– А как же писарь, который составлял книгу?! Он же знает её содержание! – встревоженно спросила я.
– Нет, – хитро улыбнулся Кощей. – Писари ничего не помнят. Это примитивные сущности, годные только для механической работы, как и мелкие вороны. Они просто канал передачи информации, средство для исполнения моей воли.
– Тогда, может быть, лучше её уничтожить? – предложила я.
– Лучше-то, лучше, только уничтожить её нельзя! – пожал костлявыми плечами Кощей. – Ты думаешь, я не пытался? В кузнях Нави самые жаркие колдовские печи, но в них книга не сгорела. Я потом перепробовал много способов уничтожения: разрывал, вымораживал, даже в кислоте растворял, но на ней не осталось ни царапины!
– Что это означает? – пробормотала я.
– Только одно, – усмехнулся Кощей. – Ничто не исчезает бесследно! Между прочим, Ломоносов сказал! Закон бытия это, а против бытия не попрёшь. Моя магия против неё бессильна, может быть, потому, что я тоже добром-то особо не отличался, а зло против другого зла не действует.
– Что же делать? – спросила я, встревоженно взглянув в блюдце.
– Спрячь получше! Так спрячь, чтобы даже я не нашёл! И никому не говори, куда спрятала! – сказал Кощей.
Он убрал яблоко из своего блюдца, и изображение зарябило и съёжилось. Я встала и отправилась в чулан, где у меня лежал разный хлам. Там, в чёрной коробке с узорами из костей, покоилась книга Кадваладура. Честно говоря, я легкомысленно отнеслась к хранению, забыв о книге в череде радостных событий, а теперь мне было боязно брать её в руки. Собравшись с духом, я всё-таки вскрыла коробку и положила ладони на обложку с закодированным на французский манер названием «К2 ла Дур» (почти как какой-нибудь де Ла Фер). То ли после слов Кощея, то ли просто сама по себе, книга пробуждала во мне дикое желание открыть её и хотя бы посмотреть оглавление.
Мне с огромным трудом удалось справиться с этим искушением. Куда же её спрятать, да ещё так, чтобы никто не знал?! Дома, точно, держать такое нельзя! Я уложила книгу в мешок и вынесла из избушки, но потом остановилась в нерешительности и положила мешок на траву. В голове бушевали мысли. Кощей отдал мне мину замедленного действия: где ни спрячь её – всё равно есть опасность, что кто-то найдёт и прочитает! Может в какое-нибудь племя мумбо-юмбо отдать, где ещё буквы не изобрели? Навья магия не помогла, а я сама никакими колдовскими чарами не владею. Как быть?
– Марфуша! Готовь ступу! – громко сказала я, обращаясь к встроенной помощнице.
У всех вещей в Запенде существовали духи-хранители: у домов – домовые, у лесов – лешие, у рек – водяные; так вот, Марфуша была обычной ступницей. Она умела мастерски отводить взгляды людей, так что те её не замечали, поэтому внешний вид ступницы так и остался для меня загадкой, а вот голос был нежный, приятный. Кощей, конечно, удружил мне с подарком. Иногда диалоги с Марфушей складывались очень забавно.
– Куда летим? – подала голос Марфуша, когда ступа мягко приземлилась передо мной, приглашая на борт.
– В светлое будущее! – проворчала я в ответ, словно выступающая с трибуны на съезде ЦК КПСС, и закинула в ступу мешок с книгой Кадваладура.
– Не могу построить маршрут! – виновато отозвалась Марфуша.
– У нас целая страна семьдесят лет не могла такой маршрут построить, так что не мучай себя! – упокоила я её и перевела ступу на ручное управление.
Чтобы как-то отвлечься от невесёлых мыслей, я занялась арт-терапией, а именно скрещиванием и привоем диких груш. Я уже года два пыталась вывести новые интересные сорта, близкие по вкусу к тем, которыми так любила лакомиться в далёком мире, где всё покупают в супермаркетах. Сейчас как раз пора было снимать пробу с получившихся плодов. Моя грушевая плантация находилась рядом с грудой замшелых валунов, которые когда-то, кажется, были верстовыми камнями и украшали собой распутья дорог, мороча головы доверчивым витязям: дескать «налево пойдёшь – богатому быти», «верной дорогой идёте, товарищи!» и так далее.
В какой-то момент я решила заменить их на новые с полезной рекламой от фирмы «КощЯга», дабы привлечь покупателей в лавки сувениров. Этот подход имел большой коммерческий успех, а старые камни складировались и пока валялись здесь без дела, хотя в мыслях у меня было создание музея древних объявлений. Сейчас я планировала временно спрятать книгу среди валунов, тем более что в некоторых из них и так уже были встроенные тайники. Так и не решив, в каком именно я оставлю эту страшную ценность, я бросила мешок рядом с кучей веток, накопившихся после крупных буреломов, и отправилась осматривать груши. Так я делала всегда, когда требовалось что-то внимательно обдумать: переключалась на другое дело. В этом случае нужное решение приходило само собой как озарение.
Увлекшись, я не заметила, что кто-то тихо подкрался сзади. Неужели это вор, пришедший за книгой Кадваладура?! А я её на траве в мешке бросила!
– Всё-то ты, тётушка, не так делаешь! – сказал звонкий детский голос, журчащий, как быстрый ручей, а я чуть не подпрыгнула от неожиданности.
Ребёнок?! Здесь, в самой чаще?! Откуда?! Справившись с волнением, я обернулась и увидела милого мальчугана лет пяти, неизвестно каким образом оказавшегося среди леса. Из одежды на нём красовались только зелёные шорты, а босые ноги словно утопали в земле, да так, что стоп было не видно. Мальчонка отличался удивительной гибкостью, при взгляде на него у меня сразу возникла ассоциация с молодым побегом – зелёным, как в переносном смысле, так и в прямом: оттенок кожи такой. Там, где стоял этот удивительный ребёнок, как-то необыкновенно ярко цвели цветы и кудрявились сочные травы, а на голове и плечах это дитя природы носило мелких игривых птичек, весело щебетавших о любви и счастье.
– Ты что, потерялся, малыш? – спросила я и осеклась, заглянув ему в глаза, источавшие жёлто-зеленоватое сияние.
Нет, это был не обычный ребёнок, случайно затерявшийся в лесу по недосмотру родителей! Какой у него не по-детски мудрый взгляд! Кого же он мне напоминает? Как ни странно, малыш был похож на меня прежнюю – на ту Аграфену Попадалову, что свалилась с груши, вернее, на неё в детстве, словно был моим братом или сыном, а ещё у него на плече была такая же татуировка, как на секире Рагне Стигга – знак Мировое Древо. Неужели этот мальчик служит в Сказнадзоре? Или эта отметина как-то передалась ему по наследству? ЧуднЫе дела! Как так может быть?! У меня уже галлюцинации на почве ностальгии по прошлому?! Или этот ребёнок… Мысль буквально замерла у меня в мозгу, когда, будто подтверждая мои догадки, волосы мальчика вдруг расцвели белыми цветами, а по телу пошли мелкие прожилки древесных соков и узоры мицелия.
– Я не малыш, а леший! – важно отозвался мальчонка и, выпростав правую ногу из земли, продемонстрировал мощные корневые отростки, прежде чем шагнуть ко мне.
– Леший! – прошептала я.
– Ну да! – улыбнулся мой маленький собеседник. – Лёшей кличут!
– Как же ты тут появился, Лёша? – поинтересовалась я, подивившись слишком уж современному имени для местного древнерусского сказочного лешего.
– Пророс, – со знанием дела пояснил мальчонка. – Мы, лешие, так пределы свои наследуем, когда срок приходит: молодые побеги могут даже сквозь миры по ветвям Мирового Древа проникнуть! А ты, тётушка, разве меня не признала?
– Ты – сын Велемудра?! – радостно воскликнула я.
– А то чей же?! – весело усмехнулся мальчонка. – Папаня с маманей привет тебе шлют и меня в придачу! Ты не думай, я самостоятельный уже, нянчиться со мной не надо! Я помогать тебе буду! Вот!
Он подошёл к грушам и коснулся рукой ствола одной из них, будто напитав его жёлто-зеленоватым сиянием, которое наполнило неизвестной силой листья, а затем и плоды.
– Ты же молодильные груши создать хотела? – спросил он. – Вот и маманя просит ей отросточек послать!
– Ну… почти, – кивнула я, с нежностью погладив его по голове.
Вот и в лес пришёл настоящий хозяин! Всё возвращалось на круги своя! Конечно, мне было интересно всё, что связано с его родителями!
– Как Велемудр ощущает себя в новом теле? – спросила я. – Освоился?
Мне было всё ещё тревожно за лешего: попасть в чужой мир, где люди так неуважительно относятся к природе – это тяжёлое испытание!
– Я тебе покажу! – улыбнулся Лёша. – Закрой глаза!
Я выполнила его требование, а юный леший коснулся ладошкой моей головы, словно передавая мне кусочек воспоминаний своего отца. Я увидела, как Велемудр приходит в себя в больничной палате и выдёргивает иглу капельницы и трубки, повергнув в шок реаниматологов.
– Что же ты сделала?! – кричал он тогда, как раненый зверь, видимо, имея в виду меня.
Врачи были одновременно поражены неожиданным выздоровлением безнадежного больного, а с другой стороны, испуганы они были не меньше, их пугала яростью и странным жёлто-зелёным блеском в глазах пациента.
К счастью, леший быстро понял, что вести себя неадекватно в чужом мире – не лучшее решение. Через несколько минут Велемудр уже степенно беседовал с врачами, попутно разглядывая в зеркало вновь обретённое тело. Невозможно описать, какое это тяжёлое испытание, когда совершенное существо высшего порядка попадает в человеческую оболочку! Это – как попасть в тюрьму, без надежды на освобождение. Велемудр чувствовал, что от его прежнего могущества настоящего лешего остались жалкие крохи: сказалось и сражение с отростками корня зла, и влияние искажений, и внезапный прыжок из тела в тело сквозь разные миры.
Теперь он уже не был тем сверхъестественным существом, которое одним мановением руки могло заставить людей трепетать от восхищения и ужаса перед созидательной и разрушительной составляющей сил природы. Но у вочеловечившегося лешего была надежда на то, что в этом мире находится и его возлюбленная, а значит, можно было и потерпеть некоторые неудобства, ведь часть сил по-прежнему оставалась при нём.
Требовалось осмотреться и найти Ягу, не привлекая внимания окружавших его людей. А сделать это было совсем непросто, ведь Велемудр не знал местных порядков, а главное – он не знал, как выглядит в этом мире его возлюбленная! Я очень пожалела о том, что не рассказывала ему о своей прежней внешности. Велемудру известна была только одна примета: ключ, который Яга носила на шее как украшение – тот самый экземпляр, который я когда-то вырвала у неведомой силы в заброшке. Велемудр нашёл очень изящное решение. Я увидела, как он после выписки из больницы отправился в окрестный парк (благо, такой находился как раз рядом с больницей) и устроился на скамейке в самой глухой и заросшей его части. Редкие прохожие могли наблюдать, как к симпатичному крепкому парню стаями слетаются птицы, слушая его тихий шёпот. Благодаря этому птичьему паломничеству у скамейки, где сидел парень, постепенно накопилось несметное число воробьёв и синиц, а ещё ласточки, канарейки, соловьи и жаворонки; даже затесались пара уток, сова и один попугай, видимо упорхнувший из домашней клетки.