ков) на неделе». Запрет на труд в пятницу встречается и в других пословицах: «Кто в пятницу дело начинает, у того оно будет пятиться», «Кто в пятницу прядёт, святым родителям кострыкой глаза запорашивает». Кстати, современного значения поговорки про семь пятниц Даль ещё не знал.
С другой стороны, пятница была заменена субботой в блатном фольклоре не случайно. Скорее всего, это произошло под влиянием уголовников из еврейской среды. В российском и советском преступном сообществе с конца XIX века существовали две почти равнозначные ветви — славянская и еврейская, равно как и две уголовные столицы — славянский Ростов-папа и еврейская Одесса-мама. Как известно, у евреев Шаббат (суббота) является днём, когда работать запрещено: «Помни день субботний, чтобы святить его; шесть дней работай и делай всякие дела твои, а день седьмой суббота Господу, Богу твоему: не делай в оный никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя, ни скот твой, ни пришлец, который в жилищах твоих; ибо в шесть дней создал Господь небо и землю, море и всё, что в них, а в день седьмой почил; посему благословил Господь день субботний и освятил его». Славянские урки с удовольствием восприняли эту четвёртую иудейскую заповедь и даже включили её в уголовный фольклор. Впрочем, и у русского чиновничества суббота наряду с воскресеньем была неприсутственным (нерабочим) днём. У остального народа выходным было только воскресенье.
То, что Евстюничев не вспомнил ключевые слова блатной песни, уже исключает возможность его авторства. Это как из «Интернационала» выкинуть слова «Вставай, проклятьем заклеймённый, весь мир голодных и рабов!». К тому же самопальный «автор» не принадлежал к блатным, а исполнял обязанности врача в медпункте. То есть был «придурком» (человеком, занимающим тёплое местечко). С чего же он вдруг взялся сочинять песню, в каждой строке которой угадывается законченный блатарь?
Но самое главное — приведённый в мемуарах вариант «Гопа»… уже давно существовал к тому времени! Евгения Гинзбург в «Крутом маршруте» вспоминает его, рассказывая о лагерях 30-х годов:
«Больше часа стояли мы у вахты возле ворот, коченея, ожидая исхода начальственной дискуссии и слушая пение блатных. Пританцовывая, они вопили:
Сам ты знаешь, что в субботу
Мы не ходим на работу,
А у нас субботка кажный день…
Ха-ха!»
Добавление «ха-ха» ещё раз свидетельствует о том, что мы имеем дело с переделкой баллады «Гоп со смыком», каждый куплет которой заканчивался именно этим восклицанием.
Но вернёмся всё же к Евстюничеву. В его версии есть куплет о «пенёчках», раздевании и избиениях. Он отсылает нас к ранним вариантам песни, сложенной на мотив «Гопа» и послужившей позже источником вдохновения блатарей, сочинивших куплеты о своём стойком сопротивлении принудительному труду. Наиболее ранней можно считать «соловецкую» песню, в которой ещё нет и следа блатной «куражности»:
Эх, Москва, Москва, Москва, Москва!
Сколько ты нам горя принесла…
Все судимости открыла,
Соловками наградила,
Эх, зачем нас мама родила!
А сколько там творилося чудес,
Об этом знает только тёмный лес.
На пеньки нас становили,
Раздевали, дрыном били,
Истязал начальник нас, подлец.
В том краю стоит Секир-гора,
Сколько в ней зарытого тела!
Ветер по полю гуляет,
Мать родная не узнает,
Где сынок исчезнул навсегда.
Соловки — группа островов в Белом море у входа в Онежскую губу. Здесь был расположен один из первых крупнейших советских концлагерей — СЛОН (Соловецкие Лагеря Особого Назначения). С XV века и до 1922 года на островах стоял православный Соловецкий монастырь. В 1922 году советское правительство передало острова вместе с монастырём в ведение ГПУ. Соловецкие лагеря действовали с 1923 по 1939 год (до 1929 года больше лагерей в СССР не было). Режим отличался особой жестокостью — о зверствах чекистов в Соловках ходили жуткие легенды. В песне перечисляется несколько традиционных для Соловков пыток арестантов. Особо упоминается Секир-гора (другое название среди соловчан — Секирка). Это холм на Соловецком острове высотой около 85 метров, на вершине которого располагался бывший монастырский скит, переделанный в 1928 году в штрафной изолятор для арестантов (прослужил в этом качестве до 1939 года). На вершину Секирки вели 300 ступеней. Персонал ШИЗО подбирался из уголовников, которых не выпускали за пределы скита. Одной из любимых забав палачей было связать арестанта и спустить с 300-ступенчатой лестницы. Внизу от человека оставался только мешок переломанных костей. Что касается «пенёчков», эта пытка называлась «на комарики»: человека связанным ставили на пень, и его пожирали комары. Практиковались также избиения до смерти увесистыми палками — дрынами (есть версия о том, что само слово «дрын» появилось именно на Соловках). В 1929 году на Запад попало письмо бывших соловчан об ужасах лагеря. Советское правительство было вынуждено послать для расследования спецкомиссию Шанина. Сведения о пытках подтвердились. Выяснилось, что ими занимались в том числе помощники администрации из числа самих арестантов: их набирали преимущественно из числа бывших чекистов и военных, осуждённых за совершение уголовных преступлений. Часть этих людей расстреляли, некоторые лагерные начальники получили сроки наказания. В дальнейшем, когда шум утих, беспредел продолжился.
Авторство этой песни традиционно приписывается соловецкому поэту Борису Емельянову (и снова мы возвращаемся к нему!). Однако сохранившиеся собственные стихи Емельянова (опубликованные в соловецких изданиях), пожалуй, лучше всего опровергают это предположение, поскольку их сравнение с незамысловатой песенкой о Секир-горе явно показывает, что песню эту писал не профессиональный сочинитель, коим Емельянов, несомненно, являлся.
Существует также «беломорский» вариант этой песни — «Станция Медвежия Гора». Это — железнодорожная станция и посёлок на берегу Повенецкого залива Онежского озера. Здесь размещался одноименный лагерь и Управление строительством Беломорканала. Лагерь «Медвежья гора» существовал и после завершения канала. Вот что пели заключённые каналоармейцы:
Ах, Москва, Москва,
Сколько ты нам горя принесла!
Все мы пели, веселились —
На канале очутились:
Станция Медвежия Гора.
Колем, пилим и строгаем,
Всех легавых проклинаем.
Недалёко видно Соловки…
На пенёк нас становили,
Раздевали и лупили —
Это называлось лагеря!
Ветер по морю гуляет,
Мама родная не знает,
Где сынок зарыт на Соловках…
Ах, Москва, Москва,
Сколько ты нам горя принесла!
Все мы пели, веселились —
На канале очутились:
Станция Медвежия Гора.
Легко убедиться, что песня сохраняет связь с соловецким первоисточником. Понятно, что Евстюничев, приводя куплет о «пенёчках», пишет заведомую неправду о своём «авторстве».
Но уркаганов совершенно не устраивал текст, в котором арестанты представали как безропотные жертвы лагерной администрации. Нужен был как раз иной поворот: любование «блатным сопротивлением», осмеяние любых попыток понуждения к труду. И такая песня появилась. Она была очень популярна в среде профессиональных уголовников:
«Гоп со смыком» петь неинтересно:
Все двадцать три куплета нам известны.
Я спою вам песнь такую,
Песню новую, другую —
Как живут филоны[34] в лагерях.
Пайку получаем триста грамм,
С вечера заводим тарарам.
Целый день по нарам рыщем,
Пайку хлеба свистнуть ищем,
А за это бьют нас по рогам.
Только я шамовки[35] наберу,
Ищу себе партнёра на буру[36].
Целу ночь сижу, играю,
Краденое загоняю,
Утром от развода[37] убегаю.
От развода прячемся под нары,
Не одна, а три-четыре пары.
А нарядчик нас поймает,
На работу посылает,
Но мы на работу не идём.
Насуём хуёв и в рот, и в нос:
«Лагерный придурок, хуесос!
Сам ты знаешь, что в субботу
Мы не ходим на работу —
А у нас суббота каждый день!»
А если на работу мы пойдём,
От костра на шаг не отойдём.
Побросаем рукавицы,
Перебьём друг другу лица,
На костре все валенки сожгём!
Узнаёте? Именно несколько куплетов из этой переделки «Гопа» блатные сочинители «пристрочили» к «Начальнику Барабанову». Таким образом, песня состоит фактически из двух частей: оригинальной и заимствованной. Причём такая разнородность бросается в глаза. По большому счёту, частей даже три. Потому что куплеты с «колокольчиками» взяты уже из другого источника — песни «Плыви ты, наша лодка блатовская», которую уголовные барды создали на основе «Песни урок» из кинофильма «Заключённые» поэта Сергея Алымова. Первая строка заимствована из популярного дореволюционного романса на слова Скитальца (настоящее имя — Степан Петров, 1869–1941):
Колокольчики-бубенчики звенят[38],
Простодушную рассказывают быль…
То есть и куплеты о нарах, костре, «дне субботнем», и куплеты о стареньком медведе, железной пиле и железном паровозе — бродячие, кочевавшие из одной песни в другую.