В Бердичеве скопилось много наших тыловых учреждений. Начальник тыла 6-й армии генерал Ткачев наводил там порядок. Неожиданно на западную окраину города ворвались немецкие мотоциклисты. Генерал Ткачев не растерялся — собрал все тыловые части, местный истребительный батальон и выбил из города мотоциклистов. Одновременно он донес в штаб армии и в Москву, что к Бердичеву подошли части 11-й немецкой танковой дивизии из армии Клейста.
Музыченко решил контратаковать танковую дивизию своими силами, а из Москвы пришло распоряжение Сталина: «Генералу Ткачеву оставаться в Бердичеве и предстать перед судом Военного трибунала за ложную информацию». Москва продолжала воевать с «паникерами». Допустив из-за своего ротозейства, деспотического самодурства разгром наших войск от Балтики до Черного моря, Сталин пытался спасти свой «священный» авторитет новыми расстрелами.
Ткачев, выполняя приказ Сталина, задержался в Бердичеве и отразил еще одну атаку немцев. Мужественный гарнизон Бердичева, наспех составленный из тыловиков, нанес немцам серьезный ущерб, захватил 11 мотоциклов и пленных.
Вскоре на самолете в Бердичев прибыли Военный трибунал и несколько человек военюристов. Разыскали они генерала Ткачева на позиции и сообщили о цели своего прибытия: судить за «ложную информацию». В это время начался сильный артиллерийский и минометный обстрел Бердичева, и немцы начали очередную атаку. «Трибунал» пытался убежать к самолету, но Ткачев всех задержал, приказал всем взять винтовки и обороняться.
— Для вас это будет лучшим доказательством моей преступности… и лучшей проверкой моей «ложной информации», — заявил он своим судьям.
На этот раз атака немцев была столь сильной, что всей обороне, в том числе и судейским, угрожали или плен, или смерть. К счастью, вовремя последовала контратака наших армейских резервов. Мы наголову разбили 11-ю танковую дивизию, захватили штаб, штабные документы, денежный ящик и ящик с Железными крестами. Большая часть офицеров штаба 11-й танковой дивизии была убита, часть застрелилась, и только некоторым удалось скрыться.
Трибунальцы с большим конфузом вылетели из Бердичева в Москву. К сожалению, нам осталось неизвестным, что они докладывали Сталину, но Ткачева к суду больше не привлекали.
Немцы, обозленные нашим сопротивлением и разгромом своей дивизии, бросили против нас на Бердичев свежие крупные силы и начали обход нашего правого фланга в направлении Сквыра — Володарка. Нам приказано было отойти от Бердичева на рубеж Белая Церковь — Сквыра — Тетуев. Штаб армии переместился в Монастырище (северо-восточнее Умани).
Здесь на нас кроме немцев навалилась стихия: с 20 по 30 июля десять дней шел непрерывный дождь. Все дороги развезло. Колесный транспорт утопал в грязи. Каждую машину вытаскивали на руках.
Мы безнадежно теряли темп отхода. Немцы опережали нас. Они двигались по шоссейным дорогам на восток, обходя нас на флангах.
Десять дней мы ползли по грязным топям на новый рубеж обороны. Мы все время стремились на восток, пытаясь вырваться из-под охватывающих ударов немцев и соединиться с 26-й армией. Но нам это так и не удалось сделать. Только мы вышли на рубеж Белая Церковь — Сквыра — Тетуев, не успев даже на нем закрепиться, как последовал приказ от 25 июля, что 6-я армия передается в состав Южного фронта. В Монастырище прилетел делегат Южного фронта для изучения положения дел на фронте и организации взаимодействия.
Не знаю, какой стратегический смысл был в этой передаче. Мое глубокое убеждение: этот приказ был очередной ошибкой Ставки. Он не соответствовал обстановке. Повернув на юг, мы не получали никаких оперативных перспектив. Войска Южного фронта в отходе на восток опередили нас и находились от нас очень далеко, гораздо дальше, чем войска, ведущие бои на рубеже реки Днепр. Мы фактически сами полезли в немецкие тылы, в мешок окружения.
Самое же скверное заключалось в том, что наше отступление на юг открывало немцам ворота для удара на Киев с целью движения в глубь нашей страны. Будущим историкам еще предстоит раскрыть, чей «полководческий гений» в Ставке задумал такую трагическую для 6-й армии операцию. Ведь мы вынуждены были совершать фланговый марш на 120 километров на юг, имея с востока, запада и севера превосходящего в силах противника. Танковая группа Клейста тоже повернула на юг и перешла к параллельному преследованию с востока, отрезая нас от 26-й армии.
Но приказ есть приказ! И мы начали отход на Умань.
Началась самая мрачная глава повести о трагической гибели 6-й армии. Моральное состояние командиров и солдат было мрачно-озлобленное. Бились с немцами уже с чувством безнадежного отчаяния и обреченности: «Эх, семи смертям не бывать, одной не миновать! Умирать, так с музыкой!»
Боеприпасы почти совсем кончились. Прорывались штыковыми атаками.
Самая крупная ночная штыковая атака на прорыв была проведена корпусом комбрига Злобина под Оратово. С вечера войска сосредоточились на участке прорыва. В час ночи без выстрелов и криков «Ура!» войска рванулись в штыковую атаку. Враг ничего не подозревал, вернее, немцы и мысли не могли допустить, что русские еще способны на такое мужество.
Это было страшное побоище. Чтобы не спутать во тьме своих с немцами, все наши имели белые повязки на рукавах. Я приехал в этот корпус на рассвете с приказом командующего. То, что увидел на поле боя, привело в содрогание даже меня, уже достаточно повидавшего кровавых сцен. На поле боя примерно в два километра по ширине и до трех в глубину лежали тысячи немецких трупов, офицеров и солдат, с распоротыми животами и размозженными черепами. Некоторые немецкие солдаты и офицеры, обезумев, с дикими глазами еще утром бегали среди трупов и бормотали:
— Гитлер капут! Гитлер капут!
Эта атака убедила меня в том, что наши солдаты, несмотря на изнурительные переходы и ежедневные бои, на чрезвычайно тяжелое и общее почти безнадежное положение армии, способны были еще выйти из окружения, если бы ими умело руководили.
Да, мы еще были боеспособны против немцев, но были бессильны против путаных, невежественных приказов сверху.
6-я армия, выполняя приказ Ставки, повернула на ЮГ и, отражая фланговые контратаки противника и заслоны окружения, вышла в район Умани. Штаб армии расположился в Умани. В непрерывных боях, начиная с границы, войска понесли большие потери. Правофланговый корпус, попавший под удар танковой армии Клейста, перестал существовать. Из 12 дивизий в армии осталось 8 с численностью 2,5–3 тыс. человек каждая. Роты состояли в среднем из 30–40 человек, полков почти не было. В 4-м мехкорпусе осталось 5–6 танков на дивизию. В войсках не было боеприпасов, горючего и продовольствия. Артиллеристы имели только по 2–3 снаряда на орудие для самообороны. Немцы ежедневно накапливали силы и все плотнее сжимали нас со всех сторон. Мы понимали, что наши дни сочтены, но каждый решил сражаться до последнего вздоха. Обидно было, что «сверху» не принималось никаких мер к нашему спасению, даже подбросить нам припасов по воздуху ночью — и в этом было отказано. Но зато командовали нами активно. Приказов поступало много один за другим, и все были путаные, невежественные, не отвечали обстановке. Нас буквально задергали противоречивыми приказами: то прорываться на восток, то отходить на юг, то снова прорываться на восток, то снова на юг, на Первомайск, на якобы подготовленный контрудар из Первомайска, а Первомайск уже три дня назад был занят противником, и никакого нашего контрудара оттуда не могло быть.
В Умани мы продержались всего неделю. Под давлением немцев 2 августа отошли в район Подвысокое. Вернее будет сказать, немцы прижали нас к реке Синюха, восточнее и юго-восточнее Умани. Сюда же немцы совершенно неожиданно для нас отбросили с юга 12-ю армию генерала Понеделина. В этот же котел пробились остатки некоторых других частей с юга и запада.
Всю эту массу разрозненных войск, примерно 45–50 тыс. человек, немцы окружили в районе Подвысокое — Покотилово — Копенковать — Новоархангельск — Тальное. Бои в полном окружении мы вели с начала августа.
Штаб 6-й армии размещался в Подвысоком, штаб 12-й — в Покотилове.
Свою последнюю разведывательную сводку я выпустил 3 августа. В ней устанавливалось, что против нас действуют 17-я и 11-я немецкие армии и танковая армия Клейста (3-й, 14-й и 48-й мотокорпуса). Это было почти втрое больше того, что имелось в усталых остатках 6-й и 12-й армий.
Первое время обе армии, оказавшиеся в одном котле, не имели даже единого командования. Только 5 августа было создано общее командование — всей группой окруженных войск стал командовать командующий 12-й армией генерал-майор Понеделин.
На основании анализа сложившийся обстановки генерал Понеделин решил прорываться на восток. Разведотделам обеих армий было приказано уточнить группировку немецких войск по обводу окружения и выявить наиболее слабые места в обороне противника.
Результаты разведки были неутешительные: везде было слишком большое превосходство противника. Все же в результате уточненных и проверенных данных мы заявили, что наиболее слабое место у немцев было в направлении на Новоархангельск. Переправа через речку Синюха в этом направлении была в наших руках. Был и соответствующий плацдарм на левом берегу для сосредоточения сил.
Прорываться нужно было на Новоархангельск.
Так думали разведотделы двух армий. Так подсказывал здравый смысл — через Новоархангельск мы находились ближе к своим главным силам, к «большой земле».
Так думал и командующий генерал Понеделин. Но не так думали в Москве, в Кремле, в Ставке.
Москва подтвердила ранее отданную директиву прорываться на юг, на Первомайск. Понеделину ничего не оставалось делать, как принимать решение прорываться на Первомайск, несмотря на то что Первомайск был уже давно занят противником.
В район Первомайска еще 3 августа вышли 17-я и 11-я немецкие армии, две румынские и танковая армия Клейста. Мы сами лезли в мешок окружения.
Генерал Понеделин решение на прорыв принял в ночь с 4 на 5 августа. Прорыв наметили в ночь с 5 на 6 августа. Решили прорываться без артподготовки, а впереди вместо танков пустить тракторы и тягачи. Я узнал об этом решении вечером 5 августа. Будучи уверен, что это решение приведет нас к катастрофе, я побежал к командующему 6-й армией генералу Музыченко.