Где водятся дикие звери…
В сборнике А. Добрякова «Уличные песни» встречаем другую версию:
Семьсот километров тайга,
Не видно нигде здесь селений…
То есть 500, 600, 700 километров — всё уже «расхватали»… Вот и пришлось брать, что осталось, — 800. Поражает абсолютная поэтическая глухота сочинителя. Такой человек по определению не мог написать стихов уровня «Ванинского порта».
О полной несостоятельности Григория Александрова как поэта свидетельствуют и отрывки его собственной поэмы, изданной в 1991 году, — «Факел над Крымом». Она рассказывает о 47-летнем Мусе Мамуте, который в знак протеста против запрета на возвращение крымских татар совершил акт самосожжения в 1978 году:
Всяких губителей свору презренную
Ты, как змею, растоптал,
Подлость ничтожную, злобу надменную
Смертью своею попрал.
Славою дивной, в веках не забытой
Души людей напоил.
Кровью воскресшей, костром не убитой
Вечную жизнь заслужил.
Чудовищное косноязычие, языковые штампы, неоправданное обилие примитивных глагольных рифм, смысловые и стилистические нелепости (воскресшая кровь, убивающий кровь костёр, растоптал свору, как змею)… И автора этого кошмара филолог Бахтин серьёзно рассматривает как сочинителя гимна колымских зэка?!
Дальше Александров «прокалывается» ещё более явно — в одной, но очень важной строке. Переделывая канонический текст под свой «первоначальный», он даёт собственный вариант —
Будь проклята ты, Колыма,
Что названа чудом планеты!..
В то время как в каноническом тексте — «что названа чудной планетой». Но получается дикий ляпсус. «Чудо планеты» — странное выражение. Какое «чудо планеты»? Кто так называл Колыму, когда и почему? В то время как «чудная планета» понятна любому лагернику. Поскольку в ГУЛАГе бытовала саркастическая частушка:
Колыма, Колыма,
Чудная планета:
Девять месяцев зима,
Остальное — лето!
Мы оставляем в стороне довольно сомнительное утверждение о том, что «Ванинский порт» был создан в 1951 году, хотя многие лагерники утверждают, что знали песню намного раньше. Старый колымский зэк А. Морозов пишет, что слышал её осенью 1947 года, М. Дёмин свидетельствует то же самое, Р. Климович вспоминает, что впервые познакомился с «колымским гимном» в норильском следственном изоляторе в 1949 году…
Несостоятельны и намёки Александрова на то, что его якобы «оригинальные» стихи искалечены «филологами из КГБ». Непонятно: зачем чекисты упорно трудились над редактированием «Ванинского порта» и его обратным внедрением в лагеря?! К тому же по ГУЛАГу ходили песни куда более крамольные, которые следовало «переделывать» в первую очередь — тот же «Угль воркутинских шахт»:
Сталин издал закон,
Страшный он, как дракон…
…
Знай, что Россия вся —
Это концлаг большой…
Если довериться Александрову, надо признать, что филологи в КГБ создали на порядок более яркие, талантливые и обличительные стихи, чем «автор» «первоначального» текста. Да ещё и способствовали их распространению по стране!
Мнимые авторы: «Костя-пират» — сатрап и стихотворец
И наконец, последний претендент. Магаданский писатель-краевед Александр Бирюков выдвинул версию о том, что «гимн колымских зэка» создал Константин Сараханов. Биография этой колоритной личности весьма интересна, но не даёт оснований считать версию его авторства достаточно обоснованной.
Прежде всего, Сараханов никогда не был зэком и не проходил через Ванинский порт. Хотя под следствием находился несколько раз. Впервые — в декабре 1937 года, когда он, технический руководитель прииска «Штурмовой», был брошен в магаданский следственный изолятор. Правда, уже в конце февраля 1938 года его выпускают из-под стражи. По одной из версий, инициативный инженер был освобождён из тюрьмы по личному указанию начальника Дальстроя Карпа Павлова, которому срочно понадобился энергичный техрук на прииск «Мальдяк», где складывалось катастрофическое положение с планом. Вскоре за успехи в золотодобыче Сараханов получил орден. Вторым орденом его наградили через год, когда он стал начальником прииска «Ударник».
Впрочем, после войны Сараханов вновь попадает под следствие — по «делу геологов» 1949 года. Что это за дело? Интригу закрутила корреспондент газеты «Правда» А. Шестакова, по образованию — геолог. Согласно одной из версий, во время посещения Красноярского геологического треста Шестакова увидела в экспозиции образец тюямунита — урановой руды из Ферганы. Журналистка, однако, выдала минерал за красноярский и заявила, что в Красноярском крае существует месторождение урана, которое скрывается от правительства. Сталин приказал арестовать всех «виновных». В 1949 году были репрессированы 27 человек. Затем обвинение расширили: следователи «докопались» до того, что «вредители-геологи» скрывают от правительства месторождения не только урана, но и других полезных ископаемых. Именно эта история получила название «дело геологов» или «Красноярское дело».
По другой версии, геолог Яков Эдельштейн ещё в начале XX века дал отрицательную характеристику югу Красноярского края как безнадёжному для промышленного использования (так называемое «белое пятно» Эдельштейна). Но якобы после взятия Берлина в руках советской разведки оказались секретные документы, в которых содержалась информация, опровергавшая прогнозы Эдельштейна. Якова Соломоновича и его соратников заподозрили в сокрытии богатств Красноярского края, а геолог-журналист Шестакова подвела под дело «теоретическую основу». Учёные оказались за решёткой, Эдельштейн скончался в тюрьме в 1952 году.
А Сараханова как раз в период следствия по «делу геологов» перебрасывают на строительство красноярского рудника «Юлия», и он оказывается в самом центре событий! Рудник лично посетила Шестакова, после чего Сараханов во второй раз попадает за решётку на несколько месяцев. Однако никакой вины за ним не нашли. Об этой истории повествует в своей книге «По царским и сталинским тюрьмам» бывший зэк — геолог Владимир Померанцев, знакомый с Сарахановым по прииску «Юлия». Автор рисует неприглядный портрет Константина Константиновича:
«В день приезда на “Юлию” я был вызван к начальнику строительства будущего рудника… Сараханов в форме горного полковника (таких полковников называли “павлинами” за большое число золотых и синих нашивок на рукавах) пренебрежительно осмотрел меня строгим взглядом с головы до ног, выждал несколько мгновений и только потом милостиво предложил сесть. Это был могучий мужчина, когда-то, надо полагать, блестящий красавец, брюнет, теперь с сединой в чёрной вьющейся и всё ещё огромной шевелюре. Передо мной сидел легендарный Костя-пират…
Сараханов долгие годы слыл на Колыме грозным полубогом в округе, по площади равной небольшому европейскому государству. В его беспредельном и бесконтрольном владении находились люди и природа: оловянные рудники, золотые прииски, угольные шахты, лесные разработки, все виды транспорта и связи и лагеря, лагеря, лагеря заключённых. Когда на прииске появлялась буквально упавшая с неба (у него был свой самолёт) фигура Сараханова, одетая в нагольный полушубок, подпоясанный широким красным кушаком с болтающимся на боку маузером, в папахе, заломленной на торчащих во все стороны чёрных кудрях; когда эта фигура, с утра полупьяная, шагала размашистым шагом по прииску, изрыгая звероподобным рыком матерщину, когда за ним, почтительно отстав на два шага, семенили и забегали по сторонам всех родов “шестёрки”, готовые по первому знаку владыки кинуться избить, связать, отнять что бы то ни было, — тогда местным вольным, полувольным и заключённым жителям оставалось только одно: шёпотом передавать друг другу информацию — Костя-пират приехал!
За какой-то сверхвыходящий за рамки произвол Костю-пирата отдали под суд. Но ворон ворону глаз не выклюет. Он отделался лёгким испугом — назначением с дальнего Севера на ближний… И вот теперь, пока не приглядел ещё себе дела по своей широкой натуре, Сараханов сидел скромным начальником строительства рудника “Юлия”».
Нарисованный образ вызывает некоторые сомнения. До второго ареста Сараханов не поднимался выше техрука прииска. В 1938 году по выходе из СИЗО «Костю-пирата» не отправили «с дальнего Севера на ближний», а поставили инженером на прииск «Мальдяк». Затем повысили — но опять-таки власть его ограничивалась пределами отдельного прииска «Ударник», который он возглавлял. Так что о «бесконтрольной власти» над десятками лагерей, рудников, шахт и речи быть не могло.
С другой стороны, уже то, что Сараханов дослужился до «горного полковника», говорит о многом. Горный директор I ранга (как правильно звучит это звание, учреждённое в 1947 году) относился к числу старшего начальствующего состава работников горной промышленности и строительства рудников Министерства чёрной металлургии СССР. Это звание было одним из самых высоких в отрасли: выше — только Горный генеральный директор I ранга, то есть «горный генерал». Подобных высот вряд ли можно было достичь без рабской эксплуатации лагерников: планы по добыче золота спускались завышенные. Многие колымские зэки вспоминают, что именно в годы руководства Сараханова «Мальдяк» считался одним из самых страшных приисков. Потому и кинули «Костю-пирата» на красноярскую «Юлию» (где работа застопорилась): этот — может выжать! Не самая лучшая характеристика для автора «Ванинского порта»…
Итак, биография Сараханова не располагает к тому, чтобы приписать ему авторство «колымского гимна». Как говаривал персонаж Буркова в фильме «О бедном гусаре замолвите слово»: сатрап, он и есть сатрап.
Существует, однако, обстоятельство, которое вроде бы говорит в пользу «сатрапа»: он действительно был незаурядным поэтом. Вот одно из его произведений, которое приводит Бирюков: