— А вы что, не видите, где сидите?
— Но я ведь ни в чем не виновен.
Переводчик ушел, а я задумался, сидя над листом бумаги. Что это значит? Опять провокация… Если я напишу просьбу о помиловании, значит, я в чем-то виновен. Дать им документ о несуществующей вине?! Нет, на такую провокацию я не поддамся!
Вскоре принесли мне котелок супа, кусок хлеба и ложку. Я давно уже ничего не ел и набросился на этот суп. Взял в рот и выплюнул. Горько-соленый вкус. Как будто эта баланда была сварена из морской воды. Нельзя было есть.
Через унтер-офицера передал, что такую гадость есть не буду. Что дают? Такое у нас даже свинья не будет есть. Прошу передать это начальнику гарнизона.
Часа через полтора пришел полковник, а с ним переводчик Иван Иванович.
— Почему вы отказались от пищи? В немецкой армии это считается большим преступлением.
— Господин полковник, я не служу в немецкой армии. Я военнопленный офицер и желаю получить нормальную пищу. У нас военнопленных кормят хорошо. Им выдают фронтовой солдатский паек. Ваш суп свиньи не будут есть, а вы им кормите людей.
Полковник вскипел:
— Ну знаете, Советский Союз не подписал конвенцию о военнопленных. Кушайте то, что вам дают.
— Господин полковник! Вы назвали меня военнопленным, а держите меня в тюрьме, как уголовного преступника. Прошу направить меня к нашим военнопленным офицерам.
Полковник передал распоряжение переводчику и унтер-офицеру, чтобы меня перевели в лагерную тюрьму.
Позднее я узнал, что в Белой Церкви был лагерь военнопленных для рядового состава, а офицеров содержали в тюрьме.
Полковник ушел, а переводчик подошел к столу, схватил бумажку и с большим разочарованием посмотрел на меня:
— Вы ничего не написали?
— Нет! Я не преступник. Никаких преступлений я не совершал, и писать просьбу о помиловании нет оснований.
— Жаль! Жаль!
Схватил бумажку и карандаш и вылетел из камеры. Раздался звонок — на прогулку. Унтер-офицер открыл двери и выпустил меня во двор, где уже гуляли наши офицеры.
Книга IIБорьба в фашистском плену
Глава 1
Итак, я — военнопленный. Я в плену у фашистов.
А что это такое, фашистский плен?
От станции Владимир-Волынск колонна пленных бредет через весь городок. В груди — сумятица взбаламученных дум и чувств. Впереди и за мной, слева и справа такие же усталые люди с безнадежно опущенными плечами. Это — недавние бойцы и командиры Красной армии. Мы волочим ноги по центральной улице Владимира-Волынска, маленького городка Западной Украины. По выработанной военной привычке стараемся идти в ногу. Вижу, как передо мной неровно, толчками качается измятая офицерская фуражка. Это — лейтенант артиллерии. Он загребает левой ногой, видимо, раненый, пытается держать равновесие, а голову — высоко и прямо. Но вижу, чувствую и понимаю, как ему мучительно трудно сохранять офицерское достоинство. Слева от меня — капитан с повязкой на голове. Он идет будто в бреду, что-то бормочет, и лишь изредка улавливаю гневный вскрик, в котором и мольба, и матерщина. Слева за ним следуют лейтенанты-пограничники. У одного на перевязи правая рука, у другого — рана на груди. Его китель разорван, под ним — кровавый бинт. Но лица обоих скованы, не выдают мучительных дум и боли ран.
Мои болезненно обостренные чувства машинально, по выработанной за много лет привычке, засекают и врубают в память все увиденное и услышанное, все, чем богата и радостна и так мучительно желанна жизнь. Жить надо, жить хочется, жить, чтобы бороться… пусть даже жить мучительно, стиснув зубы, но жить и бороться. Но как? Кому довериться? Ведь один в поле не воин.
В центре городка несколько десятков двух- и трехэтажных домов, остальные — одноэтажные. Около каждого — садик и палисадник. Улицы — сплошные аллеи тополей, черемухи, акаций. Сквозь робкую, светлую и будто стыдливую зелень видны окна домов. За занавесками, за цветами в горшках чудятся, а порой мелькают чьи-то испуганные лица. Хочется верить, что там, за белыми занавесками, за первой весенней зеленью, сердца обливаются кровью за нас, за поверженных бойцов Страны Советов.
Мы — военнопленные. Еще с мальчишеских лет я усвоил, а за годы учебы и военной службы твердо закрепил древнерусское правило: лежачего не бьют. По всем международным правовым нормам, разработанным многими соглашениями, мы имеем право на гуманное отношение к себе. Однако на собственном опыте мы успели убедиться, что для фашистов нет правовых норм, как нет и обычной человеческой морали. Они порвали и растоптали грязными окровавленными сапогами все законы и все обычаи человеческого общества.
Словарь Даля слово «пленник» раскрывает так: «Взятый в плен при войне, в набегах или дикими грабителями в рабство, взятый в неволю разбоем, грабежом; раб, холоп, невольник».
Но это разъяснение не раскрывает полной сущности фашистского плена. Даже плен у людоедов не сравним с фашистским. Людоеды взятого в плен просто убивали и съедали, в этом была своя целесообразность: для племени людоедов пленник был просто дичью, такой же, как олень, заяц, дикий гусь.
Фашисты не просто убивали. Они разрабатывали целую систему морального подавления и физического уничтожения целых народов. И проводили эту систему с таким же холодным расчетом, как, скажем, агрономы проводят мероприятия по уничтожению саранчи или сусликов.
Так что же делать? Неужели молчаливо и покорно умирать? Неужели фашисты меня сломают? Неужели потеряю свое коммунистическое и просто человеческое достоинство? Неужели стану рабом, холопом?
Вспоминаю пастушечье детство, вспоминаю учителей, руководителей в школе «Червоных старшин», в Академии имени Фрунзе, в Академии Генерального штаба. Неужели все то, что дала мне партия, мой народ, старшие товарищи, — неужели все это раздавит во мне фашистская машина истребления?
У меня по сравнению с моими товарищами по несчастью была еще одна дополнительная опасность. Я не просто офицер Красной армии, я — разведчик. И не просто разведчик, а бывший начальник Информотдела Разведуправления Генштаба, бывший начальник Разведотдела 6-й армии. Для фашистов такой пленный очень дорог. Для такого «дорогого гостя» они изобретут самые совершенные формы и способы «развязывания языка». А я иду в лагерь, где содержатся военнопленные офицеры 6-й армии. Несомненно, встречу знакомых! Кто они и как держатся в плену? Не выдадут ли меня?
Оттого так тревожно метались мои чувства и мысли, оттого холодная лапа тоски так больно сжимала сердце…
Большая аллея — улица из тополей и акаций — маленького городка выходила на окраину к казармам кавалерийского полка бывшего Войска Польского. После летних боев 1941 года фашисты сосредоточили здесь советских военнопленных офицеров из разгромленных армий Юго-Западного фронта. Потом сюда же были доставлены некоторые офицеры Южного и Западного фронтов.
Лагерь охвачен несколькими рядами колючей проволоки. Я по достоинству оценил ограждение — оно технически сделано очень грамотно. И предположил: кроме проволоки есть, несомненно, мины. После узнал, что догадка была верной.
По сторонам почти правильного квадрата 800 х 800 м — пулеметные вышки, с которых можно простреливать весь лагерь. Однако и этих мер фашистам показалось недостаточно — вокруг лагеря ходили подвижные патрули с собаками.
Справа от ворот — комендатура. Внутри лагеря — несколько больших и малых казарм. В трех трехэтажных казармах разместились два русских и один украинский полки. Для роты старшего начсостава и различных внутрилагерных учреждений отвели в центре П-образное здание, бывший клуб. В различных других помещениях размещались лагерный лазарет, группа генералов и полковников (около 100 человек) и в отдельном помещении — человек 50 военнопленных женщин: медсестры, машинистки, связистки и просто жены офицеров, не успевшие эвакуироваться. В особом помещении находилась еврейская рота с переменным составом в 100 человек.
Организационно лагерь состоял из трех полков численностью до четырех тысяч каждый. Во главе лагеря немцы поставили комендантом некоего полковника Недальносяна. В лагере о нем говорили, что он был начальником штаба дивизии. В критический момент боя перебежал к врагам и теперь добросовестно им служил.
Организационная структура и внутрилагерное управление Владимир-Волынского лагеря создались несколько необычно. Это был один из первых лагерей, и фашисты еще не выработали окончательно их организации. Наши старшие командиры — генералы и полковники — вначале отказались возглавить лагерь и создать в нем свое самоуправление. Свой отказ они объясняли нежеланием служить врагу. Но в данном, конкретном случае это было ошибкой. Нельзя смешивать общелагерную комендатуру (внешнюю) с внутрилагерной организацией. Русские коменданты лагерей действительно назначались немцами из наиболее преданных им людей, обычно из перешедших к ним на службу изменников Родины, а внутрилагерная организация (командиры рот, батальонов, полков) обычно избиралась самими военнопленными. Внутрилагерная организация была не службой врагу, а службой своему народу. Во время раздачи пищи, например, кухню атаковали многотысячные голодные толпы. Каждый стремился получить свою порцию баланды. Сильные и более нахальные и наглые получали по несколько раз, а слабые погибали от голода. Немцы требовали от наших генералов навести порядок среди своих людей. Когда они отказались, немцы во время раздачи пищи стали наводить порядок автоматами. В результате бессмысленно гибли сотни людей.
Помимо ненужных жертв, эта ошибка усилила деморализацию среди пленных, еще больше подорвала их моральную устойчивость. Положение улучшилось, когда за наведение порядка взялись коммунисты из бывшей партийной организации бывшего штаба 6-й армии. Они попали в плен вместе со своим бывшим секретарем подполковником Трофименко и работали в подполье. Некоторым полковникам — членам партии — было предложено возглавить полки и батальоны. Для наблюдения за порядком во время раздачи пищи создали команду «регулировщиков» из наиболее выдержанных и морально устойчивых коммунистов. Позднее немцы ее укомплектовали новым «отборным» составом из перебежчиков и назвали полицией, из-за этого некоторые «регулировщики» при возвращении на Родину незаслуженно пострадали. Наши органы всех огулом посчитали полицаями, а эти «регулировщики» фактически выполняли поручение нашего подполья. Так, например, пострадал майор Говоров, активный антифашист, который получил 10 лет именно за участие в команде «регулировщиков». Он восстановил свое честное имя только после отбытия наказания по моему заявлению. В Военной коллегии Верховного суда СССР дело майора Говорова было пересмотрено, и он был реабилитирован.