В предрассветных сумерках мы вышли из-под спасительной тени груши и, коротко простившись, отправились в разные стороны: Рагне Стигг – в хоромы князя, а я – по тропинке к лесу. У меня за спиной болтался небольшой вещмешок с запасом душистых груш, а на сердце накатила неизбывная грусть разлуки и тревога за моего избранника. Кстати, Рагне Стигг так и не назвал мне своё истинное имя, но я всё равно знала, что он любит меня.
Я вышла за частокол, окружавший селение, в центре которого располагались княжеские хоромы, беспрепятственно миновав сонно клевавшую носами стражу. В другое время я бы хорошенько попеняла воеводе и гридям из дозора, что те халатно относятся к исполнению своих обязанностей, когда надо было бы относиться кольчужно и мечно, если можно так выразиться, но сейчас такая халатность была мне на руку: никто не заметил ухода Бабы Яги. Может быть, и враг наш тоже дремлет и проспал моё исчезновение? С мыслью об этом я ускорила шаг, чтобы поскорее миновать открытую местность. Но враг не дремал! Я почти добралась до опушки окрестного леса, когда сверху послышалось вялое, даже какое-то кряхтящее карканье:
– Ягуня! Обожди! Куды ж ты так свистолупила-то, сердешная! Даром, что одна конечность твоя костяная, я за тобой и на крыльях поспеть не могу, лань ты быстроногая, коза безрогая! Притормози! Задыхаюсь я!
Я остановилась и, задрав голову вверх, увидела Воронессу. Та, тяжело взмахивая крыльями, была уже совсем близко. Что с ней делать? Ведь её глазами мой загадочный враг может организовать слежку за мной, а там и до нападения недалеко. Я могла бы легко оторваться от нее и убежать – Воронесса была на последнем издыхании; но разве так поступают с друзьями? Ведь, если твой друг заболел или ошибается, от этого он не перестаёт быть другом! Тем временем ворона, обессилев, стала валиться прямо на меня, и я поймала её в цветастый платок, быстро завернув так, что только длинный клюв остался торчать наружу.
Воронесса громко протестовала и пыталась вырваться, но я крепко зажала её под мышкой и остановилась на опушке, с благоговейным страхом взирая на высокие мрачные ели, похожие на тёмный частокол, отделявший владения лешего от людских троп. А самое главное – я понятия не имела, куда мне идти. Может клубочек поможет? Я положила синий клубок на землю, но он даже и не подумал покатиться, указывая путь; наверное, не к лешему привести должен был. Пришлось убрать его обратно в вещмешок до лучших времён, которые, я верила, обязательно настанут.
Собравшись с духом, я всё-таки шагнула под сень еловых ветвей. Мне даже показалось, что они подозрительно тянутся ко мне, как огромные зелёные корявые ручищи. А, впрочем, ничего удивительного: я же, можно сказать, важная шишка, а шишкам в лесу самое место! Стоило подумать об этом, как мне в висок действительно осторожно ткнулась шершавая шишка, словно кто-то намеренно бросил её так, чтобы она не причинила мне вреда. Я повернулась, желая увидеть шишкометателя, но его и след простыл, зато мне бросилась в глаза заросшая лесными цветами живописная тропинка, уводящая вдаль.
Цветы пробивались сквозь опавшую хвою, словно маня меня за собой. Это приглашение? Как трогательно и символично! Леший уже начинал мне заочно нравиться (конечно, не как возможный ухажёр, а как личность!). А ещё мне вдруг безумно захотелось сплести венок. Я отправилась вперёд по тропинке, срывая кустики сиреневой буквицы и розового иван-чая вперемешку с листьями папоротника и соединяя их в одну безумную композицию, напоминающую нечто среднее между русифицированной версией икебаны и свитым птичьим гнездом. Обстановка оказалась на редкость романтичной. Было ощущение, что кто-то будто специально заботливо подсовывает мне цветок за цветком, один другого краше. Таким образом, я и не заметила, как зашла далеко в лес. К тому времени мою голову уже украшала восхитительная благоухающая конструкция, и даже Воронесса перестала биться и причитать, наверное, смирившись с судьбой.
Цветочная тропа закончилась, будто оборвавшееся на полуслове признание в любви, и я только сейчас вдруг ощутила, каким страшным может быть некогда приветливый лес. Здесь, в чаще, куда меня привела тропинка, ели казались такими тёмными, будто источали вокруг себя клубящийся мрак. На душе у меня тоже стало неспокойно. А вдруг леший задумал жестоко отомстить Яге, для этого и в чащу заманил? Я нервно осмотрелась вокруг, пытаясь понять, где может быть этот престарелый горе-жених. Ну что, мне его звать, что ли, и умолять о прощении? Как говорится, «Ни за сто!» Есть идея получше!
Я встала на оказавшийся поблизости пенёк, словно на табурет, и громко продекламировала юмористические стихи, которые очень подходили для этого случая. Когда-то я читала их на фестивале «Студенческая весна», и вот они пригодились снова:
«Чтой-то тяжек стал мой путь.
В жизнь теряю веру.
У меня, робяты, грудь
Не того размеру».
Лес замер, слушая меня! Мне показалось, что каждая коряга здесь разумна и, того и гляди, выступит с литературной критикой или пришибёт меня забористым ответным хореем. Но обрывать речь на полуслове я не привыкла, поэтому решила продолжать:
«Так сказал мне леший мой
На ночном свидании.
Что ж возьмёшь с него – лесной,
Нету воспитания!»
Где-то в глубине леса мне почудилось едва уловимое движение. Наверное, стихи возымели действие, тронув сердце жениха!
«У меня ж зато душа,
Чувства неземные!
Жаль, не видят ни шиша
Лешие иные!»
Я замолчала, и тут лес выдал неожиданный отклик, словно был монолитным созданием, живым существом. Всё вокруг бурно зашелестело ветвями, заскрипело стволами, застучало дятлами, зачирикало воробьиными голосками, засвистело, как озверевший Соловей Разбойник, забулькало, заквакало и даже завыло на разные лады, отчего мне стало немного не по себе, пока я не заметила, что вся эта какофония складывается в один могучий голос, говоривший:
– Как ты могла подумать такое, краса моя?! Разве ж я так говорил?!
– А как? – робко спросила я, решив, что лучше вступить в диалог с хозяином этих мест, чем молчать, уподобившись малообразованному пню с глазами.
В ответ лес вокруг внезапно озарился каким-то внутренним тёплым сиянием, мгновенно преображаясь. С моих глаз словно спала пелена тьмы, открыв взору невероятные сказочные цветы, с невиданной щедростью брошенные к моим ногам, пылающие узоры, расползавшиеся по земле и стволам, диковинных птиц и зверей, застывших в поклоне перед моим бабояговским достоинством. Наконец впереди, под аркой, образованной склонившимися стволами елей, золотых от окружавшего их свечения, показался мужской силуэт, принадлежавший, судя по всему, виновнику этого фееричного зрелища.
– Долго ждал я, Яга Ягишна, когда ты наконец придёшь ко мне, и вот пришло время, дождался! – произнёс леший уже своим обычным голосом, который, хотя и показался мне слегка скрипучим, был всё-таки весьма приятным.
А я мучительно вспоминала его имя, разглядывая приближавшееся ко мне существо. Беглый взгляд на него оставлял в мозгу образ высокого, стройного обнажённого мужчины, чей одухотворённый пригожий лик обрамляла длинная, по колено, густая борода и кудрявая шевелюра. Но чем ближе леший подходил ко мне, тем явственнее становилось понимание того, насколько он далёк от человеческой расы! Тело, будто выточенное из цельного массива дерева, пронизывали прожилки древесных соков и мицелий грибов, побеги, имитировавшие волосы, жили своей жизнью, распуская клейкую молодую листву, а глаза излучали загадочное и страшное жёлто-зеленоватое сияние, какое по ночам испускают гнилушки в лесу – завораживающе жутко!
– Я тоже рада тебя видеть, Велемудр! – сказала я, наконец вспомнив его имя и чувствуя, что у меня начинают трястись поджилки.
Леший подошёл ко мне так близко, что я могла разглядеть каждый изгиб светящегося мицелия, каждый побег, выбивавшийся из общей массы причёски, и, коснувшись своей груди, протянул ко мне руку с вырастающим из её глубины прекрасным алым цветком, словно вырвал своё сердце, чтобы подарить его мне. Я в немом восхищении застыла перед ним, не зная, как отреагировать на это проявление любви: ведь я была не вправе лгать ему, и сказать правду сейчас было бы преступлением, разрушающим красоту момента. Велемудр наклонился ко мне, вперив в меня свой немигающий светящийся взгляд, и потом вдруг воскликнул гневно и страшно:
– Ты не она!
От этого возгласа у меня всё похолодело внутри! Я только теперь осознала, насколько опасная сложилась ситуация. Леший, которого представляли детям в сказках как доброго чудаковатого дедушку в замшелом наряде, оказался прекрасным и абсолютно чуждым существом, наделённым колоссальной силой. Он воплощал собой всю первозданную мощь природы, всё созидание и разрушение, на которое та была способна, и мой неосторожный поступок мог сейчас стоить мне жизни.
«Я всё объясню!» – хотела сказать я, но вдруг ощутила, как на моей шее сжимаются, словно тиски, петли зелёных побегов, мгновенно выросших из руки лешего, только что протягивавшей мне цветок своего сердца.
– Зачем ко мне пожаловала, сказывай?! – тихо и страшно вопросил Велемудр.
Тиски сжались ещё сильнее, заставив меня закашляться, задыхаясь, даже в глазах потемнело.
– Как же она тебе сказывать будет, БуратинО ты ходячее, когда у неё все возможности для словоизвержения перекрыты! – вдруг прозвучало совсем рядом, и я с удивлением узнала голос Воронессы. – С женщинами надо поласковей, а в дела вникать глыбже! Что ж ты душить сразу лезешь, Отелло чащобный?! Нет бы напоить, накормить, обогреть бедных девушек, а потом уж и спрашивать сколь твоей натуре свилеватой угодно!
Хватка ослабла, и вопреки моим худшим опасениям Велемудр вдруг разразился скрипучим смехом. Интересно, откуда Воронесса могла узнать о Буратино и Отелло? Может, шибко грамотные баюны-коты рассказали? Впрочем, это было не так уж важно, главное, что после этого её замечания леший уже не казался таким жутким существом, как раньше. Вообще я думаю, что мир спасут два чувства: первое – это, понятное дело, любовь, а второе – чувство юмора. Каждый психолог знает, что если вы вместе смогли над чем-то хорошо посмеяться, то это очень объединяет и лишает вражду всякого смысла.