Меня точно хлыстом ударило. Терновка была в нашем тылу за 60 км. По нашим данным, в Терновке противника не было. За ночь танковая дивизия незамеченной пройти туда не могла. Кроме того, в Терновке была моя разведгруппа старшего лейтенанта Матюшенко, которая обязательно сообщила бы о появлении немцев.
Твердо убежденный, что мехкорпус ударит по пустому месту и зря израсходует свои последние моторессурсы, я решил во что бы то ни стало задержать выполнение этого нелепого приказа. Здесь необходимо отметить, что наш мехкорпус «задергали» все командующие, начиная от Москвы и кончая нашим. Его моторессурсы были на исходе. Намечаемый удар на Терновку его окончательно доконает, а судьба всей нашей армии в большой степени зависела от его работоспособности.
Очень возбужденный, вбегаю в кабинет командующего и докладываю:
— Товарищ командующий! В Терновке никакого противника нет. Отмените решение о контратаке мехкорпусом по Терновке. Вы бьете по пустому месту. Мехкорпус израсходует последние моторесурсы, и нам нечем будет бить по действительному противнику.
Генерал Музыченко от неожиданности вытаращил на меня глаза и некоторое время стоял молча. Рядом с ним стояли член Военного совета Грищук и начальник штаба армии комбриг Иванов, недавно прибывший в армию.
Вдруг Музыченко ожил, шагнул ко мне и закричал:
— Вы что, подполковник, приехали сюда учить меня воевать? Вон отсюда… к такой-то матери, — и схватился за кобуру пистолета.
Под градом его матерщины я вылетел из кабинета, так как не забыл директиву Сталина о расстреле на месте. Выскочив из хаты, остановился, раздумывая, что же делать дальше… Погибнет мехкорпус, а за ним и вся армия, а выправить это никак нельзя. Этот самодур из-за личного престижа никого не послушает. Новый начальник штаба армии стоит рядом молча и никак не реагирует. Молчит и Грищук. Второй член Военного совета Попов неизвестно где. Связи со штабом фронта нет, да и не успеешь. Уже заготовлен приказ. Стою, раздумываю. Вдруг подъезжает к штабу на мотоцикле мой помощник старший лейтенант Матюшенко, который был с разведгруппой в Терновке. Подбегаю к нему, спрашиваю, есть ли противник в Терновке. Он отвечает, что никого нет. Ну, думаю, сделаю последнюю попытку. Вытащил его чуть не за шиворот из мотоцикла и бегом к командующему. Влетели мы оба в хату. Не обращая внимания на грозный вид командующего, спокойным тоном докладываю:
— Можете расстрелять меня, товарищ командующий, но прошу раньше выслушать моего помощника старшего лейтенанта Матюшенко. Докладывайте командующему, что вы видели в Терновке.
Матюшенко рапортует:
— Товарищ командующий, я только что прибыл из Терновки. Противника не обнаружил.
Минуты две длилась неприятная для Музыченко пауза, как в заключительной сцене гоголевского «Ревизора». Наконец он буркнул:
— Ладно, можете идти оба. Передайте Миандрову, что приказ мехкорпуса на контратаку я отменяю.
Несколько слов о Миандрове. Это поучительный пример того, как враг может использовать наше невежество. Иду в оперативный отдел, захожу к Миандрову и спрашиваю:
— Это вы доложили командующему, что в Терновке находится немецкая танковая дивизия без горючего?
— Да, я, а в чем дело?
— И вы посоветовали нанести контрудар 4-м мехкорпусом по Терновке?
— Да, я. А в чем дело? Сейчас мы направляем приказ командиру корпуса.
— Приказ задержите. Контратака отменяется. Противника в Терновке нет. И вообще, откуда вы взяли, что в Терновке танковая дивизия, да еще стоит без горючего?
— Как откуда? Мне сообщили местные жители Терновки.
— Хороша же ваша разведка! А если на проводе этот «местный» был немецким шпионом-диверсантом?
У нас в тылу в то время было много переодетых в нашу форму диверсантов. Все они хорошо знали украинский и русский языки. Появляется такая группа в сельсовете и заявляет населению:
— Здравствуйте, громадяне! Ну вот у вас уже и Гитлер! Хайль Гитлер!
И никто им не оказывал сопротивления, так как органов Советской власти в ближайшем тылу фактически уже не существовало и отрядов самообороны тоже не было. И начинает эта группа звонить по телефонам и сообщать на фронт и в тыл «самые точные» сведения о противнике и даже передавать ложные приказы. Возможно, и на этот раз какой-нибудь немецкий диверсант совершил эту диверсию с танковой дивизией, но, скорее всего, эту диверсию совершил сам шпион Миандров, перебежавший вскоре к врагу.
Забегая несколько вперед, скажу, что полковник Миандров добровольно сдался в плен. В плену он являлся одним из основных организаторов армии Власова (РОА). Он же организовал русскую фашистскую партию, так называемую «трудовую партию», и был ее ответственным секретарем. Несомненно, и на фронте он работал на немцев.
Сейчас прошло время для «удивлений» — как могли шпионы и предатели так легко устраиваться на самые ответственные посты в армии. Сейчас надо со следовательской дотошностью раскрывать эти загадки, а виновных привлекать к ответственности. В этих делах не может и не должно быть юридической давности, так же как и в розыске фашистских палачей.
Какая «рука» устраивала Миандрова в наш штаб, за какие такие заслуги? И почему на должность начальника оперативного отдела 6-й армии не назначили бывшего ранее заместителем начальника оперативного отдела полковника Андриенко, окончившего Академию Генштаба? Это был человек высокой культуры, с широким оперативно-стратегическим кругозором, смелый, энергичный, волевой офицер. Однако вместо Андриенко кто-то из каких-то тайников вытащил плюгавенького, с лисьей мордочкой, безграмотного в военном отношении старичка и посадил его на должность начальника оперативного отдела армии. Кто в этом повинен? Возможно, по этому вопросу что-то было известно командующему армией генералу Музыченко. Не без его же ведома сажали на должность начальника оперативного отдела изменника Родины Миандрова? Перечитывая эти строки, я вспомнил, что Музыченко недавно умер, — так назначение Миандрова и осталось тайной…
Пришлось мне выдержать также ряд неприятных разговоров и с начальником штаба армии комбригом Ивановым. Однажды при докладе ему о противнике я сказал, что нельзя руководствоваться сведениями, полученными от местных жителей, и напомнил контратаку на Терновку. Я просил руководствоваться только данными, полученными от разведотдела армии. Вместо того чтобы согласиться с моим простым и очевидным предложением, начальник штаба распек меня за то, что я без его ведома «бегаю» к командарму. Формально он был прав: мне не следовало обходить начальника штаба. Но в этом деле я попал между двух огней: Музыченко требовал, чтобы я в первую очередь лично и в любое время суток докладывал ему, а начальник штаба требовал, чтобы я прекратил «бегать» к командарму. Я понимал командующего армией и начштаба: командующий уже привык заслушивать мои сообщения о противнике и предложения, вытекающие из обстановки, а начштаба вполне законно считал, что докладывать предложения, исходя из обстановки, — это его функции.
Так вместо дружной творческой работы штаба шла борьба за субординацию. Комбриг Иванов свой личный престиж расценивал выше интересов дела, а я не мог и не хотел считаться с неуместными требованиями о субординации и действовал по обстановке. Мне пришлось неоднократно убеждаться, что бюрократический аппарат штаба армии, и особенно оперативный отдел, где сидел предатель Миандров, чрезвычайно медленно реагировал на изменения обстановки на фронте. Поэтому я продолжал «бегать» к командарму, а после доклада ему уже шел к начальнику штаба, считая, что так будет лучше. Если бы я выполнил требование начштаба и доложил ему, то 4-й мехкорпус действительно ударил бы по Терновке — по «пустому месту» — и израсходовал бы все свои моторессурсы.
Следует отметить, что подобные взаимоотношения начальника разведотдела с командующим армией и начштаба я не считал правильными. Они сложились так в связи с тем, что у нас долго не было штатного начштаба армии. С первых дней войны командующий привык выслушивать мой доклад о противнике и всегда требовал мои соображения о методах действия армии в сложившейся обстановке, то есть я докладывал ему идею решения, минуя две инстанции — начштаба и начоперотдела. Быстро меняющаяся обстановка требовала экономить время на выработку решения. А я все-таки имел два высших военных образования и аттестован Академией Генштаба на должность начальника штаба армии. Поэтому я делился своими знаниями с командующим. У нас сложилось было уже сотрудничество с командующим, против которого выступил новый начальник штаба армии.
Между тем обстановка на фронте с каждым днем ухудшалась и обострялась. Прорыв на стыке с 5-й армией все увеличивался. По состоянию на 27 июня этот прорыв уже достиг 80 км. Немцам удалось также расширить прорыв в центре армии в направлении на Немиров.
Огромное танковое сражение четырех наших мехкорпусов с танковой армией Клейста в районе Ровно — Дубно — Броды закончилось для нас неудачно. Это танковое «побоище» определило судьбу всего Юго-Западного фронта и нашей 6-й армии. Мы вынуждены были 27 июня начать отход сначала на промежуточный рубеж Краснов — Рогатин, а затем на старую государственную границу Новгород-Волынский — Шепетовка — Староконстантинов — Хмельницкий (Проскуров) с надеждой на укрепленные районы.
В конце июня мы узнали о военной катастрофе, постигшей Западный фронт, и узнали не от своих, не из Москвы и не из штаба армии, а от врага.
В бою под Оратово нам удалось захватить в плен немецкого подполковника из Ставки Гитлера. Он ехал к командующему группой «Юг» генерал-фельдмаршалу Руденштедту с каким-то приказом, который успел уничтожить. Но карту с обстановкой и разные секретные справочники мы успели у него отобрать. Это был такой богатый «улов» для разведки, что я немедленно вызвал из штаба фронта специальный самолет «СБ» для доставки подполковника и документов в штаб Юго-Западного фронта. Для себя мы сняли копию с его карты.
На карте было показано положение немецких и советских войск на всех фронтах по состоянию на 15 июля 1941 года. Это был, несомненно, очень достоверный источник.