Кроме сводок мы выпускали различные справочники, описания, наставления. В последнее время по моей инициативе начали составлять доклады о военно-экономическом потенциале страны и о возможном масштабе развертывания армий. Эти документы, как уже упоминалось выше, назывались «мобилизационными записками».
Был у нас еще один вид информации под грифом «Совершенно секретно». Это «спецсообщения». В них включали особо важные данные и за подписью начальника Разведупра направляли по особому списку, установленному самим Сталиным. Список был таков: Сталин, Молотов, Маленков, Берия, Ворошилов, Тимошенко, Мерецков и Жуков.
Кроме этой документальной информации существовал еще один вид информации визитера Генерального штаба — это «живая связь». Офицер разведки Оперативного управления регулярно, не менее одного раза в неделю, посещал Информационный отдел Разведупра, получал все поступившие новые данные, наносил их на карту и докладывал начальнику Генерального штаба, а затем делал сообщение и всем офицерам Оперативного управления. Таким офицером разведки от Оперативного управления являлся подполковник Гунеев. Такие же делегаты связи направлялись в Разведуправление из других управлений. Так, например, от Бронетанкового управления нас регулярно посещал подполковник Шклярук. Я до сего времени помню его последний визит. Когда он нанес на свою карту 70 немецких дивизий (это было в конце 1940-го либо в начале 1941-го), он воскликнул: «Война!» — «Да, — говорю, — война!» — «Я побегу сейчас к Федоренко». — И выбежал из кабинета. Позднее мне звонил Федоренко и наводил справки: спрашивал, правильно ли то, что принес Шклярук. Я ответил, что правильно. Об этом эпизоде мы вспоминали уже после войны, когда оба были в отставке.
По телефону часто наводили справки начальник Академии Генштаба комдив Мордвинов и начальник Оперативного управления Генштаба генерал Ватутин.
В результате анализа всех данных разведки для меня стало очевидным, что Германия готовится факел войны перебросить с Запада на Восток, напасть на СССР. Поэтому стал сам спешно готовить «мобзаписку» по Германии. Данных для «записки» у меня было вполне достаточно.
О положении дел на наших границах я регулярно докладывал генералу Голикову. Он внимательно меня выслушивал, но первое время своего мнения не высказывал. Я объяснял это тем, что он в разведке человек новый и не успел еще во всем разобраться. Правда, однажды он проявил особый интерес к группировке немецких войск в Румынии. Мы называли ее тогда «группой Бласковица». Наличие ее в Румынии также красноречиво свидетельствовало о намерениях Германии.
Знаменательные сообщения приходили из Болгарии. В одном сообщении рассказывалось, как на Государственном совете царь Борис, схватившись за голову, бегая по кабинету, с отчаянием и страхом кричал:
— Боже мой, боже мой! Что же нам делать? С Запада Гитлер, с Востока Сталин. Куда же нам, грешным, податься? Пожалуй, лучше все же к Гитлеру, чем к большевикам.
И вскоре наша разведка зафиксировала прибытие в Болгарию немецких «инструкторов» и «туристов».
Очень запомнилось еще очень интересное письмо из-за рубежа. Оно определило наши отношения с Голиковым. Он дал мне его на очередном докладе и приказал доложить свое мнение.
Я внимательно изучил это интересное письмо. Оно было написано мелким убористым почерком на 6–8 листах ученической тетради.
С первых же строк письма мне стало ясно, что автор его — весьма грамотный в политическом и военном отношении человек, хорошо разбирается в сложных международных событиях. Автор писал о неизбежном нападении Германии на СССР. Он утверждал, что наше правительство совершило крупную ошибку, прервав переговоры с англо-французскими представителями и заключив пакт о ненападении с Германией. По мнению автора письма, этот пакт со стороны Германии — лживый дипломатический шаг. Не успели еще высохнуть чернила на подписи Риббентропа, как Гитлер распорядился о переброске войск из Франции к границам СССР. Автор советовал Советскому правительству готовить свои вооруженные силы к большой войне, чтобы не получилось так, как во Франции. Он писал, что промедление с этим вопросом смертельно опасно не только для Советского Союза, но и для всех порабощенных народов Европы. Автор предупреждал, что фашистская чума грозит всем народам мира и что им не на кого больше надеяться, как на СССР. Подпись была «Ваш друг».
На следующий день генерал Голиков спросил меня, что я думаю о письме и его авторе. Я ответил, что полностью разделяю мнение автора и что все его соображения подтверждаются нашими данными. Я посоветовал отправить это письмо правительству в «спецсообщении».
Голиков посмотрел на меня с явным недовольством:
— Да вы что? Вы понимаете, что вы говорите? Ведь он же хочет столкнуть нас лбами с Германией. Скорей всего, немцы будут наносить удар по Англии, форсировать Ла-Манш. Если сделать так, как пишет этот «друг», то мы своими военными приготовлениями можем спровоцировать немцев против нас. Так думает и наш «хозяин».
Мне стало ясно, что письмо побывало у Сталина, что Голиков выражает его точку зрения. Я ничего не возразил. Но внутренне я попал в полосу мучительного душевного разлада. Фактические данные противоречили умонастроениям моего непосредственного начальства и всего правительства. Я был на стороне фактов, но пока не мог найти формы защиты своей ПОЗИЦИИ.
Закончив «мобзаписку» по Германии, я понес ее Голикову. В «записке» мы определяли масштабы развертывания немецкой армии в двух вариантах: для молниеносной войны (блицкрига) и для длительной. Для молниеносной войны мы определяли количество дивизий около 220, для длительной — 230. И приложили карту-схему, на которой были показаны существующие группировки немецких войск на наших границах и возможные варианты направления их действий.
Меня удивляет заявление Жукова, что он, «будучи начальником Генштаба, не предусматривал внезапного перехода в наступление в таких масштабах, причем сразу всеми имеющимися и заранее развернутыми на важнейших стратегических направлениях силами» (Воспоминания и размышления, стр. 263.). А ведь в «Мобилизационных записках по Германии» Разведупра только об этом и толковалось. Что Германия может применить блицкриг (молниеносную войну), суть которой и заключается в том, чтобы сокрушить противника в одном первом ударе, для чего и применяются все силы. И мы указали, что для этого немцы могут ввести 220 дивизий. Как же начальник Генерального штаба мог об этом не знать?! Это могло случиться, только если Голиков эту записку в Генштаб не послал. Тогда какова же роль Голикова?! И Жуков в этом случае прав, назвав его «дезинформатором»!
После небольшого вышеприведенного отступления возвращаюсь к своему повествованию. Начальник Разведупра долго с видимым интересом рассматривал схему. Наши мнения с ним во многом разошлись. Он считал, что на первом этапе войны главный удар будет нанесен по Украине в направлении Киева, а на схеме главный удар был показан, исходя из группировки, — на Москву.
Просмотрев «записку» и схему, Голиков сказал:
— Ваши соображения верны, но это только ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ! Реально этих группировок нет.
— Как нет, товарищ генерал?! — пораженный таким итогом нашей беседы, воскликнул я. — Эти группировки не мой вымысел, они вполне реальны. Каждая дивизия нами точно установлена. Не только установлена ее дислокация, состав, организация. Мы даже знаем, кто командует каждой дивизией. Как можно сомневаться в таких точных сведениях?!
Генерал молча взял мою «мобзаписку», положил в сейф и сухо сказал:
— Можете идти, вы свободны.
Много позже, уже после войны, мне стало известно, что эта «мобзаписка» пролежала у него без движения до самого начала войны, хотя другие «мобзаписки» быстро утверждались и немедленно отсылались в Генштаб. После этого между мною — вернее, между Информотделом — и генералом Голиковым установились весьма странные отношения. На каждом докладе генерал «срезал» у меня по нескольку дивизий, снимая их с учета, как пешки с шахматной доски. Никакие мои возражения на него не действовали. Мне стало неприятно ходить к нему на доклад. Для докладов я стал посылать начальника немецкого отделения полковника Гусева. Они старые сослуживцы, и я полагал, что Гусеву удастся убедить Голикова в реальности немецких дивизий, в реальности непрерывно нарастающей угрозы. Расхождения в оценке положения у меня с Гусевым не было.
Однако и Гусеву не повезло. У него Голиков «срезал» еще больше дивизий, чем у меня. Я не выдержал и пошел к Голикову.
— Товарищ генерал, — заявил я ему, — я не согласен с вашей практикой «срезать» количество дивизий, которые мы указываем. Уже подошло время выпускать очередную сводку по Германии, а я не могу ее выпустить в искаженном виде.
Голиков молча извлек из сейфа лист александрийской бумаги, развернул на столе и сказал:
— Вот действительное положение на наших границах. Здесь показано 35–40 дивизий, а у вас сто десять.
Я посмотрел на схему. Там действительно синим карандашом были показаны немецкие дивизии вдоль наших границ.
— Что это за документ? Откуда?
— Это дал нам югославский атташе полковник Путник. Эти же данные подтвердил и наш агент из немецкого посольства в Москве. Этим же данным верит и наш «хозяин», — пояснил Голиков и уже тоном приказа сказал: — Поэтому не будем спорить, выпускайте сводку по этим данным.
Я ответил, что без проверки по этим данным выпускать сводку не могу, и попросил схему в отдел для анализа.
При изучении схемы Путника прежде всего бросалось в глаза резко сниженное количество дивизий, причем они были разбросаны вдоль нашей границы равномерно и бессистемно. В их расположении не было замысла никакой идеи. Нумерация дивизий совпадала с теми нашими данными, которые имелись уже в нашей старой сводке. Для всех нас стало ясно, что перед нами обыкновенная немецкая «деза». Стало ясно и другое — что наши сводки попадают в немецкую разведку. Не знаю, был ли полковник Путник немецким агентом, но совершенно очевидно, что он подсунул нам немецкую дезинформацию. Мы подозревали, что наш агент из немецкого посольства тоже явный дезинформатор. Немецкое посольство в Москве широко и умело развернуло дезинформационную работу и ловко направляло свою «продукцию» в каналы нашей разведки и в правительство. Причем очень характерно, что дезинформационный материал попадал к нам не из наших источников, а «сверху». Наметились и каналы проникновения дезинформации. Сначала она попадала к «соседям», в агентурную сеть НКВ