аведно водворяет «обидчика шахматистов всех времён и народов» в КПЗ. В знак протеста Телескопов исполняет лагерный романс:
«Володя… пел драматическим тенорком:
Этап на Север, срока огромные:
Кого ни спросишь, у всех указ —
Взгляни, взгляни в лицо мое суровое.
Взгляни, быть может, в последний раз!..
Ирина Валентиновна с глубоким вздохом сжала руку Глеба.
— Глеб, это похоже на арию Каварадосси…»
Несмотря на явную иронию момента, реплика «учительницы по географии всей планеты» Ирины Валентиновны Селезнёвой свидетельствует о положительном восприятии арестантской песни.
Через три года после «Бочкотары» появляется один из самых ярких детских детективов советской эпохи — повесть Юрия Коваля «Приключения Васи Куролесова». Она обрела популярность также благодаря одноименному мультфильму, снятому режиссёром Владимиром Поповым в 1981 году. Герой повести Вася Куролесов, подобно Телескопову, попадает по недоразумению в камеру предварительного заключения. Двенадцатая глава, в которой описано это событие, так и называется — «Взгляни, взгляни в глаза мои суровые…»:
«На деревянной лавке, которая тянулась вдоль стены, сидел человек с лицом неспелого цвета и что-то мычал. Вася не сразу понял, что человек поёт, но постепенно стал различать слова:
Взгляни, взгляни в глаза мои суровые,
Взгляни, быть может, в последний раз…
Вася поглядел в глаза певцу, но ничего особо сурового в них не увидел — так, серая муть, голубая чепуха.
— Ты кто такой? — спросил вдруг певец тяжёлым голосом.
— А ты? — насторожился Вася.
— Чего? Кто я такой? Да если я скажу, ты умрёшь от страха! Меня вся Тарасовка знает! Понял? Туши свет!»
Незнакомец оказывается мелким уголовником по кличке Батон, и песня служит как бы «опознавательным знаком» его принадлежности к преступному миру. Это подтверждается дальнейшим диалогом между Васей и Батоном: последний признаётся — «Сижу по глупости: одному пинджаку рога посшибал». То есть поколотил гражданина…
Мотив «Этапа» возникает ещё раз — в финале главы:
«Вася представил, как будет плакать мама Евлампьевна, выйдя его провожать в дальнюю сибирскую дорогу, станет махать платочком и совать ему в руки узелок с ватрушками. Тихо-тихо, чтобы не услышал Батон, стал Вася плакать, и сквозь слёзы замычал он песню:
Взгляни, взгляни в глаза мои суровые,
Взгляни, быть может, в последний раз…»
Здесь песня уже связывается с арестантской темой и её традиционными атрибутами: дальней дорогой, плачущей мамой и каторжанской Сибирью. Интересно отметить: немало россиян признаётся, что впервые узнали о песне «Идут на Север этапы новые» именно из повести (или мультика) Юрия Коваля. Я и сам в юности, прочитав книжку, зацепил в память слова о «глазах суровых», не имея представления, из какой песни они взяты. И лишь много позже услышал её целиком.
В постперестроечные годы, когда и классический блат, и «русский шансон» зазвучали в полную силу, отрокам и отроковицам «повезло» больше: их родители оказались более «продвинутыми» и зачастую воспитывали своих чад на уголовно-арестантском фольклоре. Это касается и представителей интеллигенции. Так, в повести Николая Васильева «Самое счастливое время» описываются будни экспедиции:
«Макар затренькал на гитаре что-то блюзоподобное… Макар был в своём репертуаре:
Идут на Север, срока огромные.
Кого ни спросишь — у всех указ.
Взгляни, взгляни в глаза мои суровые.
Взгляни, быть может…
— Где ты этого нахватался, а? — спросил я. — У тебя ведь папа — учитель математики.
— Нахватался! — передразнил Макар. — Это практически классика. Ты бы знал, как мой папа-учитель поёт эти песни. Концертный зал имени Чайковского отдыхает».
Сегодня «Этап» (как и другие произведения классического блата) на слуху у многих, строки из песни охотно цитируют не только в прямом, но и в переносном смысле. Например, в статье Анастасии Эповой, озаглавленной «Взгляни в глаза мои суровые», речь идёт… о глаукоме — заболевании, приводящем к гибели зрительного нерва и слепоте.
Таким образом, песня, которую мы условно назовем «Этап на Север», вышла за рамки уголовно-арестантского фольклора и стала фактом общенациональной культуры.
«Указ семь-восемь шьёшь, начальник?»: «колхозная» версия
Однако многие страстные поклонники блатного шансона не в курсе того, о каком «указе» идёт речь. Сталинская эпоха оказалась щедра на самые разные указы и постановления, последствия которых больно отразились на гражданах СССР. Какой именно из этих грозных документов послужил поводом для «Этапа»?
Самая ранняя датировка песни — 1932 год. Так, на форуме сайта «Мой Тамбов» пользователь Skepticism пишет: «Песня блатная была: “Бредут на север срока огромные, кого ни спросишь — у всех указ”. Здесь как раз и говорится, как указ от 07.08 отложился в народной памяти».
Речь идёт о знаменитом постановлении ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 года «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности». В народе его именовали по-разному: «указ семь восьмых», «указ семь-восемь» (седьмое число восьмого месяца), «закон о колосках» (часто с уточнением — о двух, трёх, пяти колосках). Этот документ спровоцировал широкую волну репрессий. Но имеет ли он отношение к знаменитой лагерной песне?
Постановление от 7 августа 1932 года было принято по инициативе Сталина. Вождь в письме Кагановичу и Молотову (20 июля 1932 года) пояснял, что «за последнее время участились хищения кооперативного и колхозного имущества и кражи грузов на желдортранспорте. Антиобщественные элементы получают 2–3 года тюрьмы и часто через 6–8 месяцев попадают под амнистию, хотя на деле подрывают новый общественный строй. Терпеть этого нельзя».
«Указ семь-восемь» появился в разгар коллективизации — насильственного объединения крестьян в колхозы, которое привело к чудовищному голоду 1932–1933 годов на территории Украины, Белоруссии, Юга России, Северного Кавказа, Поволжья, Южного Урала, Западной Сибири, Казахстана. В результате, по некоторым сведениям, погибло до семи миллионов человек. Впрочем, многие историки считают, что массовый голод возник не из-за сплошной коллективизации, а в результате принудительных сталинских хлебозаготовок. Из закромов выгребалось даже зерно, предназначенное для сева. Урожайность зерновых упала с 53,4 пуда с гектара (1927) до 38,4 пуда с гектара (1931). Государственная политика по принудительному обобществлению скота привела к массовым забоям в 1928–1931 годах. С осени 1931 года поголовье у единоличников сократилось, и убыль происходила за счёт колхозного и совхозного стада.
Драконовские меры, которые вводились «указом семь-восемь», были направлены в основном против колхозного крестьянства. Сокрытие зерна, забои скота в коллективных хозяйствах расценивались как «хищение кооперативной и колхозной собственности». Не зря постановление назвали «закон о колосках»: нередко крестьян хватали и осуждали даже за то, что они после сбора зерновых подбирали оставшиеся на поле колоски. Позднее сбор колосков стал частью воспитательной работы среди сельских пионеров: каждое зёрнышко — в закрома Родины. Даже в 1964 году в учебнике «Родная речь» красовалось стихотворение со строками:
Огороды мы пололи,
Загорали у реки
И в большом колхозном поле
Собирали колоски.
Стишок был подписан поэтом М. Смирновым, который на поверку оказался… помесью Агнии Барто и Самуила Маршака, на пару создавших это милое произведение.
Но вернёмся в 1932 год. Постановление от 7 августа вводило в качестве уголовной санкции за хищения расстрел с конфискацией имущества, который при смягчающих обстоятельствах заменялся лишением свободы на срок не менее 10 лет с конфискацией имущества. Осуждённые не подлежали амнистии.
Повторимся: основной удар обрушивался на крестьян. Достаточно ознакомиться с секретной «Инструкцией по применению постановления ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 г.», изданной 16 сентября того же года. Она преимущественно посвящена репрессиям на селе — борьбе с кулаками, единоличниками, «несознательными» колхозниками… Историк А. Матис, изучая практику применения «указа семь-восемь», отмечает, что среди подследственных преобладали крестьяне, причём значительная их часть являлась членами колхозов, в том числе руководителями.
Впрочем, меньше чем через год кампанию свёртывают. Сначала выходит постановление Политбюро от 1 февраля 1933 года — прекратить практику привлечения к суду по закону от 7 августа «лиц, виновных в мелких единичных кражах общественной собственности, или трудящихся, совершивших кражи из нужды, по несознательности и при наличии других смягчающих обстоятельств». А 8 мая появляется инструкция ЦК ВКП(б) и СНК СССР № П-6028 «О прекращении применения массовых выселений и острых форм репрессий в деревне». Возможно, изданию этой инструкции способствовали письма Михаила Шолохова лично Сталину от 4 и 16 апреля 1933 года о диком беспределе, который творился по отношению к колхозникам на Дону.
Позднее принимается постановление СНК и ЦИК СССР от 29 июля 1935 года «О снятии судимости с колхозников». В течение семи месяцев снята судимость с 800 тысяч человек, все они восстановлены в правах. Заметим — речь идёт исключительно о колхозниках! Понятно, кто в подавляющем большинстве пострадал от «указа семь-восемь»…
Итак, репрессии в основном ограничивались селянами. Это не позволяет связать появление песни с 1932 годом. «Кого ни спросишь, у всех Указ» означает то, что песенный указ охватывал огромную массу арестантов. Однако «указ о колосках» под это определение никак не подходит. За 1932–1939 годы по нему реально получили сроки около 183 тысяч человек. При этом мало кому давали десять лет: на 1 января 1939 года в лагерях НКВД СССР находилось всего 27 313 лиц, осуждённых по «закону о колосках». «Червонец», видимо, получали лишь те, кто первоначально приговаривался к смертной казни: в подавляющем большинстве случаев расстрел заменялся лишением свободы. Следует заметить также, что 115 тысяч дел по «указу семь-восемь» были пересмотрены уже к 20 июля 1936 года, о чём Генеральный прокурор СССР Вышинский доложил Сталину, Молотову и Калинину. Более чем в 91 тысяче случаев применение закона от 7 августа признали неправильным и освободили 37 425 человек, ещё находившихся в заключении.