лись со всех сторон люди, из которых ни один(!) не читал «Доктора Живаго»…» Это вранье не менее банальное, чем рифма любовь-кровь или морозы-розы. Из самого текста выступлений, допустим, С.С. Смирнова, К. Зелинского, Г. Николаевой, В. Перцова и других видно, что они читали. Поэт может удостоверится в этом по стенограмме, которую никто не сжег, как второй том «Мертвых душ». Наверняка роман читали Николай Тихонов, возглавлявший тогда Союз писателей, секретарь Союза Георгий Марков, помянутый Константин Воронков, читали члены редколлегии «Нового мира», куда роман первоначально был представлен, – Константин Федин, Борис Агапов и другие. От них Пастернак уже получит обстоятельный ответ на свою рукопись.
А с чего Ваншенкин взял, что и не заглянул в роман, допустим, Чингиз Айтматов, который сказал: «Если мы хотим по-настоящему выступать на мировой арене, то давайте следовать по пути Горького и Маяковского, а не Пастернака». Да что Айтматов! Даже Илья Сельвинский, писавший
Люблю тебя, мой русский стих,
Еще не понятый, однако,
И всех учителей моих
От Пушкина до Пастернака, –
даже этот ученик Пастернака напечатал в «Огоньке» стихотворение, в котором бросил учителю: «Вы родину поставили под свист!»
Но что же именно сказал на том собрании о Пастернаке и его «Докторе» сам Смирнов. А вот: «Нельзя пройти спокойно мимо этого тяжелого факта предательства. Вы поймете чувство оскорбления, чувство настоящего гнева, с которым мне пришлось закрыть эту книге. Я был оскорблен не только как советский человек, я был оскорблен и как русский человек. Я был оскорблен как интеллигент и просто как человек. Я, наконец, был оскорблен этим романом, как солдат Отечественной войны, как человек, которому приходилось плакать над могилами погибших товарищей… Я был оскорблен потому, что герои этого романа прямо и беззастенчиво проповедуют философию предательства. Черным по белому в романе проходит мысль, что предательство вполне естественно. Предатель возведен в сан героя и предательство воспевается как доблесть». Какие же из этих слов Смирнов взял обратно? Ни одного. Все это заставляет думать, что 45-летний человек, прошедший войну, говорил это не под диктовку сидевшего под столом суфлера из КГБ, не «вынужден был» председательствовать на том собрании, а действовал вполне сознательно, добровольно и потом не жалел об этом.
Если бы КС хоть на этом бы остановился! Но нет, он трусит дальше: «Отец сделал цикл радиопередач «В поисках героев Бреста». Этот цикл принес ему неслыханную популярность. Дело в том, что как во время войны, так и сразу после наши солдаты, попавшие в плен, считались предателями. Только сволочь могла так отнестись к людям, которые, проливая кровь за родину, оказались в плену… Отец постоянно вбивал в головы слушателей, зрителей и читателей, что наши военнопленные не предатели, а истинные герои».
Только сволочь могла это написать вслед за лжецами от Волкогонова (1989) и Радзинского (1997) до Туркова.
Для старшего Смирнова Советское время, когда он и вся его родня благоденствовали и благоухали, – «людоедский эксперимент» (Известия.6.12.00). Его приводит в бешенство знаменитая «Песня о Родине» Лебедева-Кумача и Дунаевского: «Не горькая ли насмешка в том, что именно в 37 году, на пике сталинских репрессий, впервые прозвучали в фильме «Цирк» знаменитые строки: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!» (там же). Во-первых, «Цирк» это не 1937 год. Во-вторых, 1937 год это не «пик» (см. помянутого И. Пыхалова). А главное, да, миллионы людей, весь народ, в том числе многочисленный клан Смирновых с его «гремучей смесью» (одно Переделкино чего стоит!), дышали свободно и жили с каждым годом лучше и веселей (см. выше). Но, увы, – нет правил без исключений…
Совершенно справедливы и правдивы также и другие слова гимна, проклинаемые вами: «Знамя Советское, сила народная нас от победы к победе ведет». А какое же знамя нас вело, допустим, до Берлина – триколор, что ли? Он нас даже до Тифлиса не довел. И какая же сила вела, если не народная? Что ж вы за существо, если даже сила родного народа для вас лишь предмет глумления да издевок? Верю: по причине слепоты и амнезии вы эти победы не видите, а какие видели, не помните – ни страну, вытащенную из неграмотности к вершинам культуры, ни знамя победы над рейхстагом, ни наш герб на Луне и Марсе, заброшенный туда еще сорок лет тому назад, – забыли, но это лишь патологический факт вашей биографии.
Евгений Долматовский в книге «50 твоих песен», которую подарил мне в Коктебеле, приводит заранее написанное письмо жене летчика Владимира Зотова, погибшего в бою против фашизма еще в Испании в том самом 37 году: «Вспоминайте меня моей любимой «Песней о Родине»: «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек. Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». А закончил Зотов письмо так: «Шурик, расскажи сыну, кто был его отец и за что он погиб» (с. 118). Как вам, смирняшки, понять такого человека! Он вступил в бой с фашизмом добровольно, а вы даже в мирное время за широкой спиной отца улизнули от армии. И что можно рассказать о вас вашим детям и внукам?
Впрочем, своим потомкам вы рассказали о себе сами: «Если бы, не приведи Господь, немцы в 41-м году заняли Москву, мы, вероятно, распевали бы сегодня: «Свастика Гитлера – сила народная нас от победы к победе ведет». Ваш язык выдает вас с головой. Откуда такая деликатность – «заняли»? Фашисты не заняли бы, а захватили город, ворвались бы и растерзали его. Но главное, кто – мы? Вы с Костей пели бы, вы с дочкой Дуней, вы все вместе с Чубайсом, недавно ставшим супругом вашей Дуни? Вам и невдомек, что если бы сбылась ваша дикая фантазия, то в Москве уже никто и ничто не пел бы. А люди с «гремучей смесью» – в первую очередь.
Кстати, муж Чубайс – не единственное достижение дочки Дуни. Еще она поставила фильм о Бунине, роль которого убого сыграл ее папа. Ну, так случайно совпало. У Бунина есть прекрасное стихотворение «Родине»:
Они глумятся над тобою.
Они, о родина, корят
Тебя твоею простотою,
Убогим видом черных хат…
Так сын, спокойный и нахальный,
Стыдится матери своей –
Усталой, робкой и печальной
Средь городских его друзей.
Глядит с улыбкой состраданья
На ту, что сотню верст брела,
И для него ко дню свиданья
Последний грошик сберегла.
Многие строки здесь адресованы смирняшкам…
Константину в юные годы очень хотелось сниматься в кино и он приставал с этим к своему старшему брату, который уже ставил фильмы. И тот ему однажды сказал: «Я нашел для тебя роль… Вот смотри: черный экран, полоса света, входят двое. Один говорит: «Посмотри, кто там лежит». – «Это труп». Вот ты этим трупом и будешь»… Эту роль младший брат сыграл великолепно. И так вжился в роль! В сущности, так и остался трупом. Но не простым, а говорящим, дающим интервью для журнала «Караван истории». А о старшем брате Андрее можно сказать, что он превзошел младшего во всем, в том числе и в актерском мастерстве.
В «Литературе и жизнь» я проработал недолго, но печатался там много. Однажды на Цветном бульваре встретил добрую приятельницу Лену, с которой познакомился летом 1953 года в Дубултах. Она – дочь известного еще с тридцатых годов критика Владимира Ермилова. У Асеева в поэме «Маяковский начинается» о нем несправедливо сказано:
А это, читатель, любезный Немилов.
Он – ярый приверженец классики форм и, стоя у «Красной нови» у кормила, решил, будто корень кормила от «корм».
Впрочем, на совести Ермилова несправедливостей тоже немало.
Асеев – второй (первым был Иосиф Уткин) живой писатель, которого я увидел в 1939 году на эстраде в Измайловском парке, где он как раз читал эту поэму, за которую получил Сталинскую премию. Ему тогда исполнилось пятьдесят лет. Помню, чья-то юбилейная статья о нем начиналась словами: «Он очень молод…» Ибо тогда считалось, что в пятьдесят человек уже чуть ли не старик.
Лена была с незнакомым мне парнем. Она представила меня так: «Это Володя Бушин, без которого не обходится ни один номер «Литературы и жизнь». Так и было. А спутник Лены оказался Вадимом Кожиновым, ее мужем. Злые языки говорила: «Он женился на библиотеке Ермилова». Говорят, библиотека действительно богатая. А печатался я много по двум причинам. Во-первых, газета только начиналась, материалов порой не хватало. Во-вторых, за годы аспирантуры и после у меня накопилось много неопубликованных статей.
Успел я напечатать там свою первую шумную статью «Реклама и факты» – о критике в «Новом мире». Это же было осиное гнездо будущих прорабов перестройки: один Сарнов чего стоит. А тот же Турков!.. Говорили, Твардовский негодовал: «Нашелся новый Белинский!» Однако никаких возражений или опровержений не последовало.
25 марта 1959 года я напечатал там статью «Чувство слова», в которой речь шла о романах Федора Панферова «Раздумье» и Даниила Гранина «После свадьбы». В «Нашем современнике №1 за 1960 год П. Пустовойт гневно обрушился на меня: «В. Бушин даже не пытается провести грани между речью писателя и его героев. Обнаружив слова «очухаться», «взъерепениться», «лупануть», кричит «Караул!» Что ж, если действительно так и было, то Пустовойт совершенно прав. «Рецепты В. Бушина даже староверу адмиралу Шишкову показались бы анахронизмом». И тут прав. Сейчас даже не верится, что я писал такую чушь. Но что я! Даже Шолохов, видимо, под влиянием работы Сталина «Марксизм и языкознание» (1952) в одном издании «Тихого Дона» убрал слова и речения подобного рода и почти все диалектизмы. Слава богу, потом восстановил.
Корней Чуковский 27 ноября 1962 года записал в дневнике: «Третьего дня был у меня (Сергей) Образцов и сообщил, что закрывается газета «Литература и жизнь» из-за недостатка подписчиков (на черносотенство нет спроса) и вместо нее будет «Литературная Россия». Глава Союза писателей РСФСР Леонид Соболев подбирает для ЛР сотрудников и, конечно, норовит сохранить как можно больше старых, чтобы снова проводить юдофобскую и вообще черносотенную линию. Для видимости обновления решили пригласить Шкловского и Образцова. Обр. пришел в Правление, когда там находились С