Вадим Туманов, прошедший пересылку в конце 1948 года, вспоминает бывшего вора Ивана Фунта, которого перебросили в Ванино из Владивостока (где Туманов встретил его впервые). «Сучий обряд» Фунта ещё более близок «королёвскому»:
«В его окружении знакомые лица — Колька Заика, Валька Трубка, другие бандиты…
По формулярам стали выкрикивать воров. В числе первых назвали Володю Млада. Его и ещё десять-двенадцать человек поставили отдельной шеренгой. Поблизости был врыт столб, на нём кусок рельса. К шеренге подошёл Колька Заика, держа в опущенной руке нож. Этап, четыре-пять тысяч человек, сидя на корточках, молча наблюдал за происходящим. Первым стоял молодой незнакомый мне парень. К нему шагнул Заика:
— Звони в колокол.
Это была операция по ссучиванию так называемых честных воров — заставить их ударить по рельсу, “звонить в колокол”. Что-либо сделать по приказу администрации… означало нарушить воровской закон и как бы автоматически перейти на сторону сук, так или иначе помогающих лагерному начальству.
— Не буду.
— Звони, падла! — Заика с размаху ударил парня в лицо. Рукавом телогрейки тот вытер кровь с разбитых губ.
— Не буду.
Тогда Заика в присутствии наблюдающих за этой сценой офицеров и всего этапа бьёт парня ножом в живот. Тот сгибается, корчится, падает на землю, дёргается в луже крови. Эту сцену невозмутимо наблюдают человек двадцать офицеров. Заика подходит к следующему — к Володе Младу. Я вижу, как с ножа в руке Заики стекает кровь.
— Звони в колокол, сука!
Над плацем мёртвая тишина. Девичье лицо Млада зарделось чуть заметным волнением:
— Не буду.
Заика ударил Млада в лицо ногой, сбил на землю, стал пинать сапогами, пока другие бандиты не оттащили почти бездыханное тело в сторону…
Третий побрёл к столбу и ударил, за ним четвёртый, пятый… Часа через три этап подняли и повели в зону».
Вообще поначалу среди «сук» не было единого мнения по поводу обряда развенчания воров. Так, по рассказу Шаламова, воркутинские «ссученные» не одобряли жестокости колымчан, отрицательно относились к «трюмиловкам». Они считали, что просто убивать «нераскаявшихся» воров — нормально. Но дополнительная жестокость — это уже лишнее. Воркутинцы были «гуманистами»… А вот писатель Анатолий Жигулин, малолеткой побывавший в ГУЛАГе, рассказывал, будто бы в лагере, где он отбывал наказание, вместо ножа целовали… половой член «главного суки»! Не подвергая сомнению это свидетельство, оговоримся: если подобные «церемонии» имели место, то лишь в отдельных лагерях — как местная самодеятельность, но не как осуществление общего «сучьего закона». Такое «целование» не переводило бывшего вора в разряд «сук», а делало изгоем, ничтожеством, «пидором». Ведь целование члена или даже невольное прикосновение к нему губами расценивается в уголовно-арестантском мире наравне с половым актом в качестве пассивного партнёра.
Но вернёмся в Ванино. Как уже отмечалось, поначалу здешняя пересылка фактически была «сучьей». Старший надзиратель Иван Силин рассказывал: «Фунт делал всё, что хотел. Хозяин зоны. Требовал: “Приведите мне женщину”. Приводили, и в зоне наступала тишина, хоть охрану с вышек снимай. Фунта хотели зарезать, в зоне у него был свой угол, охраняли его сами воры. Фунт отбивался, убил двоих или троих. “Начальству пересылки было выгодно существование таких воров “в законе”. Они не работали, зато обеспечивали работу других”. Фунта освободили в 1953 году. За то, что хорошо руководил ворами. Говорят, Фунта перехватили в Комсомольске и убили. Кличку старожилы объясняют так: отец Фунта сидел в Магадане и обещал фунт золота тому, кто убьёт младшего сына за то, что тот служил начальству».
Впрочем, значительно больше лагерников в качестве коменданта вспоминают Сашку Олейника (Олейникова): «Олейник, бывший лётчик, работал в портовской зоне, ходил всегда с тросточкой, а в ней “пика” была… Один из старожилов рассказывал о своей первой встрече с Олейником: “Как-то пришла бригада с новым бригадиром. Кто это? — Олейник. — Имя это я уже слышал. И когда они паковали свинец в ящики для отправки в Магадан, я с ним разговорился… Воры в законе не работают, а Олейник, как и все, паковал свинец… Вот что Олейник рассказывал: “Закончил школу, поступил в авиационное училище. А тут война, стал летать, сбили под Москвой. Долго лежал в госпитале, подлечили, комиссовали, пришёл домой. Мать у меня одна. На работу не устроился. Подвернулись ребята, одно дело проделали, второе, а на третьем попался. Дали срок”. Олейник был небольшого роста, плотный, крепенький. Всю зону держал, руководил “суками”. Инстинкт был развит так, что чувствовал, когда на него нападение готовят. Ночью, когда к нему пробовали подойти, вскакивал, тогда уже никто не трогал”». Намёк на лётчицкое прошлое Сашки есть и в воспоминаниях Юрия Фидельгольца «Беспредел»: «Мельком мы увидали знаменитого бандита Олейникова в шлеме лётчика. Глаза у него действительно были злые, пронзительные, зелёные, как у рыси». Валерий Бронштейн, знакомый с Сашкой куда ближе, напротив, рисует привлекательный портрет (тоже с лётчицкими атрибутами): «Как правило, Сашок был одет в тёплую шерстяную военную гимнастёрку, галифе, а на ногах обуты “собачьи” лётные унты. Из-под кубанки торчал густой тёмный чуб. Был он молод, красив, и мне казалось, что в нём где-то под нарочитой грубостью скрывался более мягкий человек, хотя разум говорил: это не может быть у крупного урки-убийцы».
Именно Олейников первое время был «главным сукой» ванинской пересылки. При нём был наведён относительный порядок, прекратились грабежи осуждённых ворами, резко сократилось количество убийств. Валерий Бронштейн прибыл в бухту Ванино в начале осени 1948-го. Как раз незадолго до этого здесь организовали внутреннюю комендатуру из «сук» во главе с Сашкой Олейниковым. Бронштейн рассказывал, что Олейник со своими людьми из комендатуры, численностью около тридцати человек, опираясь также на других «сук», ввёл в лагере жестокую дисциплину: «За малейшее нарушение распорядка или правил поведения — удар железным прутом, завёрнутым в кусок одеяла. Зато свою законную пайку чёрного сырого хлеба каждый зэк получал. Не было больше открытых грабежей и убийств. Число погибших значительно сократилось… В Ванино правили бал “суки”, и всякая мелкая шушера, типа полуцветных или заблатнённых, притихли и не высовывались. Крупные воры в законе сидели в “буре” и их постепенно “ссучивали” или убивали».
С воцарением «сучьего закона» простым зэкам жить стало значительно легче. Каждое утро комендатура устраивала обход жилых бараков: «Олейник, окружённый своими приближёнными и охраной, стремительно входил в барак и останавливался около стоящего на середине стола… Обведя взглядом нары, он спрашивал: “Мужики, пайки свои вы все получаете? Барахлишко не грабят?” Если кто-то из зэков заявлял, что у него отобрали пайку или тёплую последнюю одежду, и указывал виновного, того выводили наружу и избивали до полусмерти».
Через некоторое время ванинские «начальнички» так же, как и их коллеги по всему ГУЛАГу, стали стравливать «сук» и воров. Бывшая лагерница А. Сударева вспоминала: «Когда этап прибывал к месту назначения, все уже знали, кого привезли: воров или “сук”. Если воров, то “суки” стоят, ждут. Если “сук”, то воры стояли вдоль проволоки в зонах, а утром вывозили мёртвых на кладбище, трупы всегда сопровождал конвой». Часто «сук» и воров «келешевали», то есть смешивали, бросая одних в зоны к другим. Так во второй, «воровской» зоне блатные выстрогали столб и вымазали его мёдом. Столб укрепили наверху между бараками. На столб загоняли «ссучившегося». Сумел пройти — твоё счастье, не сумел — разбился. Затем труп подбрасывали к вахте.
Старший сын известного белогвардейского генерала Анатолия Пепеляева Всеволод прошёл Ванино в конце лета 1948-го. В книге «Наказание без преступления» он вспоминал: «Верховодят здесь бывшие воры, они — начальство, они сортируют прибывшие этапы, сразу распознают своих бывших “коллег”, отводят их в сторону. Тут некоторые и “ссучиваются”, т. е. соглашаются работать. Их назначают нарядчиками, дневальными, поварами, охранниками и другими “лагерными придурками”. Но некоторые — вероятно, настоящие “законники” — куда-то исчезают. Они — непримиримые враги. Если в камеру, где сидят воры, попадёт “сука” — обязательно зарежут; так же вор, попавший к “сукам”, не останется в живых. А списать зэка с “баланса” легче всего. Воровские законы нерушимы, жутки, но они же и защитят заключённого. Если “крохобор” украл у зэка законную пайку — забьют до полусмерти… Надо быть справедливым. Не знаю, как в других лагерях-пересылках, но где пришлось быть мне, воры поддерживали порядок».
Другие очевидцы не разделяют такой оценки воров, отмечая как раз полный беспредел с их стороны. А. Шашкина в своём исследовании «Ванинская пересылка» пишет: «Когда приходил этап, вор “в законе” забирал понравившиеся ему вещи. Люди шли на зимовку, на годы каторги, брали с собой тёплые вещи, обувь. У воров всегда создавался запас свитеров, костюмов. Вот и делились с надзирателями, откупаясь от них. Вору “в законе” прямо в зону приносили всё, что ему хочется, любые продукты. Те заключённые, которые получали посылки, обязаны были делиться. Они сами понимали, если этого не сделать, их могут заколоть “пикой” на выходе из почты, а вещи, если их и надеть сразу, ночью всё равно “уведут” более мелкие воры — “шпана”. Делалось это по указке старших».
Там же есть и описание уголовниц: «В 14-й зоне находилось 1200 женщин, среди них также существовало разделение на “сук” и “воров”. “Суки” работали нарядчиками, бригадирами. У каждой был свой уголок в зоне, старались украсить его. Вышивали, застилали тумбочки салфетками. Воровки занавешивали свои уголки, всё у них там было. Верховодили в зоне Рая и Надя, они жили с женщинами, но сами постоянно у новеньких отбирали более хорошие вещи для своих “фраеров”. Вооружены были финками, ходили не одни, человек пятнадцать с ними. Подходят и требуют: “Открывай чемодан! Давай, что есть”… Отобранные вещи продавали, обменивали, а деньги относили своим “фраерам”.