— Ну еще бы не помнить! Очень нужная книга. Давай гонорар, я тоже ее писал.
— Тебе не гонорар нужно дать, а по шее накостылять. Меня на днях Жуков выгнал из кабинета, и вот ожидаю решения своей судьбы.
И полковник Шевченко рассказал мне о совершенно диком случае.
Дальневосточный отдел Генштаба подготовил наш коллективный труд опыта войны на Халхин-Голе к печати и передал ее на утверждение Мерецкову. Тот не успел сдать ее в печать, и книга попала в руки Жукова. Новый начальник Генштаба вызвал Шевченко и спрашивает:
— Ты что это сочинил? Ты там был?
— Нет, не был. Но книгу прислал штаб фронта. Они подробно изучали опыт войны на месте. Я считаю их выводы правильными.
— Правильными?! — закричал Жуков. — Ты хочешь подорвать мой авторитет?! Да я тебя в бараний рог согну! Раздавлю, и мокрого места не останется! Вон (к такой-то матери)!!!
Шевченко пулей вылетел из кабинета и вот сам не свой ожидает своей участи.
Такая же судьба постигла позднее и меня, и всех членов авторского коллектива, посмевшего критически оценить действия наших войск в этой книге. Однако у меня была еще и другая статья «преступлений»: «паникер», «провокатор войны».
Приход Жукова в Генштаб ознаменовался крутой расправой со всеми «паникерами» и «провокаторами войны», которые указывали на возможность военного нападения Германии. Расправа коснулась и разведки. Начали вызывать из-за рубежа всех «провинившихся».
Из Берлина вызвали помощника военного атташе по авиации полковника Скорнякова, дали ему основательную «нахлобучку». Отозвали и другого помощника военного атташе по бронетанковому делу, полковника Бажанова. Тоже дали нахлобучку и демобилизовали. От нервного потрясения Бажанов умер.
По одному работнику из Японии мне пришлось отводить удар. Мы считали этот источник информации очень хорошим. Он тоже давал сигналы о неизбежности войны с Германией. Однажды мы получили из Японии сообщение, что Гитлер уже подписал приказ о плане войны против СССР.
Наше начальство оценило эту информацию как «паникерскую» и решило автора отозвать «для проработки». Борьбу с «врагами народа» и «паникерами» в нашем управлении возглавлял зам. начальника Разведупра генерал-майор Ильичев И. И. Он не умел и не хотел сам думать и слепо шел по пути, который указывал Сталин: раз классовая борьба обостряется, то проще всего в каждом работнике видеть потенциального «врага народа», шпиона. Особенно на данном этапе (начало 1941 года) были вредны и опасны «паникеры», которые кричали о близкой и неизбежной войне с фашистами.
Однажды ко мне пришел, кажется, майор Мельников (не решаюсь утверждать это с полной уверенностью) и говорит:
— Ильичев требует дать отрицательную характеристику на источник «Рамзай» и подобрать на него материал. Он будет отозван.
— А почему отрицательную? Вы лично уверены, что источник «Рамзай» дезинформатор?
— Нет, наоборот. Мы считаем его самым лучшим источником. Его надо всеми силами оберегать. Если мы его угробим — все наше хозяйство по этой стране развалится. Я прошу вас дать о его сообщениях совершенно объективный отзыв.
Я проверил все донесения «Рамзая» и убедился в их правдивости. Особенно убедительным было его сообщение об одном нашем полковнике, перешедшем на службу в японскую армию. В донесении сообщались все подробности перехода и о деятельности этого перебежчика в качестве советника японской армии.
Фамилия перебежчика была Фронт. Я знал его лично — учился с ним на одном курсе в Академии им. Фрунзе. После окончания Академии он попал советником в Монгольскую народную армию. Из Монголии он перебежал к японцам.
Откуда источник «Рамзай» мог знать о Фронте? Ясно, что информация источника «Рамзай» была правдивой и точной. В этом духе я и дал свой отзыв с таким выводом: «Нет никаких оснований подозревать источник «Рамзай» в дезинформации».
Не знаю, сыграло ли мое заключение какую-либо роль, но Зорге (Рамзай) не был отозван. С ним расправились по-другому. Я глубоко убежден в том, что сталинское правительство через Берию выдало Зорге японской контрразведке. Ведь до сего времени неизвестны причины провала Зорге. И, кроме того, правительство не приняло никаких мер к его спасению. Три года после провала Зорге просидел в тюрьме. За это время правительство могло принять меры к его спасению: обменять на японского агента или помочь каким-нибудь иным дипломатическим путем. Но этого не было сделано. Зачем? Чтобы иметь живого свидетеля своего преступления? А история с награждением?! Только через 20 лет после смерти Зорге наградили — присвоили звание Героя Советского Союза, и то только лишь потому, что его подвиг был вскрыт американцами. Заговорил весь мир. А ведь о подвиге Зорге сталинскому правительству было известно давно. Нет, не хотел Сталин награждать Зорге! Гораздо проще уничтожить такого важного свидетеля своей несостоятельности, подкинуть в японскую контрразведку анонимное сообщение о его деятельности. Таких случаев, когда правительство выдавало своих неугодных разведчиков врагу, в истории было много…
Помню еще о двух товарищах, которым угрожала расправа. Однажды Ильичев по телефону дал мне такое распоряжение: — К вам сейчас зайдет полковник Савченко. Поговорите с ним и сообщите, имеет ли он какую-либо ценность для разведки. Предупреждаю, мы его считаем человеком неблагонадежным. Есть указание из армии его демобилизовать.
— Хорошо, товарищ генерал, — отвечаю, — поговорю, выясню.
Через несколько минут заходит полковник Савченко. После взаимных приветствий усаживаю его в кресло. Закурили. Молча изучаю его. Внешне — очень симпатичный человек. В глазах — усталость и тревога. И почему он «неблагонадежный»? Слово-то какое гнусное, старорежимное. Первым нарушил молчание Савченко:
— Я к вам «наниматься», — и улыбнулся. Улыбка горькая, вымученная. Я решил поддержать эту горькую шутку.
— Хорошо, — говорю тоже с улыбкой, — а какая же ваша специальность и квалификация?
— Бывший военный атташе в Афганистане.
— Хорошая работа. А что же вам там не понравилось, почему оттуда ушли?
— Не я ушел, а меня «ушли».
Краснея и бледнея, вздрагивающим голосом рассказал свою беду. А беда оказалась в том, что один из агентов ведомства Берии написал на него донос, что он якобы живет не по средствам, и высказал подозрение, что он шпион. Подозрение ни на чем не основанное, а излишество выразилось в том, что Савченко купил себе хороший радиоприемник и зарабатывал хорошо (жена его тоже работала).
В те времена отвести удар «стукача», доказать, что «ты не верблюд», было очень трудно, почти невозможно. Не смог этого сделать и Савченко. За это его сняли с работы и представили к демобилизации. Искренность, взволнованность Савченко, его умные усталые глаза убедили меня, что передо мной очередная жертва нашей «бдительности». Честных, преданных партии и Родине людей я как-то умел по интуиции угадывать. И решил ему помочь. Позвонил Ильичеву и доложил, что Савченко хорошо знает афганский язык (фарси), знает Восток, что он из золотого фонда наших кадров и увольнять его из армии нельзя. Я заявил, что беру Савченко в свой отдел.
Ильичев возразил, что делать этого нельзя, что Савченко политически ненадежен. Я взял на себя всю ответственность. Тогда в разведке существовал такой порядок, что можно было брать на работу в информотдел любого офицера с любой политически отрицательной характеристикой, данной органами, но тогда я отвечал головой за этого офицера, и, где нужно было, я этим правом пользовался.
— Ну-ну, смотрите, — сказал Ильичев и положил трубку.
Я не ошибся в Савченко. Он работал в информотделе до войны. Потом был на фронте, хорошо воевал. Сейчас он генерал-майор и продолжает работать. Последнее время был начальником военной кафедры в Дипакадемии. Возможно, он до сих пор не знает, как с ним хотели расправиться Ильичев и Голиков.
Еще в более тяжелом положении оказался полковник Тагиев. Работник он был хороший, но не каждому везет. Тагиев «провалился», как и Зорге, но ему удалось избежать ареста и скрыться. Потеряв связь с Центром, без средств, он был вынужден длительное время под видом дервиша странствовать по странам Востока. В одной стране ему удалось связаться с нашими работниками, которые и помогли ему возвратиться в СССР.
А на Родине его встретили как врага. Квартиру у него еще раньше забрали, вещи разграбили, а теперь представили его к демобилизации. И опять этот лицемер Ильичев направил его ко мне для выяснения его деловых качеств.
Тагиев от волнения, обиды, от тяжких переживаний во время скитаний и на Родине первое время не мог даже говорить со мной. Сильный, мужественный человек, опытный разведчик… плакал! Выслушав его трагическую историю, я был возмущен, мне было горько и стыдно за наше руководство, так бездушно относящееся к своим работникам. Полковник Тагиев прекрасно знал восточные языки, почти все восточные предполагаемые театры военных действий прошел собственными ногами. Его наблюдения были чрезвычайно ценными.
И опять я стал «отбивать» хорошего работника у Ильичева. Он возражал, предупреждал меня, говорил о «бдительности». Но я настоял на своем. Выразил свое возмущение и генералу Голикову. Надо в данном случае отдать ему справедливость. Он дал согласие на работу Тагиева в информотделе, помог ему вернуть квартиру и возместил потерю имущества.
Тагиев работал в информотделе над рядом военно-географических описаний восточных стран и доказал свою ценность как работник.
После ряда таких столкновений со своим руководством, продолжая отстаивать свою «паникерскую» позицию насчет надвигающейся войны, я почувствовал, что надо мной собираются грозовые тучи. Со дня на день я ждал и гадал: когда и какая будет разрядка, насмерть убьет или только «оглушит»? И вот в начале мая 1941 года — первая «гроза». Заходит ко мне незнакомый генерал. Встаю и жду, что он скажет.
— Я новый начальник информотдела генерал-майор Дронов, — представился он. — Кажется, это для вас неожиданность?