Возвращаюсь к своему повествованию.
…А мне было не до смеха. Мне стало ясно, что «докладчики» обрабатывают генштабистов по указанию свыше.
Через несколько дней (примерно в конце декабря) часа в два ночи (был такой дикий обычай работать по ночам!) раздался звонок телефона. Поднимаю трубку. Голос Голикова:
— Вас ожидает для доклада начальник Генерального штаба.
— Товарищ генерал, — возражаю я, — да как же так можно? Надо же было предупредить меня, чтобы я подготовил доклад.
— Ничего не знаю. Вас ожидает начальник Генштаба! — с подчеркнутой резкостью сказал Голиков и бросил трубку.
Я порадовался своей предусмотрительности. «Ну, — думаю, — подвел бы ты меня, товарищ генерал, если бы я не предусмотрел такого подвоха заранее и не подготовил материал».
Забрал уже готовый материал и бегом в Генеральный штаб. Был я, конечно, очень взволнован: ведь стоял вопрос не только о моей личной судьбе как разведчика, но и о судьбе Родины.
Вбегаю в кабинет запыхавшись. Вижу — у стола стоят начальник Генштаба генерал армии Мерецков и его заместитель генерал Василевский. Василевский тотчас же пошел ко мне навстречу.
— Что с тобой? Что у тебя? — берет и осматривает мою левую руку.
Из пальца брызжет кровь. Когда и где я рассадил руку — не заметил.
— Ну-ка сюда, к аптечке! — говорит Василевский. Залил йодом палец, быстро и ловко забинтовал. — Ну вот, а теперь докладывай, что у тебя накипело…
На большом столе я разложил карту и весь свой материал. Докладываю. Меня внимательно слушают, не прерывают. Закончил доклад часа в три ночи.
Мерецков и Василевский «ползали» по моей карте, внимательно изучая группировки немецких войск. Прикидывали, в каком направлении могут быть введены главные силы фашистов. В конце доклада Мерецков спрашивает меня:
— Когда, по вашему мнению, можно ожидать перехода немцев в наступление?
— Немцы, — отвечаю, — боятся наших весенних дорог, распутицы. Как только подсохнут дороги, в конце мая — начале июня можно ждать удара.
— Да, пожалуй, вы правы. — Мерецков и Василевский начали накоротке обмениваться между собой мыслями, прикидывать необходимое время для развертывания армии и приведения страны в боевую готовность. Хотя они говорили между собой тихо, но мое ухо уловило: Василевский называл срок — шесть месяцев. Я понял, что уже не хватало времени для переведения страны и армии на военное положение.
— Да, времени у нас в обрез, — сказал Мерецков. — Надо немедленно будить Тимошенко, принимать решения и докладывать Сталину.
— Товарищ генерал! — обрадованный удачным исходом доклада, воскликнул я. — Если вы думаете изложить ему этот доклад, то он у него будет через два часа. Я направил ему такой же доклад фельдъегерской связью. В шесть часов утра он его получит, а два часа погоды не сделают и ничего не изменят.
— Ах так! Вы уже направили ему доклад?
— Да, конечно. И не только ему. Доклад и сводки посланы Сталину, Ворошилову, Маленкову, Берии и другим, — начал перечислять.
— Значит, к утру все будут знать о положении дел на границе?
— Конечно.
— Очень хорошо! Спасибо! — Мерецков пожал мне руку. — Вы свободны. Идите отдыхайте.
Из Генштаба я не шел, а летел на крыльях. Вот хорошо, думаю, не все такие твердолобые, как Голиков, есть в Генштабе светлые головы. Хрустел и звенел под ногами подмороженный асфальт. Утренний морозец охлаждал разгоряченное лицо, и моя фантазия разыгралась. Сегодня утром, думаю, Мерецков и Василевский доложат Тимошенко, а затем Сталину о положении дел на границе. Будет, конечно, созвано экстренное заседание Политбюро, и будут приняты важные решения о скрытой мобилизации, о развертывании армии и перестройке промышленности. Опыт войны во Франции будет изучен и будут приняты решительные меры по повышению боевой подготовки армии, по оснащению ее большим количеством артиллерии, противотанковыми и противовоздушными средствами. Будут созданы танковые армии. Эти армии, схлестнувшись с немецкой танковой армией, должны разбить ее наголову. Мечтал я и о том, что учение Д.М. Карбышева о применении оперативных инженерно-саперных заграждений типа «саперная армия» против танковых масс найдет свое отражение в армии. Теперь, думаю, господа Браухичи и Рундштедты, вы получите по зубам. Это вам не Франция! Получите и вы, фашисты, «блицкриг». Наша армия стоит на границе, и, схлестнувшись с ней, немцы покатятся назад.
Мечтам моим не было границ. Но увы! Им не суждено было осуществиться даже в малой доле.
Через несколько дней после моего доклада сняли с должности начальника Генштаба Мерецкова. Теперь уже стало известно, за что был снят Мерецков. На совещании Главного военного совета совместно с членами Политбюро он заявил, что война с Германией неизбежна, что нужно переводить на военное положение армию и страну. Нужно укрепление границ. Его посчитали «паникером войны» и отстранили от должности начальника Генерального штаба, назначив вместо него генерала Жукова. Не знаю, каким чудом уцелел Василевский, ведь он придерживался таких же взглядов, как и Мерецков и многие другие. Это просто счастье, что Василевского не арестовали! Неизвестно, как сложился бы ход войны, если бы не было Василевского. В этот период он сильно заболел, что, возможно, и спасло его от расправы.
Новый начальник Генштаба повел совершенно отчетливую и твердую линию «мирного сосуществования» с фашистами и дружбы с ними в духе доклада Молотова. Он начал борьбу с «провокаторами» и «паникерами войны». Эта борьба коснулась и моего отдела.
В Информационном отделе было заведено круглосуточное дежурство. Дежурный офицер получал ночную зарубежную информацию. Это было важно для немедленной фиксации всех передвижений немецких частей и тыловых учреждений. Например, подвижных полевых госпиталей. Такая, казалось бы, «мелочь», как прибытие полевых передвижных госпиталей, могла служить сигналом готовности немецкой армии к наступлению. Подвижные госпитали в мирное время не развертываются. Потребность армии удовлетворяется стационарными госпиталями, а при подготовке к наступлению они развертываются, готовятся к маршу, выходят в исходное положение. Важно было зарегистрировать этот момент выдвижения. Поэтому мы и следили за немцами круглые сутки.
Начальник Разведупра Голиков вызвал меня к себе и в грубой, резкой форме приказал отменить дежурства:
— Довольно мне здесь воевать и разводить панику.
Новый начальник Генштаба генерал Жуков, осуществляя, по-видимому, дружеские взаимоотношения, организовал для нас просмотр немецких военных фильмов. Например, о разгроме Варшавы. Там устрашающе было показано действие немецкой авиации при варварской бомбардировке польской столицы. Я смотрел фильм и думал: «Зачем все это нам?»
Невольно напрашивался вывод, что кто-то хочет запугать нас могуществом немецкого оружия. Во всяком случае, ничего поучительного для нас в этих фильмах не было. Можно было бы их совсем не показывать. А если уж показывать, то после просмотра необходимо было дать критический комментарий. Ничего подобного не было. Просто нас «попугали» и отпустили. Точно такую же демонстрацию этого кинофильма немцы устроили для норвежского Генерального штаба перед нападением на Норвегию. Не правда ли, знаменательно?!
Для нас, офицеров Генштаба, и для всей армии было бы полезней изучить опыт франко-немецкой войны 1939–1940 годов. Однако новый начальник Генштаба считал, что в этой войне ничего поучительного для нас не было. Это стало для нас ясным, когда мы получили от него ответ на наш доклад «Опыт франко-немецкой войны 1939–1940 годов», о котором я уже говорил. Такое отрицательное отношение к нашему документу огромной значимости потрясло нас. Выходит, что все наши труды пропали даром?! Однако согласиться и примириться с таким мнением начальника Генштаба мы не могли. Если документ не нужен Жукову, то, несомненно, будет нужен армии. Тогда мы секретный официальный отчет о франко-германской войне рассекретили, размножили в типографии и, опять же, нелегально разослали войскам: пусть хотя бы армия изучает этот опыт…
Между тем сообщения о новых перебросках немецких войск на наши западные рубежи продолжали поступать. Наша тревога усиливалась. Не выдержав, я решил проверить, что же делается для обороны страны.
В оперативном управлении Генштаба работало несколько моих товарищей по Академии Генштаба. Начальником Среднеазиатского отдела работал полковник Шарохин, Западного — генерал-майор Кокарев, по тылу — полковник Костин.
Полковник Шарохин на мой вопрос, что делается на наших западных границах, ответил:
— Знаю, что положение опасное, но что предпринимается с нашей стороны — не знаю. Может быть, я не в курсе. Зайди к Кокареву.
Зашел к Кокареву.
— А-а! — весело и радушно встретил меня Кокарев. — Разведка пришла. Здорово! Честь и место. А теперь скажи, что ты нас своими сводками пугаешь?
— Не я пугаю, а немцы. И не только пугают, а скоро бить нас будут.
Веселая мина с лица Кокарева слетела. Уже вполне серьезно сказал:
— Да, ты прав. Весной немцы ударят, а мы, как страусы, сунули головы в вороха бумаг, в пакт о ненападении и прочие немецкие «мирные заверения»… и кричим о мире. А кто против — так те «паникеры» и «провокаторы войны». Новое начальство таких выгоняет. На границе у нас ничего нет. Наберется, может быть, 40 дивизий, да и те занимаются не тем, чем следовало бы…
— Для первого случая, — говорю я, — нужно не меньше ста дивизий.
— Что ты! Попробовали заикнуться еще при Мерецкове, но нам ответили, что для перемены дислокации только одной дивизии потребуются миллионы рублей. Ворошилов запретил даже разговаривать об этом.
Удрученный, ушел я от него. По дороге неожиданно встретил начальника Дальневосточного отделения полковника Шевченко. Он остановил меня:
— Стой! Вот ты мне и попался. Сейчас я с тобой рассчитаюсь. Ну и подвел же ты меня!
— Как? Чем?
— А помнишь книгу о Халхин-Голе? Ты как-то еще о гонораре договаривался.