Начальник Разведотдела 12-й армии полковник Тимофеев, спросивший меня об этом, согласился со мной и дрался до последнего вздоха.
Он погиб в последнем бою в Под высоком.
Уничтожая документы папка за папкой, я натолкнулся на подшивку протоколов допроса немецких военнопленных офицеров. Протоколов было около сотни. Было у меня намерение оставить эти протоколы Гитлеру: из них он бы узнал, что о нем думают его же офицеры. Во многих протоколах допроса были проклятия в адрес Гитлера, клятвенные заверения в том, что они осознали свои заблуждения и готовы доказать делом свои новые убеждения. Но были, конечно, и отдельные заядлые фашисты, которые вызывающе угрожали нам репрессиями в случае их победы. Из унтер-офицеров и солдат многие выступали против фашистов и соглашались служить нам.
Мы провели опыт, разрешив некоторым гитлеровским унтер-офицерам и солдатам служить нам. И они оправдали наше доверие. Однажды мы захватили крупнокалиберный зенитный пулемет и большой запас патронов к нему, у нас таких пулеметов еще не было. Один немецкий унтер-офицер и два солдата заявили о своем желании работать на нем. Командующий армией генерал Музыченко разрешил. Пулемет был поставлен для охраны штаба армии. Немецкая команда очень добросовестно несла свою службу и сбила немало своих самолетов.
Однажды вражеский самолет, налетев на штаб, пролетел очень низко. Немецкая команда зенитчиков всадила ему в хвост большую очередь, и он свалился в болото. Мы извлекли труп итальянского летчика, награжденного итальянским Железным боевым крестом.
Полистал я папку протоколов, вспомнил этих пленных и сунул документы в печку, решив не подвергать их семьи мстительному зверству фашистов.
С тяжелыми мыслями сидел я около печки за этим очень невеселым занятием. Вдруг раздался сильный взрыв, и наша хата заходила ходуном, с потолка посыпались побелка и доски. На дворе крики:
— Горим!
Выскочил я из хаты. Действительно, крыша дымится, а вокруг рвутся мины и снаряды. Попрыгали мы в щель. Обстрел усиливался. Вижу, член Военного совета дивизионный комиссар Попов с открытой головой и бледно-сизым лицом, с расширенными бессмысленными глазами лезет прямо под разрывы мин и снарядов. Он сам искал смерти. И ни один осколок его не коснулся.
Вскоре обстрел прекратился, пожар затушили. Вылез я из щели и пошел посмотреть, откуда немцы обстреливали наш штаб. Залез на чердак полуразрушенного дома без крыши и осмотрел кругом местность в бинокль, и — о ужас! Прямо у нас под носом, в трехстах метрах, на бугре развевается красный фашистский флаг со свастикой. Побежал я к штабу и наткнулся на трактор со 152-мм пушкой. Рядом с пушкой — старшина-артиллерист.
— Стой, старшина. Куда тянешь пушку?
— Как куда, товарищ подполковник? Я тяну ее с самой границы. Это все, что осталось от нашего артполка.
— А разве ты не знаешь приказ — взрывать все орудия?
— Слыхал о таком… но это же вредительство. Новую пушку взрывать?!
— Да понимаю тебя, но пушку все же придется взорвать.
— Не могу я этого сделать. Пушка моя, я за нее в ответе, товарищ подполковник.
Понимаю чувства старшины. Не могу действовать просто приказом. Дружеским тоном говорю:
— Слушай, друже, и пойми. Мы в окружении. Неизвестно, что будет с нами. Возможно, все мы здесь погибнем. Зачем же пушку врагу оставлять? Понимаю, жалко взрывать, но придется, старшина. Пойми меня правильно.
В глазах старшины тоска и боль.
— Товарищ подполковник, понимаю… а вот на всякий случай держу один снаряд. Куда бы его?
— Вот это хорошо! Сейчас я тебе покажу хорошую цель. Пошли свой подарок Гитлеру.
Вывел его на бугорок и показал фашистский флаг:
— Видишь красный флаг?
— Вижу… но это же красный флаг.
— Да, но видишь на нем черную свастику? Вот и ударь по этому черному пауку.
Повеселел старшина. Вдвоем с ефрейтором он развернул пушку, долго прицеливался, даже через ствол старшина заглядывал. Потом крикнул мне:
— Готово!
Я махнул рукой. Грохнул выстрел. Бугор вместе с разорванными трупами и фашистским флагом фонтаном взлетел вверх.
— Молодец, старшина! Ну, а теперь вынимай замок и бросай в колодец… и приходи в штаб армии…
В штабе я доложил начальнику штаба комбригу Иванову, что немцы уже вблизи нас. Он приказал всем быть готовыми к контратаке. А я вновь присел к печке просматривать и жечь документы.
Попалась мне в руки подшивка разведсводок. В это время в хату заходит начальник ВВС 6-й армии полковник Лозовой-Шевченко и спрашивает:
— Есть у тебя что-нибудь для передачи в Ставку? С наступлением темноты по приказу командующего улетаю.
— Вот это новость! — удивился я. — У тебя есть на чем лететь?
— Есть, спрятал в кустах один «У-2». Если немцы не успеют захватить, улечу.
— Желаю успеха. И вот возьми две последние сводки, оперативную и разведывательную. В случае неудачи сожги их.
Попрощались мы с ним по-братски, будто перед смертью. Но судьбе было угодно подарить ему жизнь. Он удачно перелетел фронт, но весь его «кукурузник» был изрешечен пулями. Наши самые последние, оперативная и разведывательная, сводки были доставлены в Ставку.
После войны мне пришлось увидеться с ним в Академии им. Фрунзе в 1946 году, где он работал преподавателем, а я учился там второй раз, изучал опыт войны. Мы дружески обнялись и вспомнили минувшие дела. От него я узнал, что последнюю оперативную разведывательную сводку он доставил в штаб Юго-Западного направления маршалу С. М. Буденному.
Возвращаюсь к своему повествованию. В ворохе документов я обнаружил несколько справочников Разведуправления Генштаба. Раскрыл я один и прочитал: «Военно-географическое описание Афганистана». Были такие же справочники по Ирану, Восточной Анатолии, Дальневосточному театру военных действий. Догадался, почему они ко мне попали: мои товарищи по Разведуправлению прислали посмотреть выполненные ими работы. Все они были задуманы и начаты мной еще зимой 1940 года. Работали над ними товарищи Савченко, Тагиев, Лукманов, Воронцов и другие. Просматривал я эти документы уже под минометным огнем. Очень не хотелось расставаться с ними, но пришлось и их бросить в огонь.
За этим занятием застала меня боевая тревога. Немцы подошли уже близко к штабу и открыли автоматный огонь. Человек 25 офицеров штаба и 60 разведчиков бросились в контратаку в штыки. Немцев было не меньше батальона — свыше трехсот человек. Но, видимо, наш вид, наше «Ура!» и штыки были так грозны, что немцы, не принимая боя, разбежались в разные стороны. Около сотни их трупов остались лежать на месте схватки.
Значительные потери были и у нас. От разведроты штаба мало что осталось. Из Оперативного отдела погиб полковник Андриевский, майор Скульский и шифровальщик подполковник Шишкин. Кто-то видел «убитым» и меня. О моей смерти сообщили в Разведуправление Генштаба. Моя семья получила «похоронную» и пенсию.
После контратаки увидел я в штабе Евгения Долматовского. Он был ранен. Попрощались мы с ним с чувством обреченности, не думали, что выживем. Я был глубоко уверен в том, что он погиб в Подвысоком. Но вот случилось невероятное — мы с ним встретились в 1946 году в Москве, у меня на квартире. Он сам меня и разыскал. Об этом он пишет в своей документальной легенде «Зеленая брама».
В штабе 6-й армии после контратаки уже никого из начальства не осталось. Командующий армией генерал Музыченко сел в танк и уехал в неизвестном направлении. Исчезли и оба члена Военного совета Грищук и Попов. Уехал в танке начальник штаба армии комбриг Иванов и начальник Оперативного отдела полковник Миандров. В общем, штаба не существовало.
Пришли ко мне со слезами на глазах наши женщины-машинистки. Их у нас было семь человек. Спрашивают, что же им делать.
Увидел я их и ахнул: все они были в военной форме. Немцы вот-вот нагрянут, захватят их в плен, а это для них хуже смерти. Стыдно мне стало — забыли о наших женщинах!
— Вот что, девушки, — говорю им, — немедленно переодевайтесь в гражданское платье, скрывайтесь по хатам у населения. Окончатся бои — можете пробираться на восток к нашим. Пусть каждая придумает для себя какую-нибудь легенду: кто она и почему здесь оказалась. Военную форму и документы уничтожьте. Боритесь сами за свою жизнь. Штаба армии уже нет — и заботиться о вас некому. — Они ушли, и вскоре я увидел, как из штаба поодиночке и парами уходили женщины в гражданском платье.
Много горечи принесли мне два врача: спрашивают, что делать с ранеными. У них скопилось раненых шесть армейских полевых госпиталей по двести коек в каждом. Всего раненых было около 1500 человек. Ну что я мог посоветовать? Вывезти раненых из окружения было невозможно — санитарной авиации у нас не было.
Я мог дать врачам только один совет: первое и главное — всем раненым сказать правду об истинном положении армии, кто способен драться, пусть запасается оружием и бьются с немцами там, где кто может; тяжелораненых попытаться разместить у населения.
Вечером 5 августа в 22 часа появился наш начальник штаба комбриг Иванов. Он созвал всех оставшихся офицеров и объявил решение командования идти на прорыв: ударная группа сосредоточивалась в лесу, юго-западнее Подвысокого. В час ночи без артподготовки она должна перейти в наступление вдоль реки Синюха на юг, на Первомайск. Впереди наступающей пехоты вместо танков пойдут тракторы и тягачи, за ними машины с пехотой и, наконец, остальные части.
Всем офицерам предлагалось передать это решение командирам соединений. Мне, в частности, было приказано передать это решение генералу Огурцову и поставить перед ним задачу: обеспечить с запада ударную группу.
В 23.00 я со своей группой разведчиков прибыл на западную окраину Подвысокого к генералу Огурцову. Его части только что штыковой контратакой отбросили немцев и заняли позиции, утерянные днем. О генерале Огурцове я слышал много хороших отзывов еще раньше, первая моя встреча с ним подтвердила их.
Генерал Огурцов был человеком смелым, мужественным во всем значении этого слова. Солдаты его любили за простое и дружеское к ним отношение, за очень тонкое и умное понимание солдатских дум и настроений. В военном отношении Огурцов был высокообразованным человеком и талантливым командиром. Когда я доложил ему о решении командования, он схватился за голову: