— Да, — отвечаю, пытаясь скрыть свое волнение, — приказа об этом я не читал, меня даже устно не предупредили. Разрешите позвонить генералу Голикову?
— Пожалуйста.
Звоню:
— Товарищ генерал, когда прикажете сдавать дела генерал-майору Дронову?
— Сдавайте сейчас же.
— Есть сдавать сейчас же.
Передал я Дронову бумаги, книги, сейф и вышел из кабинета.
«Ну вот, — думаю, — теперь началось… Чем же дальше угощать будут?»
Ждать долго не пришлось. Вызвали в отдел кадров.
— Не желаете ли поехать в отпуск? — спросил меня начальник отдела кадров полковник Кондратов.
— Но я же был в отпуске в этом году… По закону два отпуска в год не полагается.
— Ничего, — успокаивает меня Кондратов, — в нашей системе полагается. Начальство… — с нажимом на это слово сказал он, — начальство предлагает вам выехать в Одессу в Дом отдыха Разведупра.
Если начальство так обо мне «заботится», как можно возражать?
В начале июня я выехал в Одессу. С каким чувством и в ожидании каких «благ» — можете сами догадаться…
Я жил в период начала и полного расцвета культа личности Сталина и являюсь живым свидетелем последствий этого культа. При мне произошли массовые аресты и физическое уничтожение неугодных Сталину и его клике ни в чем не повинных людей, в первую очередь офицерских кадров. Я был маленький человек, незаметный разведчик-подполковник, но по долгу службы в Разведупре много знал государственных тайн и имел некоторое представление о действиях центрального партийного, советского и военного руководства.
Кроме того, числился «паникером» и «провокатором войны», к тому же непокорным, осмелившимся вопреки мнению Сталина «свое суждение иметь».
Для меня было совершенно ясно, что со мной поступят так же, как поступали до меня со многими погибшими разведчиками.
Как сложилась моя дальнейшая судьба — расскажу ниже.
Глава 2
На всю жизнь запомнят граждане Советского Союза начало войны. И особенно те, кто первым принял ее удары. Каждый ее встретил по-своему.
В июне по воле начальства я отдыхал в Одессе.
Одесса! Одно это слово воскрешает в памяти песенные слова и мелодии о морских просторах, о дальних неведомых странах, о чем-то ярком и многоцветном. И верно — всех приезжающих в Одессу радуют и голубая даль моря, и горячее солнце, и всегда будто праздничные улицы, и одесситы — подвижные, говорливые, чуточку насмешливые и озорные.
Наш Дом отдыха закрытого типа, куда меня «сослали» до поры до времени, был расположен в живописном месте на прибрежном крутояре и утопал в густом чудесном парке. Дом был полупустым. Отдыхающие — разведчики из-за рубежа, но большинство — члены семей. Все условия для отдыха были выше всякой придирчивой и капризной критики. Но я приехал с тяжелым грузом тревог и сомнений и не был расположен к бездумным развлечениям. Меня не влекли ни море, ни тенистые аллеи парка. Я находился под впечатлением столкновений с начальством, был подавлен, переживал за судьбу Родины, за нависшую над ней опасность. В глубине души тревожил меня червячок сомнений: а вдруг я ошибся?! Однако сколько и как, можно сказать «с пристрастием», я ни проверял самого себя и свои поступки, все и всегда сходилось к одному: нет, я не ошибся и, как член партии и гражданин Советского Союза, не мог и не имел права поступить иначе.
Тревожила меня мысль о том, что мы не успеем развернуться и последует сокрушительный внезапный удар. Настроение немного поднялось, когда я встретился с начальником разведотдела Одесского военного округа полковником Гаевым. Он приехал навестить жену.
Полковник Гаев — мой товарищ по Академии им. Фрунзе, и, кроме того, мы работали в одной системе. Он так же, как и я, расценивал положение на границе. Мне он рассказал, что войска Одесского военного округа под видом учебы развернуты на границе и взяли с собой боеприпасы. Ну, думаю, если все округа так поступили, то это хоть в малой степени предупредит сокрушающий внезапный удар фашистов. Мне стало легче на душе. В этом одесском Доме отдыха Разведупра были собраны «на отдых» все «провокаторы войны», которые слишком назойливо писали о неизбежности войны с Германией. Их собрали сюда, по-видимому, чтобы они здесь «подумали» и раскаялись в своих «заблуждениях». И мне была представлена такая возможность — подумать и покаяться, — а если «нет», то исчезнуть навсегда. Здесь я встретился с одним нашим резидентом — жил с ним в одной комнате. Он прибыл «на отдых» из-за рубежа также принудительно. Полностью раскрываться нашим разведчикам не полагалось, и потому я мог только догадываться, что работал он резидентом в Германии.
Очень нелегко далась ему эта работа резидента. По годам он был почти моим ровесником, но выглядел хилым стариком — худой, морщинистый, руки дрожат. Объяснялось это, по мнению врачей, истощением нервной системы. Его вызвали из Германии и послали «отдыхать» за то, что слишком настойчиво и активно доказывал он скорое нападение фашистов на Советский Союз. Начальник Разведупра Голиков сделал ему строгое внушение «за паникерство» и отправил сюда «отдыхать».
Как резидент, он имел хорошую «крышу» ремонтного автотранспортного предприятия, в котором был «директором фирмы». Так вот этот «директор фирмы» со многими дополнениями повторял те сведения, которые мне уже были известны. Я не раскрывал своего бывшего служебного положения и того, что тоже отнесен к категории «паникеров». «Директор фирмы» очень возмущался близорукостью начальства и страстно уверял меня в неизбежности войны с Германией. Сетовал он и на то, что за правдивую и очень точную информацию, за многолетнюю, без провалов службу, от которой он стал преждевременно инвалидом, получал в награду одни оскорбления. Я сочувствовал ему, соглашался. Мне было ясно, что нелегальная работа за рубежом пожирает все физические силы разведчика.
Вспоминая сейчас этого «директора фирмы» и некоторых других, я прихожу к убеждению, что нет большего подвига на благо Родины, чем труд разведчика. И в то же время должен констатировать, что ни к кому не было более неблагодарным наше сталинское правительство, как к разведчикам. Такое открытое признание героизма Зорге и награждение хотя бы посмертно — первый случай в нашей истории, и, по-видимому, только потому, что о нем заговорила мировая общественность.
Было немного смешно, что «директор фирмы» всерьез возмущался нераспорядительностью начальства, которое вызвало его в Москву и не позаботилось о передаче фирмы какому-либо преемнику.
— У меня же «крыша» может развалиться! — возмущался он. — Я же директор фирмы. У меня рабочие и служащие. Дело я вел без убытков, были даже доходы. Надо было так ликвидировать дело, чтобы не понести убытков. Зачем же пропадать государственному добру?
Деловой и финансовый развал «фирмы» его огорчал не меньше, чем политическая близорукость начальства. Делами «фирмы» он морочил мне голову вплоть до начала войны.
14 июня я сидел в палате в глубоком раздумье. Что же, думал я, произойдет? Как будут развиваться военные события? И вдруг получаю газету «Правда» и читаю сообщение ТАСС, где черным по белому было напечатано: «Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз… Слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы».
Прочитав это сообщение, я остолбенел. Что это такое? Немецкая дезинформация совсем ослепила сталинское правительство. И как теперь сложится моя судьба как паникера и провокатора войны? (Уже без кавычек.) Расстреляют! Долго сидел я в раздумье. Вдруг открывается дверь и входит мой сосед по палате, «директор фирмы». Тычу ему газету и говорю:
— Вот ты предупреждал о неизбежности войны с Германией… На, читай! ТАСС — никакой войны не будет!
Он прочитал, вытаращил на меня глаза и говорит:
— Дураки они, эти работники ТАСС… Да нет — говори… дураки повыше!
— Ага, значит, и ты согласен, что война неизбежна. Еще раньше тебя согласился — и вот за это сюда попал… Что же нас ожидает после этого заявления? Поживем — увидим! Пошли купаться!
Пошли. Больше к разговору о заявлении ТАСС мы не возвращались.
И утром 22 июня мы пошли на пляж. Погода стояла чудесная. Солнечная, тихая. Море ласково шевелило прибрежную гальку.
На пляже было уже много отдыхающих. Я люблю купаться, люблю делать дальние заплывы в море. А мой спутник, «директор фирмы», моря не любил и плавать не умел. Уходя в море, я дал ему наказ:
— Загорай и стереги мою одежду.
И ушел далеко в море. Заплыл даже за скалистый мысок, где в полное свое удовольствие наслаждался морской волной и солнцем. Плавал, вероятно, часа два. Когда же повернул обратно, увидел, что берег, с утра яркий от зонтиков и женских костюмов, совершенно опустел. На берегу сиротливо лежала только моя одежда.
Недоумевая, с неясной тревогой в душе и предчувствием какой-то беды, я быстро подплыл к берегу, оделся и побежал к Дому отдыха. У ворот в наш двор меня встретил «директор фирмы». Он бежал навстречу и кричал:
— Василий Андреевич! Война! Выступал Молотов. Немецкая авиация бомбила наши города. Вот тебе и ТАСС!!!
Вид у «директора фирмы» был и торжествующий, и растерянный. Выпалив новость, он смотрел, какое впечатление она произвела на меня.
Не знаю и не могу сказать, какой вид был у меня, но признаюсь, что эта новость ударила и меня, как дубиной по голове. Психологически я был готов к этому событию, но где-то в глубине души теплилась надежда на ТАСС: а может быть, правительство больше знает и «минует нас чаша сия»? Вопреки фактам хотелось верить в это как в некое чудо. И вот погасли последние искорки надежды. Пытаясь самому себе придать бодрости, сказал:
— Ну что же, «директор», теперь нас уже не расстреляют как провокаторов войны, а если что и пропало, так это твоя «фирма». Списывай все убытки на войну. Пошли обедать.
Время было обеденное. Только мы уселись за стол, директор Дома отдыха принес мне «на закуску» радиограмму — приказ из Москвы, из Разведупра: