ения, объединявшие в себе несколько приисков. Так, всё Западное управление Колымы с больницами, тюрьмами, лагерями досталось «сукам», Северное — ворам. Подобное же разделение стало характерно и для лагерей остальной части Союза.
В результате пламя «сучьей войны», казалось, несколько утихло. Однако проблем у гулаговского начальства меньше не стало. Теперь начались головные боли с распределением этапов: сначала по камерам, потом — по зонам. Везде надо учитывать «масть» уголовника, иначе спровоцируешь беспорядки. Требуется дополнительный контроль, оформление лишней документации… То ли дело прежде: пришёл зэк, отправили туда, где в зоне свободные места, — и с плеч долой! Теперь же надо решать с оглядкой, а то наживёшь на свою голову приключений. А этапы идут и идут…
Нередко тюремщики, плюнув на все тонкости, решались распределить этап по зонам, не разбираясь в «мастях» уголовников. Ворам или «сукам» объявляли, что их везут в соответствующую их «статусу» зону. А дальше — хоть трава не расти… Впрочем, чаще всего это происходило не случайно и не от перенапряжения «начальничков». Это была целенаправленная политика стравливания профессионалов уголовного мира, только теперь — не стихийная бойня, а управляемый чекистами процесс. Одной из скрытых целей было уничтожение организованной преступности или хотя бы такой мощный удар по ней, после которого эта преступность не могла бы оправиться как можно дольше. О том, что воровской этап направляется в «сучью» зону или «сучий» — в воровскую, знало как руководство пересыльной тюрьмы, так и руководство лагеря назначения. А через него оповещались и коренные обитатели, которые соответствующим образом готовились к приёму гостей.
Так поступали не только с воровскими, но и с «сучьими» этапами. Но почему? Ведь «суки», казалось бы, держали сторону лагерного начальства. Однако со временем они в зонах оказались наглее и подлее воров и, пользуясь поддержкой начальства, беспредельничали в отношении зэков. Вот что пишет Анатолий Жигулин:
«Расскажу о суках, царивших на ДОКе. Главным среди них был Гейша. Его я не видел. Видел я, и видел в “деле”, старшего его помощника — Деземию. Ходил он и в жилой, и в рабочей зоне со свитой и с оружием — длинной обоюдоострой пикой (у всех у них были такие пики — обоюдоострые кинжалы из хорошей стали длиной 30 см). Начальство смотрело на это сквозь пальцы.
Однажды я задержался в столовой. Она была пуста, блестела вымытыми до желтизны полами. Только два мужика-работяги спорили из-за ложек — чья ложка? И вошёл с свитою Деземия. Заметив спорящих, он направился прямо к ним.
— Что за шум такой? Что за спор? Нельзя нарушать тишину в столовой.
— Да вот он у меня ложку взял, подменил. У меня целая была. А он дал мне сломанную, перевязанную проволочкой!
— Я вас сейчас обоих и накажу, и примирю, — захохотал Деземия. А потом вдруг молниеносно сделал два выпада пикой, — словно молнией выколол спорящим по одному глазу.
И сам Деземия был чрезвычайно доволен своей “шуткой”, и вся свита искренне хохотала, созерцая два вытекающих глаза…»
Несколько моих собеседников из числа гулаговских «мужиков» подчёркивали главную особенность таких расправ. Они всегда проводились под видом восстановления справедливости, но с каким-то особым садизмом. Так, в одном из магаданских лагерей «крысятнику» (арестанту, который крал у своих же собратьев) «суки» в назидание другим отрубили обе руки. В другом случае заключённому, посмевшему огрызнуться, они отрезали язык. Ещё одному сидельцу разрезали рот до ушей… Подобное «наведение порядка» способствовало накоплению глухого недовольства, приводило к взрывам негодования. В конце концов это поняли и чекисты. Одно дело, когда блатные режут друг друга, другое — когда портят рабочую силу. Некоторые из старых лагерных работников признавались автору этой книги, что с ворами в зоне к концу 40-х годов и началу 50-х было намного спокойнее, чем с «суками».
В «сучью войну» постепенно были вовлечены не только две основные противоборствующие стороны, но и остальной арестантский мир, который в результате воровской резни распался на множество течений, групп и «мастей». В конце концов арестантский мир стал понемногу склоняться в сторону поддержки «честных воров». Вот что пишет по этому поводу Жигулин: «Не стоит романтизировать воров и их закон, как они это сами делали в жизни и в своём фольклоре, как это иногда делали даже известные писатели. Но суки в тюрьмах, в лагерях были для простого зэка особенно страшны. Они верно служили лагерному начальству, работали нарядчиками, комендантами, буграми (бригадирами), спиногрызами (помощниками бригадиров). Зверски издевались над простыми работягами, обирали их до крошки, раздевали до нитки. Суки не только были стукачами, по приказам лагерного начальства они убивали кого угодно. Тяжела была жизнь заключённых на лагпунктах, где власть принадлежала сукам… в случае прихода в лагерь большого воровского этапа суки скрывались в БУРах, власть менялась, лагпункт становился воровским. Облегчённо вздыхали простые работяги».
Ничья в пользу воров
Так кто же всё-таки взял верх в «сучьей войне» — «законники» или «бляди»? Если иметь в виду количественные показатели, можно сказать, что резня завершилась вничью. Потерь было достаточно как с той, так и с другой стороны. Пламя кровавых разборок удалось сбить не столько разделением лагерей на воровские и «сучьи», сколько амнистией 1953 года в связи со смертью Сталина. Амнистия практически не распространялась на «политических», зато лагеря освободились от многих уголовников. Кто-то из урок вышел на свободу (при сроке наказания до 5 лет), кому-то сократили срок наполовину. Многие воры не попали под амнистию, поскольку являлись особо опасными рецидивистами и сроки у них были приличные. Зато на волю вышло немало воровской «пристяжи». С другой, «сучьей», стороны освободились многие, особенно участники войны. Лагерная резня потеряла свою массовость. А на свободе, на широких российских просторах накал страстей быстро поостыл. Отколовшиеся не совались в воровское сообщество, а у воров было достаточно своих серьёзных дел, чтобы ещё отлавливать «блядей» по всему Союзу. Разумеется, «сук» заклеймили, призвали «истинных босяков» бороться с ними и уничтожать — но и только. При случае такой возможности не упускали, но специальной охоты не велось.
Куда более важно обратить внимание на другие последствия массовой резни уголовников. Серьёзное изучение источников, беседы со старыми лагерниками дают основание сделать вывод о том, что именно массовая резня «сук» и воров привела к значительному укреплению позиций воровского мира и возникновению романтического ореола вокруг «законников» как в местах лишения свободы, так и на воле. «Сучья война» укрепила изнутри, сплотила уголовный мир, подтолкнула его к серьёзным, глубоким реформам. И в результате наша страна получила изощрённое, искусно организованное и мощное преступное сообщество.
Чего же ещё можно было добиться гулаговской администрации, поддерживая одних профессиональных уголовников в борьбе против других? Основная масса зэков настороженно и зло относилась как к ворам, так и к «сукам», а заодно и к «начальничкам», поскольку именно в них видела представителей сталинской карательной машины, бросившей арестантов в лагеря. Однако к воровскому миру большая часть сидельцев в период резни стала относиться лучше, чем к «сучьему». Объясняется это просто. Воры были закоренелыми преступниками, — но они не скрывали своих взглядов, принимали за них мученическую смерть. В то время как «суки» в основном оказывались лицемерами, лизоблюдами, холуями, которые добивались такой же власти над «фраерами», как и воры. И в этом им способствовала администрация лагерей! Постепенно воры в глазах остальных заключённых приобретали мученический ореол, становились жертвами, страдальцами. Такова уж русская душа — жалеть тех, кто подвергается гонениям…
Но даже не это главное. «Сучьи войны» заставили воров понять: нельзя безнаказанно издеваться над «мужиками», унижать и грабить их. Именно в простом арестанте надо искать своего союзника. Именно в умы рядовых сидельцев следует вдалбливать идею о том, что воровской мир строг, но справедлив, что вор никогда не обидит «честного арестанта», защитит от беспредела. А если подобное произошло — жестоко накажет виновного. Надо, чтобы «мужик» сам принёс тебе то, что до этого ты у него вымогал. До «сучьих войн» даже мысли об этом не было. «Фраер» существовал для того, чтобы кормить блатного и пахать на него. Блатной мог делать с «фраером» что захочет — вот основные правила довоенного лагерного сообщества. Теперь же всё стало постепенно поворачиваться по-иному. Вор провозгласил себя радетелем за арестантское благо, защитником и покровителем сидельца. Простой зэк стал замечать что-то странное. Там у старика здоровые лбы отняли передачу — и вот уже на глазах у всех арестантов по приказу вора беспредельщиков забивают ломами. Вору сообщили, что у одного из «мужиков» умерла жена и на воле сиротами осталось двое малолетних детей. Через некоторое время «мужик» узнаёт, что его ребят одели, обули, дали немного денег на первое время… Это не пустые байки — так действительно случалось!
Как?! Неужто это те самые «законники», которые запросто могли мимоходом «подрезать доходягу» и глазом не моргнуть? Те же. Конечно, подобных случаев показного благородства было не так много. И все они были рассчитаны на театральный эффект, передавались из уст в уста, обрастали удивительными подробностями… Но мощная, хитроумная пропаганда давала свои результаты. Они ощутимы и по сей день. И сейчас в зоне «мужик» в трудную минуту скорее обратится за помощью к вору, «смотрящему», «положенцу», а не к администрации. Ему помогут далеко не всегда. Однако внимательно выслушают и скажут пару нужных слов. Добрых. Сочувственных. Особо «оборзевшего баклана», притесняющего арестантов, быстро обломают. А уж если помогут — об этом будет знать вся зона, и за зоной, и родственники, и знакомые…