Однако на самом деле разделение лагерей на женские и мужские произошло в 1947 году. Возможно, и до этого в отдельных лагерях руководство создавало специальные лаготделения для женщин. Но это можно отнести к местной самодеятельности. Такое нововведение (если оно имело место) нарушало нормы закона и опережало «половое» размежевание лагерей.
А размежевание было крайне необходимо. Как говорил известный сатирик Аркадий Райкин: «Шутки шутками, но могут быть и дети…» И они таки были! Причём беременных лагерниц и женщин-заключённых с детьми в ГУЛАГе насчитывалось немало. Дошло до того, что 18 января 1945 года «всесоюзный староста» Михаил Иванович Калинин подписал секретный указ Президиума Верховного Совета СССР «Об освобождении от наказания осуждённых беременных женщин и женщин, имеющих детей дошкольного возраста». Указ распространялся на всех беременных женщин, а также лагерниц, имевших при себе детей дошкольного возраста, и на тех, у которых были дети дошкольного возраста на свободе, при условии отбытия ими половины срока наказания. Действие документа не распространялось на осуждённых за контрреволюционные преступления, бандитизм, убийства, по закону от 7 августа 1932 года («за колоски») и рецидивисток. По указу вышли на свободу 13 270 женщин.
Конечно, и до «калининской амнистии» практиковалось освобождение «мамок» с малолетними детьми. Бытовички и блатнячки (именно эти две категории лагерниц в основной массе и беременели) часто рассматривали рождение детей как возможность временного послабления режима, но не исключали и досрочного освобождения. Вот что пишет Надежда Иоффе о своём пребывании в лагерном деткомбинате (помещение для женщин на последнем месяце беременности и с малолетними детьми) ещё до войны: «“Мамки” — женщины, имеющие детей или в конце беременности. Это в большинстве случаев бытовички, для которых дети — выгодный “бизнес”. В течение шести месяцев дают паёк, не заставляют работать, не отправляют на этап, они подпадают под так называемую амнистию Крупской — для матерей (но на нашу статью это не распространялось). В общем, сплошная выгода». «Амнистией Крупской» на лагерном жаргоне называли досрочное освобождение: во-первых, Надежда Константиновна была известна как инициатор создания общества «Друг детей»; во-вторых, она постоянно выступала против гонений на детей «врагов народа». Солженицын также отмечает, что под частные амнистии и досрочное освобождение попадали «мелкие уголовницы и приблатнённые»; причём как только они получали паспорт и железнодорожный билет, то часто оставляли детей на вокзальной скамье или на первом крыльце. Даже для тех «мамок», которые решали не возвращаться к преступному промыслу, в тяжёлых послевоенных условиях новую жизнь было легче начать без ребёнка.
Безусловно, достаточно впечатляющий указ Калинина заставил зэчек задуматься о том, что беременность и рождение ребёнка могут стать реальным пропуском на свободу. Но всё же не он нанёс настоящий, весомый удар по стабильности «архипелага ГУЛАГ». Эту роль сыграл указ «четыре шестых», о котором мы уже подробно рассказали в предыдущих очерках. Между мужской частью лагерного населения указ спровоцировал «сучью войну» — кровавую резню воров, в которую опосредованно оказались втянуты и другие заключённые. А вот женщины отреагировали на него иначе — но тоже очень болезненно для лагерного руководства. Об этом свидетельствует «Докладная записка о состоянии изоляции заключённых женщин и наличии беременности в лагерях и колониях МВД СССР». В ней анализируются последствия указов от 4 июня, значительно увеличивших сроки наказания за преступления против собственности — вплоть до 20–25 лет лишения свободы: «До войны и даже до 1947 года значительная масса женского контингента осуждалась на сравнительно короткие сроки заключения. Это являлось серьёзным сдерживающим фактором для женщин к сожительству, так как они имели перспективу быстрее вернуться к своей семье и нормально устроить свою жизнь. Осуждённые на длительные сроки такую перспективу в известной степени теряют и легче идут на нарушение режима и, в частности, на сожительство и беременность, рассчитывая благодаря этому на облегчённое положение и даже на досрочное освобождение из заключения. Увеличение сроков осуждения большинства заключённых женщин безусловно влияет на рост беременности в лагерях и колониях». Другими словами, именно указы «два-два» подстегнули зэчек к тому, чтобы беременеть срочным образом в расчёте на досрочное освобождение или хотя бы на временные послабления в связи с рождением детей.
Но не дремали и «начальнички». 27 мая 1947 года МВД СССР выпускает «Инструкцию о режиме содержания заключённых в исправительно-трудовых лагерях и колониях». Этот документ предусматривал создание специальных женских лагерей (лаготделений). Лишь в исключительных случаях разрешалось размещать женщин в отдельных изолированных зонах мужских подразделений. По состоянию на 1 января 1950 года, в лагерях и колониях было создано 545 отдельных женских лагерных подразделений, в которых содержалось 67 % заключённых женщин. Остальные 33 % содержались в общих с мужчинами подразделениях, но в отдельных выгороженных зонах.
До этого «великого разделения» особых проблем с удовлетворением похоти не наблюдалось. Вот эпизод из рассказа Сергея Снегова «Что такое туфта и как её заряжают»:
«— Отлично! Пойду облегчусь, — сказал Прохоров и направился к уборной.
Но его остановил парень из “своих в доску” и заставил вернуться.
— Парочка заняла тёплое местечко, так он сказал, — объяснил Прохоров возвращение.
Мы с минуту отдыхали, потом снова взялись за ручки. Из уборной вышли мужчина и женщина, к ним присоединился охранявший любовное свидание — все трое удалились к другому краю лагеря, там было несколько бараков для бытовиков и блатных.
— Мать-натура в любом месте берёт своё, — сказал Прохоров, засмеявшись».
Теперь стало туговато. Впрочем, у 33 % женщин, которым «повезло» попасть в выгороженные зоны мужских лаготделений, шансы всё же оставались. Свидетельством тому — лагерная песня, которая называется «Чёрная стрелка» и описывает как раз один из способов проникновения женщин на мужскую территорию.
Интересно уже само название песни. Слово «стрелка» на уголовно-арестантском жаргоне означает условленную встречу. Это — заимствование из практики железнодорожников[26], где упрощённым «стрелка» обозначается стрелочный перевод — устройство для разветвления путей, направления поезда с одной колеи на другую. В российских местах лишения свободы «стрелкой» называют место, где каждое утро происходит развод арестантов на работу — в промышленную, жилую, административную зоны, на бесконвойку за территорию колонии и т. д. То есть по аналогии со «стрелкой», которая распределяет движение во всех направлениях. Отсюда «забить стрелку», то есть назначить встречу. Поначалу это выражение означало искусственное затягивание процедуры лагерного развода для того, чтобы зэки из разных бараков могли о чём-то «перетереть». Хождение из барака в барак запрещалось; конечно, запрет этот постоянно нарушался, но всё же он действовал. Поэтому проще и безопаснее было общаться именно на «стрелке», но для этого её надо было «забить». «Забить стрелку» — тоже аналогия с железной дорогой: на путях стрелки «забивались», когда снег и лёд попадали между подвижными участками рельсов (остряками) и основной рамой. Приходилось задерживать движение, чтобы стрелку прочистить. Из путейского быта пошло и лагерное выражение «перевести стрелки» на кого-либо: отвести подозрение, обвинив другого человека. Затем оно широко вошло в обычную речь.
К чему мы это всё? Да к тому, что название песни — «Чёрная стрелка» — представляет собой не только точное отражение её содержания, но и остроумную игру слов, блестящий каламбур! Ведь лагерная песня — переделка «Песенки о стрелках» композитора Исаака Дунаевского на слова Василия Лебедева-Кумача из популярной музыкальной комедии Григория Александрова «Весёлые ребята»:
Чёрная стрелка проходит циферблат.
Быстро, как белки, колёсики спешат.
Скачут минуты среди забот и дел.
Идут, идут, идут, идут — и месяц пролетел!
Месяц с луною заводят хоровод.
Цепью одною проходит целый год.
Сердце хлопочет, боится опоздать.
И хочет, хочет, хочет, хочет счастье угадать!
Ироничные сочинители арестантского варианта придали выражению «чёрная стрелка» его лагерный смысл — тайная встреча, свидание в обход правил! (Притом что упоминание «чёрной стрелки» непосредственно в тексте песни исчезло.) Значение слова «стрелка» нам уже знакомо. Расшифровка эпитета «чёрная» тоже очевидна: «чёрный» в жаргоне — незаконный, нелегальный («чёрный рынок», «чёрная зарплата» и т. д.). Как раз о нелегальном свидании и повествуется в лагерной переделке:
Женская зона скучнее, чем тюрьма,
Девушка в Семёна не в шутку влюблена.
Хочется девчонке к мальчишке подойти,
Но всюду, всюду, всюду конвои на пути.
Петро стоит, как невод, у девичьих ворот,
Он нос задрал до неба и глазом не моргнёт,
Как будто он серьёзен, его не умолить,
Но просит, просит, просит эта девушка пустить.
— Петро, мой раскрасавец, любимый мой Петро, —
Сверлит его глазами та девушка хитро, —
Пусти меня, Петруся, на парочку минут,
Я обнимуся, муся, муся и снова буду тут.
И Петро бросает лукавый огонёк,
Он, как сахар, тает в улыбке, паренёк.
Он гордо и смело кричит ей: — Проходи,
Но только, только, только меня не подводи!
Пошла писать ногами, пошла юлить волчком
За клубом и за баней, за тёмным уголком.
Он должен меня встретить, чай, тоже он влюблён,
Но где же, где же, где же любимый мой Семён?
В дверях кто-то метнулся, за нарами пропал,