» записка из соседней «хаты» — «ксива»:
«Дело вот какое, — писал Цыган, — у вас в камере находится Витька Гусев. Я его сегодня видел на прогулке. Он наверное хиляет за честного, за чистопородного… Если это так — гони его от себя. И сообщи остальным. Гусь — ссученный! В 1945 году я встречался с ним в Горловке; тогда он был — представляешь? — в военной форме, при орденах, в погонах лейтенанта… Всем нам горько и обидно наблюдать такую картину, когда среди порядочных блатных ходят всякие порченые. И неизвестно, чем они дышат, какому богу молятся…»
Получив такое послание, воры начинают подробно расспрашивать обвиняемого:
«— Значит, служил? — спросили его.
— Служил.
— Носил форму?
— Конечно.
— Награды имел?
— Да, — ответил он, — имел. Воинские награды!.. Да, было, было. Почти вся армия Рокоссовского состояла из лагерников, из таких, как я! Нет, братцы. — Он мотнул головой. — Я не ссученный…
— А что есть сука? — спросил тогда один из блатных…
— Сука это тот, — пробубнил Рыжий, — кто отрекается от нашей веры и предаёт своих.
— Но ведь я никого не предал, — рванулся к нему Гусь, — я просто воевал, сражался с врагом!
— С чьим это врагом?
— Ну как — с чьим? С врагом Родины, государства.
— А ты что же, этому государству друг?
— Н-нет. Но бывают обстоятельства…
— Послушай, ты мужик тёртый, третий срок уже тянешь — по милости этого самого государства. Неужели ты ничего не понимаешь?.. Ежели ты в погонах — ты не наш. Ты подчиняешься не воровскому, а ихнему уставу. В любой момент тебе прикажут конвоировать арестованных — и ты будешь это делать. Поставят охранять склад — что ж, будешь охранять… Ну, а вдруг в этот склад полезут урки, захотят колупнуть его, а? Как тогда? Придётся стрелять — ведь так? По уставу!
— …Я стрелял в бою. На фронте. И не вижу греха.
— Ну, а мы видим… Истинный блатной не должен служить властям! Любым властям!
— Значит, если я проливал кровь за Родину…
— Не надо двоиться… Если уж ты проливал — так и живи соответственно. По ихнему уставу. Не воруй! Не лезь в блатные! Чти уголовный кодекс!»
Формально «честные воры» защищали «праведность» уголовных понятий. Вор не должен брать оружие из рук власти. Кто нарушил этот закон — тот отступник. И никаких оправданий ему нет. Однако на деле эти фразы скрывали обычную борьбу за власть в уголовном мире. Фронтовики из числа воров способны были легко оттеснить ту «блатную элиту», которая переждала войну в лагерях. Героическое прошлое, отчаянные военные приключения, «духовитость» и кураж уголовных фронтовиков способны были резко выделить их в арестантских глазах из числа других воров. Надо также учесть, что в голодное послевоенное время каждый кусок был на счету. И принимать лишние рты (пусть даже воровские) в блатную компанию значило отдавать своё и потуже затягивать пояс. Не проще ли увеличить за счёт прибывших не количество «честняков», а ряды «пахарей»? Вот тут-то и вспомнили «праведные каторжане» о «святых традициях истинных воров»…
То есть поначалу лагерные «законники» не желали воевать с отступниками, тем более их уничтожать. Они просто хотели указать им место в «стойле». Если ты однажды смог переступить через воровской закон, то сможешь сделать это и в другой раз. Поэтому таким арестантам нет доверия. Придётся «военщине» переходить в разряд обычных лагерных работяг. Их судьба — не «боговать», а вкалывать, пахать на государство, которое они, вопреки блатным понятиям, защищали с оружием в руках. А бывшие дружки-приятели, оставаясь «в законе», будут жить за их счёт.
Согласиться с такой ролью блатные фронтовики не могли. Слишком уж сильна была в них привычка властвовать. Об этом тоже есть эпизод в книге Дёмина. Главный герой после развенчания бывшего вора по кличке Гусь беседует с ним один на один:
«— Ты ведь уже не блатной, — сказал я, — ты никто! Живи себе тихо, в сторонке. Тебе же лучше будет!
— Тихо? В сторонке? — произнёс он угрюмо. — Ну, нет… Нема дурных, как у нас в Ростове гутарят… Вы, значит, аристократы, а я должен пахать, в землю рогами упираться? Жидкие щи с работягами хлебать? Нет, нема дурных! Я сам хочу — как вы… У вас какая жизнь? Удобная…»
Сама жизнь подталкивала блатных фронтовиков к войне за власть в лагерном воровском сообществе. И война грянула!
Но это — уже совсем другая песня…
Как тайна сталинских указов и история уголовной резни накрылись жиганским бушлатиком«Идут на Север этапы новые»
Идут на Север этапы новые[8],
Кого ни спросишь — у всех Указ…
Взгляни, взгляни в глаза мои суровые,
Взгляни, быть может, в последний раз.
А завтра утром из каталажки я[9]
Уйду этапом на Воркуту,
И под конвоем, своей работой тяжкою,
Быть может, смерть свою я там найду.
В побег уйду я — и часовые
Пойдут в погоню, зэка кляня,
И на винтовочках взведут курки стальные,
И непременно убьют меня.
И вот доставят тебе записочку,
Её напишет товарищ мой:
«Не плачь, не плачь, подруга моя милая,
Я не вернусь уже к тебе домой».
А ты стоять будешь у подоконника[10],
Платком батистовым слезу утрёшь;
Не плачь, не плачь, любимая, хорошая,
Ты друга жизни ещё найдёшь.
А дети малые, судьбой оплаканы,
Пойдут дорогой искать меня;
Не страшны будут им срока огромные,
Не страшны им и лагеря.
Друзья накроют мой труп бушлатиком,
На холм высокий меня снесут,
И похоронят душу мою жиганскую[11],
А сами тихо запоют.
Этап на Север, срока огромные,
Кого ни спросишь, у всех Указ…
Взгляни, взгляни же в глаза мои суровые,
Взгляни, быть может, в последний раз.
От Телескопова до офтальмологии: песне ты не скажешь «до свиданья»
Жалостливая история о «северном этапе» относится к числу самых известных лагерных песен. Она шагнула из-за «колючки» в народ и широко расплеснулась по всему СССР в результате хрущёвской «оттепели» — массового возвращения из лагерей потоков интеллигенции и уркаганов, начиная с эпохи «раннего реабилитанса» (после смерти Сталина в 1953 году). Эта песня — одна из многих, исполнявшихся во дворах, подворотнях, на кухнях, в кругах творческой богемы, но зато она была запечатлена в знаковых произведениях отечественной художественной литературы.
Первое цитирование этого уголовного романса мы встречаем в повести Юлия Даниэля «Искупление», увидевшей свет в 1964 году. Даниэль, который вслед за Андреем Синявским издал своё произведение за рубежом под псевдонимом «Николай Аржак» (персонаж блатной песни), вкладывает в уста одного из «чистых, умытых, сытых людей» слова, полные «суеверного ужаса»: «Боже, что ж это я делаю?! Зачем я пою эти песни? Зачем накликиваю?.. Это же всерьёз, это же взаправду! Ах, прощай, Москва, прощайте, все!.. Возьмут винтовочки, взведут курки стальные и непременно убьют меня… Тьфу, напасть!»
В 1968 году вышла «Затоваренная бочкотара» Василия Аксёнова — «повесть с преувеличениями и сновидениями в двух частях». В одном из эпизодов водитель Володя Телескопов ставит мат сотруднику милиции Бородкину, и тот непр