Все же то, что касалось советской разведки, было для нас «тайной за семью печатями». О ней не положено было даже говорить. Много мы слышали о «коварных методах» других разведок, но о нашей, советской, все молчали, будто ее вообще не существовало. Только потом я узнал, что советская военная разведка уже в то время являлась самой лучшей и самой сильной разведкой в мире.
Мне до сих пор непонятно, почему в учебных планах Академий не преподавали будущим работникам крупных штабов хотя бы сокращенных знаний по службе разведки. Пробелы знаний в этой части я особо остро почувствовал в первые дни работы в Разведуправлении Генштаба. Мне удалось за сравнительно короткий срок усвоить новую для меня работу, вероятно, благодаря оперативно-стратегическому кругозору, полученному в период работы в штабе ЛВО под руководством Б.М. Шапошникова.
«Сосватали» меня в разведку не совсем обычным образом.
После боев на Халхин-Голе командующий фронтовой группой командарм 1-го ранга Штерн, член Военного совета фронта Бирюков и я — по должности зам. начальника оперативного отдела в звании майора — приехали в Москву с докладом Политбюро ВКП (б) плана развертывания войск Дальневосточного фронта на 1940 год. Моя роль, конечно, была очень скромной: я хранил оперативные разработки в Генштабе и по мере надобности выдавал их командарму — Штерну.
Командование Дальневосточного фронта считало, что халхин-гольская авантюра — только пробный шар японской военщины. В будущем следует ожидать более крупных военных действий, возможно, даже большой войны. Для этого нам следует «держать порох сухим», то есть сверх имеющихся оборонительных сил на границах надо создать дополнительно несколько фронтовых управлений, свыше десяти полевых армий по несколько десятков дивизий в каждой и несколько механизированных корпусов.
Утверждение этого, казалось бы, очень необходимого плана на Политбюро проходило в очень крупных и жарких схватках главным образом со Сталиным и Ворошиловым. Они были основными противниками плана Штерна. Командарм с этих совещаний приезжал очень возбужденный и по-армейски круто и крепко выражал свои чувства. Все же Штерн в конце концов добился своего — план был утвержден Политбюро, и все войска к концу 1940 года были развернуты.
Сейчас, оценивая этот факт уже в аспекте истории, можно сказать, что еще зимой 1939/1940 года были заложены основы нашей декабрьской победы под Москвой в 1941 году. Эту заслугу надо приписать командарму Штерну, а также бывшему начальнику ОргМоб отдела фронта полковнику Ломову, ныне генерал-полковнику, непосредственно разработавшему план развертывания этих сил. Сам же Штерн, как уже отмечалось ранее, при «неизвестных обстоятельствах» исчез. По-видимому, трения с Жуковым во время событий на Халхин-Голе и острая дискуссия со Сталиным и Ворошиловым стали роковыми для талантливого полководца.
Трудно себе представить, как бы развернулся ход сражений под Москвой, если бы на Дальнем Востоке не было готовых к бою дивизий и если бы они не были переброшены под Москву.
Здесь уместно вспомнить уже известное читателям донесение Зорге о том, что Япония не выступит против СССР. Есть мнение, что это донесение позволило снять войска и тем самым спасти Москву от фашистского наступления. Такое толкование донесения Зорге мне кажется легковесным. Получается, что наша победа под Москвой — дело случая. Об этом говорят и зарубежные историки. Но мы, большевики, в случайности не верим. Эта победа была закономерна и подготовлена материально. Не будь готовых к бою дивизий на Дальнем Востоке и в Сибири — и донесение Зорге не имело бы решающего значения…
Я не отрицаю значения подвига Зорге. Его донесение придало нашему командованию больше спокойствия и уверенности, что в то время, учитывая обстановку всеобщей нервозности, имело колоссальное значение. О роли Зорге и его судьбе я еще буду говорить, так как в силу своего служебного положения мне довелось иметь к нему некоторое отношение.
Во время пребывания в Москве я встретился с товарищем по учебе в Академии Генштаба полковником Пугачевым Григорием Петровичем. Я рассказал ему о событиях на Халхин-Голе и о цели нашего приезда в Москву. На мой вопрос, где он работает, Пугачев ответил что-то очень невнятное. Пообещав еще встретиться, он сел в машину и уехал.
Через несколько дней в Генштабе ко мне подошел незнакомый офицер и спросил:
— Вы майор Новобранец?
— Да, я.
— С вами хочет побеседовать начальник Разведывательного управления Генштаба генерал-лейтенант Проскуров. Зайдите к нему вот по этому адресу.
Признаюсь, очень неприятный холодок сжал мое сердце. Чего ради моей персоной заинтересовалась разведка? Больше всего я опасался за мои служебные перспективы. Командарм Штерн хорошо ко мне относился, ценил меня и уже предназначил на должность начальника штаба армии. А разведка в те времена на основании Постановления ЦК ВКП (б) имела право брать к себе на службу из армии любого офицера и генерала. Мне очень не хотелось идти на беседу с генералом Проскуровым. Но, подумал я, в личной беседе докажу ему свою непригодность для работы в разведке.
Прибыв по указанному адресу, я доложил дежурному офицеру о цели визита. Мне немедленно выписали пропуск, и так же немедленно меня принял начальник Разведупра Генштаба генерал-лейтенант Проскуров.
В небольшом, хорошо обставленном кабинете я увидел молодого генерал-лейтенанта авиации — среднего роста, плечистого, со светлыми глазами блондина. Встретил он меня тепло и, улыбаясь, стал расспрашивать о службе. Не успевал я ответить на один вопрос, как следовал другой, третий. На некоторые вопросы он сам же и отвечал. Было ясно, что мою биографию он уже хорошо изучил. Когда закончилось беглое знакомство с моей биографией, Проскуров прямо поставил вопрос:
— А не хотите ли, майор, пойти на службу в разведку?
Я в тот же час ответил:
— Нет, товарищ генерал, не желаю!
— А почему? Я не собираюсь посылать вас за границу. Будете работать здесь, у меня. По характеру работа будет чисто штабная, а по масштабам большая, интересная.
— Нет, товарищ генерал, прошу оставить меня в штабе фронтовой группы. Работу там я уже знаю, люди все известны, в Чите мне уже и квартиру выделили. Уходить с этой работы очень не хочется. А вашей работы я не знаю, специальной подготовки не имею и вряд ли буду полноценным работником. Прошу меня отпустить.
— Ничего! Новую работу вы освоите, — успокаивает меня Проскуров. — У вас хороший оперативно-стратегический кругозор, большой опыт оперативной работы в крупных штабах. Подумайте и завтра дайте ответ.
Вышел я от Проскурова в очень скверном настроении. Конечно, ни завтра, ни послезавтра я к нему не пошел и никакого ответа не давал. А Штерну дня через два рассказал о встрече с Проскуровым.
— Эх, напрасно вы туда ходили, — с явной досадой сказал он. — Я вас выдвинул на должность начальника штаба армии, а теперь, чего доброго, заберут вас в разведку.
Вскоре мы выехали в Читу, и я продолжал работать в штабе фронтовой группы. В феврале или начале марта 1940 года пришла шифровка, и Штерн показал ее мне: «Откомандировать майора Новобранца в распоряжение Управления кадров. Щаденко».
Я взмолился:
— Товарищ командарм, помогите! Не хочу служить в разведке!
— Нет, майор, теперь уже ничего нельзя сделать.
Я знал, что Штерн был в хороших отношениях со Сталиным. По рассказам Штерна, он переписывался с ним, когда был в Испании. После Испании был на даче Сталина. Рассказывал, как хорошо Сталин к нему относился. Я намекнул командарму:
— Но вы можете помочь, вас же Сталин знает!
— Эх, майор, он знает, да плохо понимает. Меня самого вот-вот отзовут. Нет, ничем вам помочь не могу. Придется ехать. Желаю вам успехов на новой работе.
Я понял, что к Штерну отношение Сталина и наркома обороны Ворошилова резко изменилось. Вспоминались его трения с Жуковым на Халхин-Голе, обостренные взаимоотношения с Мехлисом, который выполнял роль сталинской дубинки. Резкие и смелые дискуссии на Политбюро не прошли для него бесследно. Моя догадка оправдалась. Вскоре Штерна действительно отозвали из фронтовой группы и назначили начальником ПВО страны, а вскоре он и совсем исчез, как исчезали до него многие другие.
В апреле 1940 года я явился к начальнику Разведупра. Генерал Проскуров принял меня в своем кабинете, встретил смехом и шуткой:
— Ну и долго же ты думал, майор! Вижу: огорчен. Но ничего, не отчаивайся. Скоро сам увидишь, что работа у нас большая и очень интересная, это работа оперативно-стратегическая. Вам предстоит разгадывать планы войны против нас наших вероятных противников.
Назначили меня заместителем начальника информационного отдела по Востоку. Начальником отдела был Пугачев. Пользуясь приятельскими отношениями, я набросился на него за то, что он «сосватал» меня в разведку. Но он клялся и божился, что неповинен в этом. Это, мол, сделал начальник отдела кадров разведки полковник Кондратов.
Так я попал в разведку. Не буду говорить о разведывательном управлении в целом. В этом нет нужды, и, кроме того, об организации разведки и ее методах и людях не все можно сказать, несмотря на сорокалетнюю давность. Да это и не имеет прямого отношения к моей работе в Информационном отделе. Я буду говорить только то, что имеет отношение ко мне и о чем можно сказать.
Характер работы в Информотделе таков: поступающая информация из-за рубежа накапливалась на определенных направлениях. Ее нужно было критически оценить, сопоставить с имеющимися данными, отсеять недостоверные факты и вскрыть возможную дезинформацию («дезу»). Периодически накопленные данные группировались по определенным вопросам и освещались в различных информационных документах, разведсводках, справочниках, описаниях и пр.
Мне пришлось начать работу с «азов». Целыми днями до позднего вечера просиживал я в управлении, присматривался к людям и изучал технику работы. Моими товарищами по работе были: заместитель начальника информотдела по Западу полковник (ныне генерал-лейтенант) Онянов, мой подчиненный по работе майор (ныне генерал) Воронцов, майор (ныне генерал) Скрынников, майор Лукманов, капитан (ныне полковник) Горценштейн, полковник Дьяков и целая группа товарищей, фамилии которых уже запамятовал.